Так будет правильнее

В этом году ей удалось поставить памятник Коле. Памятник хороший, добротный. Кажется, новых могил стало в тысячу раз больше. Однотипные, с деревянными крестами, простыми чёрными табличками, на которых виднеются прописные буквы. Она дважды ходила на кладбище за неделю, проведённую в городе. Когда пришла во второй раз, рядом с Колей положили ещё кого-то. Имени она не запомнила, только даты рождения и смерти. Юный совсем. Фотографию ещё не прикрепили — всего-то пару дней назад умер. Убит. Убит, конечно. Рейсовый автобус, которым она планировала благополучно добраться до Ростова, обломался. И теперь они ждут, пока шустрый водитель, — судя по татуировкам и атрибутике в салоне, бывший десантник, — пытается починить свой корабль пустыни. Жара невыносимая. Но это лучше, чем пронизывающий ветер, гололедица и сугробы каждую зиму. Алексей перестал болеть только с переездом в Сочи. Она надеется, что сыну становится лучше. Он действительно оживает: стал общительнее, завёл друзей, проказничает почти как раньше… Только вот домой просится с завидной регулярностью. Она отметает саму возможность возвращения, прикрываясь тем, что бабушке у моря легче дышать. — Толя, Толя! — вопит в трубку молодой человек, с которым она ехала всю дорогу. — Толик, ты ел сегодня или… Так, сам прекрати! Я в Донецке. Да не в нашем! То есть… В другом Донецке. Маленький который! У нас тут авария. Нет, я не сдох. Как это, плохо?! Она улыбается. Молодой человек ходит туда-сюда и отчитывает Толика на том конце провода с максимальной экспрессией. Наверное, младший брат ему попался со сложным характером. — Не надо вот! Что было, то прошло, а мы идём дальше. Понял? Нет, ты понял? Господи Боже, — он закатывает огромные глаза и секунд на тридцать со смущённо-измождённым видом убирает смартфон от уха, затем монолог снова превращается, по-видимому, в диалог. — Ладно-ладно, я всё понимаю тоже. Но и ты меня пойми. Жди меня, короче. Позанимайся пока в зале. Как, никто не поможет? Молодой человек театрально хватается за голову, уже готовый рвать на себе волосы. Всё это настолько мило, что она не может сдержаться и смеётся, закрывая рот ладонью и едва не складываясь по полам. — Ты же командир! Что тебе стоит... Толя? Алло?.. Абонент, как сейчас говорят подростки, не абонент. Стоп. Командир? Её спутник оборачивается — увлечённый разговором, он с запозданием обнаружил чьё-то присутствие. В огромных, наполненных одновременно тоской и детской чистотой, глазах мелькает нечто. — О, это вы, соседка. Он подходит и жестом испрашивает разрешения сесть рядом. Она не отказывает, хотя просто так знакомиться с кем-либо разучилась. Молодой человек, устало охнув, приземляется на самый краешек скамейки. — Андрей, — протягивает руку, которую она пожимает с улыбкой. — Лена. Вообще-то, называться не своим именем — некрасиво. В голове заиграла песня из «Иронии судьбы». Ничего серьёзного, а значит, можно. — Родственника воспитывали? Потешный молодой человек втягивает воздух носом. — Друга. Можно сказать, брата. — Сколько же ему лет, что он у вас такой своенравный? — Дофига… — осекается. — Простите, Лена. Много лет, я не уточнял. Стало быть, интуиция не обманула. Почему-то хочется расспросить. — Военный он у вас? Ей кажется, что Андрей дёрнулся. Черты лица словно бы становятся острее, а сам парень — старше. — Есть такое. Я сам рядовой, поэтому вроде как должен слушаться. А вышло… Перед глазами опять Коля с автоматом наперевес и в бандане. Прерывающаяся связь, мигающий свет, гул самолётов, — ни одного гражданского больше, — разрывы, опустевшие улицы и страх вперемешку с дико нелогичным, лишним ощущением, что именно тебя пронесёт. И его минует. «Я решил, что так будет правильнее» — Как вышло? — Хотите послушать? — спрашивает Андрей то ли с недоверием, то ли с надеждой. Она уже почти знает, о чём будет его история. Успела наслушаться от домашних, от коллег. Да у всех, кого она оставила здесь, в степи, есть такая история. Страшно было, очень страшно. Тем не менее, у Андрея получается удивить её. Так, что сердце само по себе открывается, пропускает удар за ударом. Время обращается вспять, и нет будто бы другой жизни — ни до злополучного лета, ни после, на безмятежном юге. Она подсаживается ближе, и ей хочется как-то поддержать этого смелого ребёнка — тот факт, что он украинский солдат, даже не заставляет напрячься. Хочется, чтобы он не смотрел в сторону, потупившись, а позволил себя обнять. Однако материнский инстинкт по мере повествования притупляется, уступая место чему-то новому. Восхищению, что ли? Перед ней настоящий мужчина, видевший правду, расставшийся с иллюзиями. Неизвестно, сколько времени прошло. Может, жёлтый автобус с броской синей надписью «Москва» на боку уже укатил без них. Она не поспевает за собственными догадками, а Андрей вторит её мыслям: — Знаете, Лена… Бывает, живёшь-живешь, небо коптишь, и ничего не меняется, — он так помрачнел с начала их беседы, что выглядит абсолютно другим человеком. — А у меня только и есть, что тот день. Август, семнадцатое число. Ну, ещё ночь и потом рассвет, утро. Я как будто не жил до этого. А сейчас я как живу?! Он резко поворачивается к ней и снова смотрит тем же невинным детским взглядом. Теперь она хочет что-то сделать для него. И для его упёртого старшего товарища, который, хотя она и не знакома с ним, очень уж похож на Колю. Как пить дать, прячется в глуши из-за проблем со здоровьем и на Бога ропщет за то, что не погиб в бою. Все они такие, вояки. — Как я живу? — продолжает с грустной усмешкой Андрей. — Вы думаете, я в Харьков потом вернулся? Не-а. Мои вообще не в курсе, чем я занимаюсь три года, я им звоню и каждый раз лапшу на уши вешаю. Без разницы, что дезертир. К ним приходят иногда, правда. Без разницы. У меня даже девушки нет. Простите, — он морщится. — Я не жалуюсь. Просто это ведь так глупо. Я с ним три года вожусь. Врачи сказали, ходить не будет. Ну, вот там у нас в Гаевке… — Где-где? — переспрашивает она. — В Гаевке мы, это под Таганрогом, — поясняет молодой человек. — Там туристическая база спортивная, зал. Так вот, он сначала лежачий был, но трениться постепенно начали. Вот, уже сидит в коляске. Гонят врачи-то! — коротко хохочет. — Только ностальгировать ему категорически запрещено. Я вроде отучаю, но иногда так его накро... Андрей прокашливается и виновато глядит на неё. Беспокоится, не утомил ли. Надо же. — Воспоминания. Они у всех. — Да-да, — тут же соглашается парень. — Так, Лена, он же меня гнобит за то, что я эту сволочь завалил! Простите. Говорит, что сам должен был! Ну, это ребячество. Потом, Оксана. Я даже не догадывался, что там было что-то. Или не было. Мутно там всё. Плачет, в общем. И начинается обязательно или с Оксаны, или с его Петьки. И ховайся в кукурудзу. — Депрессия? — Фиг знает что! — с надрывом восклицает молодой человек. — Не жрёт, не занимается. И матерится на меня, а вот этого я не заслуживаю. Водитель автобуса объявляет, что поломка серьёзней некуда, и рекомендует пассажирам спасаться своими силами. Не имея ни желания, ни причин преждевременно раскланиваться с попутчиком, она предлагает скинуться на билеты до Таганрога. Сумма наскребается. — Я уже и забыл, как гривны выглядят. — Аналогично. Она никогда ещё не совершала ничего до такой степени безрассудного. Подобное в духе Коли, так может и сын, — никак не сотрётся из памяти тот слабоумный старик, которого её дитя привело в квартиру, чтобы покормить, — но чтоб она… С почином тебя, «Лена». В электричке Андрей снова набирает можно-сказать-брата. — Алло? Толя! Толь, я буду часа через полтора, — парень кричит, как если бы со связью до сих пор везде беда. Ну, или Анатолий глухой, вдобавок ко всему. — Вот, узнаю комбата! Бабе Соне скажи, что деньги за комнату в комоде, в верхнем ящике. В верхнем! Да я понял, что ты понял! Что же, нельзя позволить духу авантюризма исчезнуть окончательно… Так будет правильнее. — Знаете, я с вами, в Гаевку. Если баба Соня на одну ночь пустит. Андрей роняет свою потрёпанную «рацию» и моргает, как в замедленной съёмке. — Я травматолог, до войны курсы повышения квалификации прошла, — Лёшке, естественно, ничего не расскажет, но он оценил бы. — Кто знает, вдруг пригожусь, доброе дело сделаю?