Саламандры не улыбаются

Ночь дышит тёплым весенним ветерком с нотками жасмина, посвистывает редкими птицами, шуршит и стрекочет сверчками. До вас долетают смех и оживлённые разговоры. Вы смотрите в одну точку, отдаляясь мыслями от происходящего настолько, насколько возможно. Всего лишь прогулка. Просто покатать коляску туда-сюда пару часов и… Иждивенцы смеются. Громко. Весело. Словно они ещё полны надежд. Они собрались в саду ярко освещённой группкой, смешав сиянье своих фонарей с мерцанием ночных цветов. Кажется, Конни опять выделывает глупости. Старикам это нравится. Большинство ребят собрались там — лишь единицы стоят с подопечными перед оградой или степенно петляют по территории. Вы пытаетесь вслушаться в стрекотание сверчков, игнорируя чужое веселье. Крепче вцепившись в ручки коляски, вы аккуратно развернули её и вновь направили в сторону от богадельни. До ограды и обратно. И так два часа. Она молчит. Это ненадолго; скоро она выдумает что-нибудь новое и, без сомнения, отвратное, обличающее её настоящую суть. Ожидание скручивает мысли в липкий жгут, заставляет ладони потеть и мёрзнуть, испытывает ваше терпение. Несчастный, исцарапанный фонарь окутывает пространство мягкой позолотой. Над ним вьются несколько мелких жуков. “Какая замечательная ночь!” — Вы вздрогнули. — “Сверчки поют, цветочки цветут! Так тихо, спокойно… так скучно. Ты так не считаешь, дитя?” Вы сжали зубы и выдохнули, изо всех сил постарались успокоиться; вы только сейчас заметили, что остановились. Её голос действует как предостережение или резкий хлопок. Или удар. Почему она не может продолжать помалкивать? Вы отвечаете что-то уважительно-нейтральное. Женщина не обращает внимания. Проглотив недовольство, вы толкнули коляску — но она тут же протестующе подняла руку. Её пальцы сухие и цепкие. Всякий раз, когда вы их видите, почему-то ждёте, что она вцепится ими вам в глотку. “Оставь здесь. Посмотрим на наш удивительный Город”. К счастью, она не видит вашего лица: вы уверены, что оно пропитано отвращением. С каких пор её стали интересовать городские улицы? Ни она ли говорила, что издали Город похож на «частокол гниющих клыков»? Вы вгляделись в бледные силуэты зданий — длинные и узкие, сгруженные к центральной площади, подсвеченные прожилками улиц, по которым светлячками растекаются горожане. Эта богадельня расположена на окраине, в хозяйственном районе. Расстояние между зданиями здесь особенно велико; в большинстве это фермерства или склады. Если бы вы могли обойти Город с другой стороны, или хотя бы подняться на крышу склада, какой вид бы оттуда открылся? Вы прикрыли глаза, представляя череду тёмных высоких домов, прорезающих ночное небо… Будто впившийся в него ряд клыков. Вы резко открыли глаза, прогоняя наваждение. Это всё из-за её безумных выдумок! Почему она молчит?! Она нарочно натягивает ваши нервы, чтобы в один момент окатить очередной гадостью и наслаждаться реакцией — той самой реакцией, к которой сама же вас и подведёт! Вы с ненавистью уставились в затылок женщины, прикрытый паутиной спутанных волос. Для усохшей калеки эта тварь чересчур живучая. “Смотри! Там какой-то вьюнок”, — она указывает на каменную ограду; словно бы и не ощущает давления. Там, едва заметные в бледном свете звёзд, змеятся лозы какого-то растения. “Интересно, если он перерастёт через ограду… можно ли будет её перелезть? Если не ошибаюсь, этот вид растёт в основном в лесах к северу отсюда. Интересно, как же он попал сюда?” Спокойно. Вдох-выдох. Всего лишь прогулка. Ещё два часа и вы от неё избавитесь. Ещё полгода и вы избавитесь от неё навсегда. Вы холодно подмечаете, что для визитов существует вход; лазанье по сомнительным вьюнкам чревато сломанной шеей, а если кто-то и захочет забраться сюда таким нелепым образом, его тут же заметят и остановят. Она смеётся. Сдавленно. Надрывно, как в истерике. Иждивенцы смеются не так. Пора бы привыкнуть. Она способна вывернуть любые замечания себе в угоду. Но вы сжимаетесь от охватившего плечи озноба, и в натянутых нервах резонирует каждый её смешок. В такие моменты… Она наносит особенно подлый удар. “Поразительная преданность!” — хриплый голос сочится ядом. — “Хорошо. Будем надеяться, что сюда никто не заберётся. Никаких неожиданных пьяниц и монстров!” Очередной набор бессвязных замечаний. Хорошо. Она несёт всякий бред; это не столь ужасно, как могло быть. Вы медленно выдыхаете, пытаясь расслабиться. Самая частая и жестокая ваша ошибка. “Ах, этот вьюнок напомнил мне, как меня уволили”, — беззаботно призналась она. — “Так забавно… Дитя, я не рассказывала, что работала повивальщицей в Нижних Яслях?” Она полуобернулась, демонстрируя ледяную ухмылку. Вы снова напряглись, насторожившись. Эта женщина никогда прежде не говорила о себе. “Быть может, я даже наблюдала за твоим развитием. Честно говоря, я не помню всех партий материала, что мы взрастили. Мне больше нравилось дежурить в умиротворяющем мраке Утробы, так что я редко сопровождала младенческие группы. Хи-хи-хи, а ты знаешь, чем отличается ребёнок до двух лет от ребёнка, который старше хотя бы на час?” Что? Вы растеряно нахмурились. Она спросила так резко и живо — так неожиданно — что вы на мгновение отвлеклись. Ослабили бдительность. “Они отличаются способом эвтаназии”. Девочки в саду завизжали, а старики вновь развеселились. Должно быть, Сима притащил червяка или мышь. Вы слышите заинтересованность и наигранное возмущение, и басовитый комментарий дедушки Грина: “Ох, какой кивсяк! Где ты его подобрал?”, он прозвучал так глухо — будто из дальней комнаты. “Если медицинское обследование обнаруживает неустранимую болезнь или патологию в материале моложе семисот тридцати суток…” Достаточно. Пусть она прекратит. “…Препарат надлежит вводить внутривенно. В прочих же случаях он вводится перорально, обычно с подслащённой водой. Впрочем…” Пусть прекратит, или вы бросите её прямо здесь!.. Вы не можете двинуться. “…Не имеет значения, как избавляются от брака. Важно лишь, что будет написано в отчёте. Пф-ф! Ха-ха-ха! А-ха-ха-ха-ха!” — Она согнулась, снова залившись надрывным, отравленным смехом; почему вы… — “Это было отлично! Прости-прости! Боже, у тебя было такое лицо! Не бери в голову. Считай, что я пошутила, ха-ха-ха!” Глаза обожгло стыдом и обидой. Почему именно вы должны страдать от её насмешек? Вы со всей силой стиснули ручки коляски, стремясь унять дрожь. Нет, вы не порадуете её слезами. Эта тварь и так вдоволь позабавилась с вашей беспечностью. Ещё полгода… Всего лишь полгода! “А если серьёзно…” — Она реально не может заткнуться?! — “…Лучше не упоминай об этом. Это довольно печальная часть работы. Не всем хватит сообразительности, чтобы легко принять это”. Вы поморщились. Даже если она говорит правду, и детей, которых не могут вылечить, усыпляют, этому должна быть весомая причина. Вероятно, Город просто не в состоянии их содержать. Ведь кому-то придётся заботиться о них целую жизнь вместо того, чтобы приносить пользу. Иждивенцы трудились на благо сограждан долгие годы, а потому заслужили отдых и поддержку. К тому же, о них заботятся дети, ещё не способные полноценно работать, а, значит, Город ничего не теряет. С такой позиции... “Избавляться от бесполезного груза — естественно. Иначе бы эти дети росли под давлением своей беспомощности и ненужности. Звучит достаточно гуманно. Вполне в духе Братства Милосердия, верно?” Вы вздрогнули, едва сдержав удивлённый возглас. Она не умеет читать мысли, правда же? “Ладно, хватит о работе”. — Она постучала ногтем по своему несчастному фонарю и, в который раз, задала совершенно неожиданный и неуместный вопрос: — “Как думаешь, почему монстры ненавидят людей?” Вы промолчали; больше вы не попадётесь. Пусть и дальше несёт свой бред, вы просто не будете слушать. “Хочешь, дам хороший совет? Молчишь? Хи-хи-хи, материал”, — сплюнула женщина; только она способна произносить обычные слова как оскорбление. — “Они превосходно заботятся о вас. Но не волнуйся. Я не скажу ничего, что могло бы расстроить твоих милейших воспитателей”. — Неправда. — “Услышь они это, и, в худшем случае, сказали бы: «Ох, у вас весьма интересный взгляд на мир! Но, всё же, вы не правы. Нам очень жаль. Не хотите ли выпить чего-нибудь успокаивающего?»”, — она жёстко хихикнула. — “Такие вежливые. Хотя… Нил бы меня за это по головке не погладил. Ох, да, Нил — это мой дорогой враг. Терпеть не могу его поводыря, лицемерная сволочь. Из-за него я осталась жива, хоть и потеряла ноги и работу. Помнится, тогда он… руководил отделом селекционных достижений, точно. Когда познакомишься с ним, передашь, как сильно я их презираю?” Вы промолчали опять. Не важно, что вы скажете, эта спятившая надумает своё и удовлетворится этим. Впрочем, вы слегка поражены, что между её абстрактным бредом проклёвывается нечто осмысленное. Возможно, лекарства начали действовать?.. “Всё, что происходит в этом Городе, — это лишь бесконечный, беспрерывный сон”. — А, нет, вам показалось. — “И те, кому удаётся проснуться, никогда не станут его частью. Поэтому… Никогда не сомневайся в том, что способен защитить свою жизнь. Даже если окажешься загнан в угол. Даже если твой разум поддастся отчаянию… не позволяй себе думать, что уже сделал всё, что мог. На самом деле, когда отчаяние выжжет все твои чувства, и не останется никаких надежд или заблуждений… Постарайся вспомнить, как сильно ты хочешь жить. Это главное, о чём ты должен помнить. Отрицай и ненавидь всё, что в этот момент окажется на твоём пути”. Вы замечаете, что сегодня она говорит на редкость пессимистичные вещи, — и проклинаете свою несдержанность. Вы. Должны. Молчать! Какой чёрт вечно тянет вас за язык? Женщина победно усмехнулась. “Извини. Замучила я тебя своими ску-у-учными рассуждениями! Ты ведь живёшь в тако-о-ом прекрасном мире! Он никогда не позволит такому милому и послушному ребёнку познать ужас или отчаяние!” — Её голос буквально сочится сарказмом и желчью. — “Лучше скажи, я слышала, что Комитет сельского хозяйства предоставил нам партию нового средства от сорняков. Говорят, оно ужасно пахнет спиртом!” Вы осторожно подтверждаете, что знаете об этом. Женщина отклонила голову назад, намекая, что ждёт продолжения. Собрав всю терпимость, вы рассказываете, что в начале недели человек из Комитета привёз два ящика с этими склянками; вам объяснили, что это какой-то ядовитый, легковоспламеняющийся концентрат, который необходимо разводить большим количеством воды. Вместе с ним Анине передали мешочек семян новых очень красивых цветов, которые могут прижиться только в обработанной и очищенной почве. Женщина задумчиво хмыкнула. “Как ты сказал? «Склянки»? В смысле, стеклянные?” Вы бросили сухое «верно». “Как интересно! Но какой смысл?.. Стекло, яд… цветы… Цветы”. — Она резко повернулась в сторону сада, заполненного весельем детей и их милых подопечных стариков. — “Как выглядят эти новые цветы? Ты их видел?” Вы растеряно уставились на свежевскопанные клумбы под самыми окнами столовой… и детской спальни на втором этаже. Вам и в голову не приходило интересоваться чем-то подобным. Что же Дарла о них говорила? Вы мямлите что-то о том, что цветы должны быть крупными и ярко-золотыми. “Золотыми и крупными”, — повторила женщина. — “Значит, он не отказался от этой идеи…” — она пробормотала что-то ещё, но вы не расслышали. — “Скажи-ка, дитя”, — её голос вдруг пронзило воодушевление, — “а правда ли, что вам позволяют выходить во двор за час до открытия ставень?” — Вы ляпнули что-то утвердительное. — “Хах, какая безалаберность! Хм-м. Протащить такое послабление наверняка стоило колоссальных усилий… и уйму времени. Насколько давно он работал с этим местом? Он же просто воспользовался моей ситуацией, с самого начала он намеревался выбрать ребёнка именно здесь. Теперь ещё этот концентрат и те проклятые цветы…” Да что вообще она несёт? Вы подавили желание бросить коляску и отойти. Больше всего… Больше всего пугает эта хаотичная осмысленность. Словно она говорит о чём-то реальном. “Жестоко. Так жестоко!..” — пропела она, но из голоса пропала вся насмешливость. — “У тебя… где-то там есть покровитель, дитя. Который уже всё за нас решил. Ну, не сволочь ли?” Вы отшатнулись, выпустив ручки коляски. В ней никого нет. Женщина исчезла. Но как?.. Боковым зрением вы уловили нечто серое. Вы вскинули голову. Монстр. Он стоит прямо перед оградой, пепельно-серый, с чешуйчатой кожей и острым зубчатым гребнем, теряющимся в вороте пончо. В мёртвых глазницах его плещется, ворочается сияние. “Я разобью мир на осколки”, — зазвучал жёсткий голос саламандры, — “настолько мелкие, что ты будешь не в силах их собрать, сколько не пытайся”. Все звуки разом пропали. Тишина острым звоном врезалась в голову, сжав сердце страхом. Лицо монстра застыло серой посмертной маской. Оно не выражает ничего, лишь прожигает вас пустым взглядом. “Ведь ты захочешь бороться с этим. Только тебе это по силам”. Лицо-маску рассекла ухмылка. Всё вокруг пошло неестественно серыми пятнами. Коляска, ограда, трава — всё будто выгорает, лишаясь красок, превращается в старую бесцветную запись. А затем трескается… …И рассыпается в лёгкую пыль. Вы в панике ринулись прочь — и очутились посреди детской спальни. Вашей спальни. Здесь непривычно темно без фонаря Анины. Ряды аккуратно застеленных кроватей, призрачный свет цветов, расставленных в вазочках тут и там, чтобы ночью спать было не страшно. Под подушкой Симы лежит что-то тёмное. Адаптация учебника по часовому делу. Он вызубрил её наизусть. Он всегда восхищался этими шестерёнками, механизмами, щитками… серебристым орнаментом на тёмных плащах. Вы взяли адаптацию в руки. Жёсткая и тяжёлая. В темноте не разглядеть, но переплёт бережно украшен рисунками шестерней. Анина специально заказывала его у мастера, чтобы сделать отличный подарок. Враньё. Вы стоите посреди детской спальни, сжимая жёсткий переплёт. Рубашка на спине пропитывается влажным тёплом, кожу на лопатках дёргает, как от нарыва. Сима мечтал работать в Подлунной Башне; Дарла хотела попасть в Комитет сельского хозяйства, улучшить дела фермерств, высадить цветы на крышах домов. Нисса бредила заботой о младенцах в Яслях… Враньё. Все эти мечты бесполезны с самого начала. Вы достали крохотную синюю коробочку — вытянутую, как табакерка — поднесли к адаптации… и щёлкнули колесом. Огонёк послушно лизнул страницы, освещая искусно украшенный переплёт. Распробовал. И взбежал вверх, принявшись с жадным треском их пожирать. Вы бросили охваченную огнём адаптацию на кровать; взметнулись чешуйки обугленной бумаги. Потянуло горечью дыма. На тумбе стоят пять склянок средства от сорняков. Вы не представляете, как они оказались здесь. Но это не важно. “Куда ты делось, чучело?! Прятаться бесполезно, ты знаешь!” По коридору разносится ругань сестры. Она приближается. Вы почти слышите, как кровь Анины капает с её короткого меча. Это не важно. Вы взяли склянку, отвинтили крышку. Резко пахнуло спиртом. Пламя с радостью накинулось на угощение, синими волнами взмыв над горлышком. “Попалась, гниль!” — воскликнула сестра; голос её полон возбуждения и ярости. Она вошла в дверной проём с обнажённым мечом и жестокой ухмылкой. Вот только выражение триумфа на её лице тут же угасло, уступив место растерянности. Сестра растерянно попятилась, указывая на ваш маленький бумажный костерок. “Огонь! П-пожар!” — залепетала она, фонарь её испуганно замерцал. Какая… нелепость. Вы замахнулись склянкой; жидкое пламя хлюпнуло через край, ужалив пальцы, но вы не обратили внимания. Сестра взвизгнула и кинулась в коридор. Ей вслед полетела склянка. Стекло разбилось об дверь, разбрызгивая раствор; сине-золотое пламя вспорхнуло к потолку, объедая дерево. И всего-то… Вы усмехнулись, вслушиваясь в вопли улепётывающей сестры. Забавно. Столько гонору, а на деле всё та же подделка. Уголки губ дрогнули, а плечи мелко затряслись, стоило вам вспомнить её искажённое от ужаса лицо. Вот ведь нелепость! Вы громко, истово расхохотались, согнувшись в свете пляшущего огня. Это слишком смешно! Что это вообще было? О, Свет, почему эта женщина настолько жалкая? Вы обняли себя руками, кашляя, захлёбываясь истерикой. Из глаз брызнули слёзы; вы неловко вытерли их запястьем. Недостаточно. Вы глянули на оставшиеся склянки. Пламя призывно пляшет в их отражении. Избавляться от бесполезного груза — естественно. Так почему бы не избавиться от бесполезной лжи? Вы взяли две склянки и вылили раствор рядом с кроватью Ниссы. И подожгли. Огонь кинулся на руку с зажигалкой, но вы спокойно стряхнули его. Воздух стал тяжелеть от едкой горечи. Всё ещё мало. Широко ухмыляясь, вы взяли оставшуюся пару склянок и направились к окну. Огонь всегда стремится вверх. Глупо этим не воспользоваться. Внизу густо растут цветы — золотые и крупные, как и обещано. Вы завернули склянки в белую пижамку Тима. Распахнули окно, сели на подоконник… и спрыгнули. Стебли с хрустом сломались под вашим весом. Но боли не было. Словно за мгновение до удара тело подхватила магия. Сад пуст. Стариков ещё не выводили, а девчонки наверняка вернулись в здание из-за устроенного вами переполоха. Окна столовой удобно открыты. Вы бросили внутрь одну из склянок, она со звоном разбилась. Во вторую вы запихали рукав пижамы, небрежно проливая вонючий раствор. Ткань стремительно им пропитывается. Вы подожгли её и бросили внутрь тоже. Звон разбитого стекла и вздох пламени, что кинулось обгладывать дерево… Превосходный звук. Ещё. Ещё! Пусть сгорит всё! Этого она хотела от вас, не так ли?! Обратить в пепел мир, сведший её с ума! Принести в жертву столько, сколько потребуется!.. Всё обратить в пепелище. “Ч-что ты делаешь?!” …Маринетт? Вы обернулись. Маринетт стоит у входа в сад, тяжело и шумно дыша; похоже, она бежала сюда слишком быстро. А? Почему она выглядит такой… испуганной? Со стороны внутреннего двора раздались крики и детский плачь. Уголки ваших губ опустились. Восторг, распалявший душу секундой ранее, теперь липкой тяжестью свернулся в груди. Почему Маринетт смотрит на вас так, словно видит монстра? Совсем как Анина, когда вы отшвырнули тот поганый фонарь. Почему… вы хотите сжечь собственный дом? Нет… Нет-нет-нет-нет-нет! Нет! Вы не хотели этого! Это не ваша вина! Вы пытаетесь заговорить с Маринетт, но не находите слов оправдания. Она пятится, зажав рот трясущимися руками. Так ведёт себя добыча. Но… но вы же тоже «добыча»! Вас едва не убили! У неё нет причин смотреть так! Вы не сделали ничего неправильного! Вы!.. Вы не саламандра! Сорвавшись с места, вы припустили в темноту, не разбирая дороги, куда-то вперёд, дальше от здания, от нарастающего треска пламени и от испуганных криков друзей; вы перелетели заборчик сада и перемахнули ограду по лозам вьюнка — а перед глазами всё ещё стояло искажённое от ужаса личико Маринетт. Вы бежите по улицам, не останавливаясь; дома беззвучно возвышаются, нависают над вами, будто искажённые кошмарным сном. Это бесполезно! Вам никто не поможет! Если хоть один взрослый заметит вас — вас убьют! Почему? Почему вы должны проходить через это?! Дома и улицы заканчиваются внезапно. От резкого торможения вы спотыкаетесь о собственные ноги и валитесь на холодные... доски? Откуда?.. Вы подорвались встать, но осели обратно. Голова кружится… Под досками журчит вода. Причал. Тот самый причал в Вотерфолле, где вы встретили странного монстра. Вы отдышались и осторожно встали. Бескрайняя водная гладь исчезает во мраке. Кажется, здесь немного светлее, чем вы запомнили. Значит… всё это был сон? “Можно сказать и так”. Бесстрастный мальчиший голос. Звенящий и обжигающий, будто лёд. Вы повернулись, точно зная, кого увидите. Именно с ним вы встретились на этом причале. Странный серый монстр. Он молчит. Вы молчите тоже, наблюдая. Если он, в самом деле, знает больше, чем вы способны понять, то его отношение не удивительно. Он просто не сможет объяснить, поэтому и не пытается. “Осталось два дня”. — Лицо-маска не двигается; голос монстра отражается от окружающего мрака звоном разбитого стекла. — “Мой брат поможет тебе добраться до Руин. Торопись. Мы присмотрим за вами”. Вы ощутили острый укол совести. Вы даже не начинали поиски его брата, а ведь могли хотя бы расспросить взрослых. Ничего не способны сделать правильно. Бесполезный, опасный ребёнок. “Он… тоже решил вмешаться”, — добавил монстр, поразмыслив. — “Но не пытайся доверять ему. Он ничего не делает без выгоды для себя. Не скажу, что у меня нет своих причин помогать тебе, но… Кто знает, что таит в себе сломленный разум. Впрочем, тебе ли не знать?” В бесцветном голосе скользнула горькая издёвка. Монстр едва заметно склонил голову, словно сомневаясь, стоит ли добавлять что-то ещё. Вы опустили взгляд, чтобы не видеть жутких сияющих глазниц. Вы говорите, что вы ужасный человек. Вам не ответили. Вы говорите, что действительно желали много зла и… сделали много зла. Неожиданно для себя, вы признаётесь, что всё ещё боитесь. Боитесь, что причините вред тем, о ком должны заботиться, боитесь своих желаний. Своих решений. “Два дня”, — повторил голос ровно; вы вскинули голову. — “Решение за тобой. Докажи, что ты можешь быть лучше, чем сам о себе думаешь. Мы верим в тебя”. Вы по привычке потянулись к шарфу, но, конечно же, на плечах его нет. Это так похоже на то, что сказал вам Папирус в тот день. Он верит в вас, верит, что вы можете поступать правильно. Глаза защипало. Вы выпрямились, прерывисто кивнув, не в силах ничего сказать. Монстр кивнул тоже, медленно растворяясь во мраке вместе с причалом.

Прошу…

Прерви наш бесконечный кошмарный сон.

Вы распахнули глаза, дыша глубоко и часто. Вы в кровати, всё хорошо. Это был только сон. Светящийся гриб спрятан под плотной тканью, он почти не просвечивает. Вы убрали волосы со вспотевшего лба. Несмотря на тепло свитера и одеяла, тело пробрал озноб. Нэнси мирно сопит, свернувшись клубком и вцепившись в подушку. Кровать явно маловата ей. Вы сделали глубокий вдох и медленно выдохнули, и повторили, стремясь восстановить дыхание. Вы совершенно забыли о том разговоре полгода назад. Удивительно, что он приснился настолько чётко. Слово в слово. Мысль в мысль. Будто вы вновь пережили это. И… ваш побег тоже. Серый монстр… Это ведь он заставил вас всё вспомнить, так? Он влез в вашу память и вытащил наружу самую гниль. На что ещё способен этот странный парень? Наверно, не на многое, раз он так рассчитывает на вашу помощь. Вы сели, согнув ноги, обхватив их руками. Он сказал, что осталось два дня. Два дня на что? На то, чтобы попасть в «Руины»? Или на поиски его брата? Как вообще вы должны искать? Вы поёжились и улеглись обратно, зарывшись в одеяло почти по макушку. Избавляться от бесполезного груза — естественно. Чтоб её. Вы снова сели. Теперь это не уйдёт из головы. Саламандра — это последнее, о чём вы хотели бы думать посреди ночи. Хуже только Маринетт. То, как она смотрела на вас… будто это вы на кого-то с мечом накинулись. Вы тихо вздохнули, взъерошив волосы. Самобичевание никому не помогало выспаться или стать лучше. Совершенно бесполезная трата времени. Вы рассеянно оглядели комнату: тёмный силуэт шкафа, закрытое ставнями окно, свернувшаяся под одеялом Нэнси. Внезапно в голове возникла идея, настолько очевидная, что вы поразились свой недогадливости. Вы осторожно перегнулись через край кровати, открывая коробку с вещами. Шарф должен лежать поверх всего… да, вот он. Вы потянули его, вытаскивая из коробки, — и замерли от громкого звука, с которым что-то перекатилось по дну. Жёлуди. Вы о них совершенно забыли. Нэнси недовольно вздохнула, крепче вцепившись в подушку, но не проснулась. Вы достали шарф со всей аккуратностью, хотя пару раз жёлуди всё равно клацнули о стенки и друг о друга. Андайн очень удивилась, увидев, что Папирус отдал его вам. Для него это не просто старый кусок ткани. Впрочем, вам он тоже стал достаточно дорог, ведь это вещь близкого друга, продолжившего верить в вас несмотря ни на что. Вы улеглись на бок, обняв сложенный шарф, как малыш обнимает во сне игрушку. Это немного смущает, но… Пусть так. Вы зарылись лицом в прохладную, пахнущую мылом ткань. Завтра вас ждёт уйма забот. Помощь Номе на чердаке, поиски чужого брата… а ещё неплохо бы найти способ связаться с Папирусом и Сансом, или хотя бы выяснить, что у них там происходит… Да, день определённо будет долгим. Погружаясь в тёплое марево сна, вы отметили в мыслях кое-что забавное… Маффет так и не удалось отстирать запах специй от этого старья.