Раз
2 февраля 2020 г. в 02:14
— Сны нехороши стали, — Лебядкина подбоченивается, поджимает губы и пристально вглядывается в веер карт, аккуратно разложенных на столе. Потрёпанные, с недостающими кое-где уголками, они шепчут так тихо, что едва возможно различить хоть слово. Всё-таки, с иконы на них смотрят недобро, с прищуром, а значит, речи свои нужно утаить, спрятать, превратить в ветер.
— А когда бы они были хороши, когда в город чужие пожаловали, — Марфа восковыми пальцами переворачивает последнюю карту, кончиками пытаясь определить масть. Все уголки целы, заломов нигде не чувствуется, стало быть, не король червей, не валет.
— Кому чужие, а кому свои, — Лебядкина вертится, стул под ней скрипит, жалобно протяжно, умоляюще. Платье шуршит приятно, хрустко, негромкий шорох наполняет позднюю вечернюю тишину мелким бисером. Внезапный раскат грома заставляет Марью Тимофеевну крупно вздрогнуть, дёрнуться, подскочить на месте, едва не задев беспокойной рукой свечу. Марфа находит её ладонь наощупь и легко сжимает, заранее зная, как та смертельно боится грозы. Все кругом думают, хромая Лебядкина боится чего угодно, но от слепоты своей не замечают, что Хромоножка, как окрестили её за глаза, бесстрашно смотрит в глаза любому, кто взглянет в глаза ей. Она ведь знает, где у кого и что припрятано.
— Явился уж, точно тебе говорю, — Марья Тимофеевна наклоняется ближе, шепчет Марфе прямо в ухо, жарко, с придыханием. Марфа молча оставляет её руку и упирает палец в последнюю карту призывно, требовательно.
— Король пик, — Лебядкина послушно называет масть, кивая в такт головой. Она складывает руки на столе и подаётся вперёд. Первые капли дождя туго ударяются о стекло и разбиваются на крупу. Густой летний ливень обрушивается на уездный город разом, барабанной дробью проверяет на прочность каждую крышу, мнёт и давит с напором.
— Своих грехов мало, ещё за одним пришёл, — Марфа пробегает пальцами по раскрытым картам, нащупывая туза треф с заломом посередине. — Только ты уж не дай ему этого, и без того тяжело твоему князю. Слышишь, Марья? Насмерть стой.
За дверью слышится неторопливый топот. Марфа прислушивается. Шаг большой, размашистый, но медленный, будто сомневающийся, боязливый. Стало быть, князь высок. А ко всему прочему, Марья божилась — тот самый бес, красивый, как красное небо на закате, наутро сулящее ветер.
Лебядкина, помедлив, кивает, не возразив даже, что Ставрогин вовсе не князь её, а только притворщик, наглый и жалкий. Не сокол, битый воробей с крыльями мятыми да побитыми. Она снова ёрзает на стуле, замечает напряжённую настороженность на лице у Марфы, и переводит глаза на дверь, что тот час же распахивается. Николай Ставрогин темнеет в пороге исполинским языческим божеством, поправшим все постулаты новой религии. Он стоит, как языческий бог, но смотрит ласково, как человек или ручной зверь. Идол с живучим сердцем. Лебядкина прищуривается и не отводит от него глаза. Марфа ждёт, когда Ставрогин переступит порог, чтобы вдохнуть его, столкнуться с ним в первый раз и понять, что привело его в этот мир. И Ставрогин делает шаг. В комнате становится невыносимо дышать, воздух разряжен, будто гром и молния бушуют здесь, прямо под потолком. Марфа отрывает от карт глаза, голову едва приподнимает, а взгляд её всё такой же пустой и рассыпчатый.
— Здравствуйте, князь, — Лебядкина подаёт голос и тут же съеживается, а сердце её беспокойно взмётывается тревожный сполохом гаснущего пламени.
— Марья Тимофеевна, ваш брат сказал, у вас гостья, — непроницаемое лицо его смягчается улыбкой, губы смазываются. Лебядкина руки в грудь себе толкает, чтобы сердце грудную клеть ненароком не сломало. Марфа слышит скрип кожи, тихий, осторожный — Ставрогин сжимает лаковую трость. — Позвольте представиться, сударыня, Николай Всеволодович Ставрогин, муж Марьи Тимофеевны.
Марфа не слышит, чтобы голос его дрожал. Приятный, чистый мёд, жидкий, золотистый, без единого засахаренного комка, хорошо поставленный, созданный для декламаций и ораторского искусства, выкованный для грехов и проклятий. Ставрогин терпеливо ждёт, когда лицо незнакомки обратится к нему, но этого не происходит. Не так скоро, как он ожидает.
— Рада знакомству, господин Ставрогин. Я Марфа Матвеевна, близкий друг Марьи Тимофеевны, — Марфа поднимается, руку несильно отводит в сторону. Лебядкина тут же вкладывает лицо в подставленную ладонь, а внутри разрывается, стоит на перепутье, всё на чаши весов кладёт и мечется. Марфа ведь всегда видит да знает, но здесь не её вотчина. Здесь власть теряет всякий.
— Марья Тимофеевна попросила меня погадать ей на картах, чтобы скоротать время в ожидании вас, — Марфа опускает сухие губы на горячий лоб Лебядкиной. Король пик, так неловко задетый, падает на пол, вертится в воздухе как осенний лист. Лебядкина провожает его тоскливым взглядом. Она всё решила, карта шелестит на полу, а чаши весов кренятся к неизбежности. Ставрогин молча гадает, отчего новая знакомая даже взглядом его не удостаивает, и уже подносит мысль к языку, как замечает у стола трость.
— Извольте, Марфа Матвеевна, я прикажу господину Лебядкину проводить вас. На дворе ночь и к тому же непогода, — и Ставрогин хрипит на самых начальных звуках, но любезный тон сохраняет. Может, она хромая, а не смотрит, потому уже собрала в пальцы россказней гроздь про него. Он смотрит на Марфу бесстыдно, без угрызений совести наблюдает, как она, по наитию, но абсолютно филигранно забивает гранитные пальцы своей тростью, а в глазах у неё кроме серого, ватного тумана ничего не плещется. Ставрогин пропускает сердечный стук.
— Это ни к чему, Николай Всеволодович. Ночь мне не помеха, — Марфа не тушуется, не смущается, заученно шагает ровно два раза, ступает на западающую половицу совсем рядом со Ставрогиным. Он с места не двигается, только смотрит на неё пристально, будто на бабочку, каких никогда не видел. Молочно-белых, из мутного стекла, с мутацией лапок. Марфа знает, чувствует, как на кончики пальцев течёт его взгляд горячей рекой. — Не смею вам более мешать. Прощайте, сударь. Прощай, Марья.
И Марфа делает книксен, не теряясь во времени и пространстве, в совершенстве владеет своим телом. Это ей дано в награду за молочные глаза. Ставрогин протягивает руку, Марфа знает от скрипа его перчатки. Кожа на ощупь холодная, совсем новая, без потёртостей, пахнет приятно. Сам Ставрогин на своих плечах принёс ночную прохладу, летний ливень и лунное молоко. Он мягко прижимается губами к ладони Марфы, нос ему щекочет запах травы, бумаги и воска. Покончив с любезностями, Марфа перекладывает трость в правую, с отметиной Ставрогина, руку, подходит к комоду, забирает зонт и, стукнув тростью высокий порог, скрывается за облупившимися дверями, напоследок благословив Лебядкину. А Ставрогин, глядя на жену, до последнего вслушивается в шаги за спиной, звучащие в его голове набатом, колокольным звоном, возвещающим о панихиде по всему сущему.
Марфа выходит под летний косохлест, ветер кладёт ей на щёки призрачные прохладные ладони. Лебядкин на крыльце отрывает взгляд от пожирневшей земли и смотрит вслед слепой подруге полоумной сестры. Он совсем не помнит, как именно они сошлись. Наверняка начало их дружбы пришлось на очередной его загул. Марфа ему не нравилась. Лебядкину казалось, она потакает всякой сумасбродной прихоти его сестры. И он бы мог выбить дурь и из неё, но плечистый Степан Стрельцов, местный помещик, часто таскался за ней следом, раболепно глядя в её стеклянные глаза. Лебядкин его боялся, хотя и страх свой скрывал за шорами набрякших век. И если быть совсем уж честным, Марфу он тоже побаивался. Один её пустой взгляд, манная каша в комках, вызывал у него приступ дурноты, а сама она, всегда плывущая, читающая все молитвы наизусть с непроницаемым, как посмертная маска, лицом, всегда знала, где есть человек, стоит ему громко вздохнуть или подать голос. И если Лебядкина и была местной юродивой, то Марфа считалась намоленной, святым местом, где болезни любые лечат.
Когда Ставрогин вылетает из дома, Лебядкин вздрагивает. Тяжёлые шаги обрушиваются на лестницу, следом несимметричный топот ног стелется по полу. Лебядкина кричит и взвизгивает, выпадая на крыльцо. Её воздетый к изливающемуся небу палец пробивает в тучах брешь. Проклятья жены ломают Ставрогину спину ударами ножа, а дождь каждую рану зацеловывает. Он несётся, не разбирая дороги, рыхлая земля из-под ног его разлетается в разные стороны. Марья Тимофеевна на крыльце неистово кричит, перегибается через перила, тянет шею под страдающее от тоски небо. Визг её сверлит Ставрогину уши. Гнев застит ему глаза, он бежит, не разбирая дороги, разрезая своим чёрным телом перину дождя, сжимает трость в руках до судороги, так, что швы перчатки больно врезаются в кожу. Ставрогин приходит в себя только тогда, когда грудь его упруго отскакивает от чего-то тёплого. У Марфы из рук вылетает трость. Она не успевает её поймать, только обрезанными под корень ногтями царапает дерево, пока оно летит в расхлябанную землю.
— Бога ради, Марфа Матвеевна, — Ставрогин выдыхает, грудь почти падает с чертыханием, — простите меня. Я был так поглощён своими мыслями, что не заметил вас.
— Идите под зонт, господин Ставрогин, — Марфа вытягивает руку, чтобы Ставрогин уместился весь. Он, наклонившись, мягко входит в её пространство размером с пятачок. Удивительно, как слепая пространство по зарубкам чувствует, будто создано оно было ей самой. Ставрогин поднимает с земли трость, руку высовывает под дождь, и косохлест грязь с дерева смывает мгновенно.
— Вот, держите, — он стряхивает дождевые капли и вносит трость под зонт, вкладывает её в тёплые пальцы Марфы.
— Что вас так встревожило, Николай Всеволодович? Или с Марьей Тимофеевной беда? — Марфа ощупывает скользкое дерево, слышит тяжёлый, измученный выдох Ставрогина и не видит, как болезненно искажается его лицо. Она чувствует напряжение его тела, натянутого, как струна, и звон его бесконечный отзывается в ней самой долгим эхом.
— Позвольте, я возьму зонт и провожу вас, куда скажете, — Ставрогин влажной кожей перчатки касается ладони с ручкой зонта. Марфа разжимает пальцы, находит согнутый локоть, предложенный ей в любезном жесте.
— Доведите меня до перекрёстка. А дальше меня встретят.
Ставрогину не приходится подстраиваться под шаг Марфы. Она идёт по прямой, без запинок и пауз, ровно и в меру быстро, так, что ему нужно лишь немного замедлиться. Марфа все пути и дороги здесь выучила наизусть. И неважно, будь то город или река, или свет белый. Ей глаза не нужны, чтобы мир поперёк обойти.
— Вы давно знакомы с Марьей Тимофеевной? — Ставрогин напоминает себе, что в этом случае на собеседницу смотреть не обязательно, но удержаться не может, ведь нет ничего притягательнее несовершенства. Он поворачивает голову и рассматривает лицо Марфы, будто в этой темени это возможно лучше, чем при свете свечном.
Марфа с виду приятная, в животе рождает доверие и какую-то чужеродную лёгкость, будто стоишь под чистым небом по пояс в шёлковой траве. Говорили, это всё оттого, что Бог её поцеловал в награду за её мучения и даже позволил лечить людей. Только Ставрогин об этом не знал. Он вообще, кажется, ни единого слова о ней не слышал.
— Удовлетворили своё любопытство?
— Простите?
— Я достаточно долго обхожусь без глаз, чтобы научиться чувствовать чужие взгляды, — Марфа едва заметно улыбается.
— Я рассердил вас этой дерзостью?
— Перестаньте. Перед соблазном разглядеть несовершенство не устоит и праведник. А с Марьей мы знакомы с вашего тайного обручения. Она много говорила о вас, всё звала князем да соколом ясным, почти боготворила. У вас произошёл разлад?
Ставрогин хмурится, брови к переносице сводит и никак не может взять в толк.
— Марья Тимофеевна прокляла меня, — отвечает он, не позволяя гневу завладеть языком. Марфу от слов его берёт оторопь.
— Прокляла?
— Именно так, Марфа Матвеевна, именно так. Может, вы мне объясните, отчего я вдруг стал князем и в чём провинился теперь?
Ставрогин чувствует напряжение её пальцев на своём локте. Марфа беспокойно дышит, каждый выдох как сожаление. Стало быть, Лебядкина пошла по своему пути, на другой свернуть не захотела. Стало быть, так оно и должно, на изнанке век так и писано.
— Она вас таким увидела. Соколом в облаках. Вы закружили её, она и рухнула в ваши руки-крылья, а вы поймали, потому что захотели, потому как была на то ваша воля. А теперь, если она рухнет снова, вы поймаете её, только не по своему желанию, а потому, что Марья теперь ваша жена. Потому, что теперь вы обязаны. Она ведь не полоумная, как все вокруг говорят. Марья ясновидящая, чувствует всё тоньше, чем остальные. Оттого и верит в то, что ей хочется. И князь её таким был. Вот только не теперь.
— Вы, кажется, тоже расстроились? — Ставрогину действительно дурно, даже свежий ветер не вытянет из него тошноты. На лице его от сжатия челюсти твердеют желваки. Пляски с бесами по его груди давят кости в плоть.
— Я знаю вас лишь с её слов. Теперь я, безусловно, смогу отличить вас от других в толпе, но это не служит мне достаточным основанием для расстройства. Я вас не вижу, Николай Всеволодович. В этом моё преимущество.
С ним якшаться надо с завязанными глазами и без рук, чтоб повязку сорвать соблазна не было. Раскат грома обрывает Ставрогина, не позволяя ему ответить. У него голова идёт кругом от всех этих иносказаний и тайн.
— Не воспринимайте мои слова всерьёз. Язык слепит нас следом за красотой, — Марфа чувствует твердость его тела, его свинцовость, забитость и абсолютную неподъёмность. Ставрогин становится монолитным.
— За мной уже бегут, — шлепки человеческих ног по грязи ещё далеко, но Марфа слышит их и в дождевой симфонии, — простите, если огорчила вас или сказала не то.
— Что вы, Марфа Матвеевна, — Ставрогин теперь тоже слышит приближающийся топот, — был рад знакомству. Надеюсь, вы будете не прочь продолжить его.
Ставрогин останавливается. Пятачок зонта для них двоих мал, широкая юбка у платья съедает его львиную долю, и Ставрогину приходится жертвовать расстоянием между ним и Марфой, чтобы не вымокнуть сильнее. Он находит её свободную руку и прижимает к губам снова, теперь уже отмечая горький привкус её кожи.
— Лебядкины единственные, кому я наношу визиты в городе. Захотите поговорить, спросите, где найти слепую знахарку. Только спрашивайте осторожно, помещики меня не жалуют. Прощайте, Николай Всеволодович. И берегитесь ножа, — Марфа забирает из рук его свой зонт и теряется за поворотом до странного быстро, будто растворяется в дожде и сама становится водой.
Ставрогин остаётся стоять под косохлестом ещё немного, медленно жуя всё, что Марфа силком толкнула ему в рот. Он прикрывает глаза, руку подносит к лицу и качает головой. Чёрт бы их всех побрал, ей-богу. Чёрт бы их всех.
