Бездомный

      Иями не сведущ в анатомии человеческого организма и биологии — в целом, но точно знал, что ещё немного поголодает — и желудок не отлипнет от позвоночника, что само по себе звучало неадекватно, но по ощущениям походило на правду не меньше, чем один факт.       Иями — бомж.       Впрочем, будто бы он не привык к этому. Он на улице живёт вот уж как двадцать лет, не учитывая те дни, когда его ненадолго пускали в заброшке переночевать. На самом деле он и этим не брезговал. У Иями в принципе не было никаких принципов и идеалов, кроме как «не работай и лови халяву».       Пришлось вернуться к ним после тюрьмы, но где же наша не пропадала, верно?       Но голод напоминает о себе уже чаще, чем это было, к примеру, вчера. Оставалось разве только мечтать о вкусном ужине, достойном желудка Иями — за долгое время сидения на улице, прямо на обочине, никто не сжалился над ним. Ну, мужчина и не шибко надеялся на кого-то, потому что по-настоящему хороших людей в мире нет, и знал он это правило чуть ли не с пелёнок. Конечно, были и исключения, но и доктор тот наверняка уже помер, и тот сорящий деньгами высокомерный (но всё же добрый) богач, и те его подпевалы — они все не были плохими людьми, но куда-то их судьба увела от Иями, и теперь он сам по себе.       Та девочка тоже была не плохой. Иями память о ней хранит бережно, как единственное сокровище…       Ну вот, живот снова загудел и заболел так, что мужчину скрючило в три погибели. В глазах от такого темнеет за пару секунд, но Иями как-то всё ещё держится. Он бы и сказал в голос, мол, помогите страждущему куском хлеба, но гордыня — самый страшный из его многочисленных грешков, а признавать собственную слабость он ну никак не желал.       У Иями не было принципов и идеалов, но вот правила, по которым приходилось играть в эту сраную игру под названием «жизнь» — хоть отбавляй!       Одно лишь жаль: эти правила не всегда играли ему на руку, и сейчас эта банальная гордыня загоняла его если не в могилу, то в ближайшую подворотню, чтобы не завалиться в обморок посреди дороги — не дай бог ещё машина по нему проедет!       «Чёрт, а жрать-то всё равно хочется, зансу», — подумал про себя мужчина, заползая куда-то между мусорными контейнерами — его не увидят и не тронут, так ведь? Глаза сами по себе начали закрываться, когда живот снова свело от пустоты и боли. Они и так болели, его глаза — то ли возраст, то ли болезненное состояние его зрение свели почти на «нет», не понятно.       Вот и сейчас всё поплыло, смешалось в одном пёстрое пятно без единого намёка на реальный мир. Любой художник позавидует такому видению…       Следующее, что ощутил Иями — это что-то мягкое. Странное ощущение — он ведь засыпал, прижимаясь к мусорным бакам, а теперь его словно укрыли одеялом. Кое-как, но мужчина разлепил веки, пытаясь понять, почему так резко поменялось ощущение.       Зрение его точно подводило, потому что сейчас он находился в какой-то комнате. Здесь царил полумрак, комфортный для глаза настолько, чтобы не ослепнуть окончательно. С трудом приподняв корпус тела, Иями начал осматривать место, где оказался. Комнатка оказалась небольшой, но уютной: небольшое окошко занавешено светло-сиреневыми занавесками, под самим окном стоял письменный стол, практически пустой, если не считать подставки для книги, которая пустовала, и стаканчика, в котором находились карандаши, кажется, цветные. В стороне от стола, справа — книжный шкаф, на полках которого не оказалось ни единого свободного места. В комнате также стоял платяной шкаф, достаточно большой. На стене над кроватью — картины, но Иями не видел, что на них — для этого надо встать и отойти от этой стенки. Прямо рядом с Иями находилась прикроватная тумба — на ней расположились небольшая зажжённая свечка, от которой пахло розами, и небольшой кувшинчик, в котором стояли пышным букетом цветки белой гортензии и куча ромашек. А сам мужчина действительно лежал в кровати, очень мягкой и непривычной для костей, привыкших к камням и асфальту.       Как пить дать Иями умер. Сомневаться на приходилось — кто ж бомжа в кровать пустит? Грязного, блохастого, потрёпанного — в мягкую и тёплую постель? Конечно, если только его не помыли и не переодели…       Чёрт, кто-то сделал и это, потому что хоть и огрубевшая, но всё же чувствительная кожа не ощущала кусков грязи или спадавших струпьев. Можно сказать больше — его обрядили в чистое нижнее бельё и очень большую, даже безразмерную футболку.       Вот уж нонсенс — Иями, который не похож на бездомного!       Пока мужчина пытался опомниться и понять, что же ещё поменялось, помимо обстановки, его гигиены и одежды, заскрипела дверь, и оттуда выглянуло небольшое круглое личико. Это был какой-то мальчишка, на вскидку ему можно было дать лет десять-двенадцать. Иями вытаращил глаза — вытаращил глаза и мальчуган, тут же закрыв дверь. За стенкой слышался топот ног. Было ясно, что пацан напугался, но не внешности Иями, а того факта, что он проснулся.       — Видимо, он ожидал, что я и правда откинул копыта, зансу, — вздохнул Иями. Только сейчас он почувствовал, как ноют мышцы и трещат кости в его теле. В глазах всё ещё плыло, но от этого будто слух стал лучше — очень скоро он услышал отдалённые шаги, более спокойные и медленные, нежели топот детских ног.       Дверь снова открылась, но теперь в комнату вошли, держа что-то в руках. Иями попытался приглядеться — он не узнал добродетеля, но понял, что это женщина с короткими волосами.       — Как Вы себя чувствуете? — мягко спросила незнакомка, отодвигая вазу в сторону, на край тумбы, чтобы поставить поднос на столешницу. В нос ударил запах морепродуктов на пару и риса с яйцом и соевым соусом — слюна тут же заполнила весь рот. — Вы проспали два дня и изредка просыпались. Помните что-то?       — Помню только то, что я вообще между баками с мусором откинулся, а как я оказался здесь — вот это уже, чёрт возьми, вопрос! — проворчал Иями. Женщина взяла стул возле письменного стола и пододвинула его к кровати, чтобы не сесть ненароком на ноги бездомного. — Кто ты, зансу?       — Достаточно странная присказка, но что-то напоминает… Ах, не обращайте внимания! Я Кику Ямазаки, и Вы сейчас находитесь у меня дома. Сядьте, пожалуйста — Вам нужно поесть!       Внутри Иями колко отозвалось это имя — всё словно вчера произошло, а ведь около двенадцати лет или даже больше прошло! Однако, это же не та самая слепая девочка, с которой он расстался так давно, верно?       Но о прошлом он быстро позабыл — как только в руки попала ложка, мужчина тут же переключил внимание на миску с рисом и тарелку с креветками, кальмарами и несколькими раковинами с морским ушком. Пока он набивал желудок, в комнату снова заглянул тот самый мальчуган.       — Твой? — спросил с набитым ртом, смачно чавкая, Иями. Ему показалось, что на манеры гостя по обстоятельствам будут обращать меньше всего внимания на данный момент. Женщина слабо улыбнулась и кивнула.       — Только он не совсем мой сын — я его усыновила, — сказала Кику, заправляя прядь тёмных волос за ухо. Каре её выглядело аккуратно, но боковые пряди так и норовили залезть в глаза, так что пришлось заколоть самую «озорную» заколкой с цветочком. Иями опять прищурился — где-то такую он уже видел, а если учесть, что он редко когда пристально осматривал внешность девушек и женщин (только если его мысли не были забиты думами о том, как протянуть до следующего утра живым)… Нетрудно было подумать, с кем он связал эту заколку.       В какой-то степени Иями до сих пор чувствовал вину перед той Кику. В какой-то степени, из-за его безалаберности и слабины, которой дали волю, он чуть не лишил девочку возможности вылечить глаза… А ведь неизвестно, чем это всё закончилось, пригодились ли деньги, здорова ли она или же нет.       — Так всё же как Вас зовут? — спросила Кику.       — Иями звать, — буркнул он в ответ, засовывая в рот очередную ложку риса — Кику посчитала, что слабому человеку достаточно тяжело будет орудовать палочками, чтобы не вывалить на кровать еду.       Мужчина не заметил, что женщина дёрнулась, сидя на стуле, но ничего на это не сказала, а продолжила наблюдать за гостем.       Когда с едой было покончено, она быстро унесла поднос, попросив сына посидеть с Иями. Мальчик смущённо косился на Иями, но чаще всё же смотрел на пол под ногами.       — Как меня нашла мать твоя, зансу?       — Мы нашли, когда выгуливали Таро, собаку нашу. Он загавкал и потянул поводок в сторону ящиков, а там — Вы…       — Расслабься, я не собираюсь есть тебя! — брякнул Иями, легонько стукнув по руке мальчика, показывая, что безвреден. — А как звать тебя?       — Кентаро, — пролепетал мальчик, теперь уже глядя на гостя большими серыми глазами.       — Какой скромный малый, небось высокие баллы домой носишь и без разрешения мамочки из дома носа не кажешь, да? — Иями глаз набил, пока гулял по свету, какой человек, представляющий из себя что-то (или же нет), внешне, что носит, как себя ведёт Кентаро, например, по виду и поведению относился к той группе людей, которую можно обозвать «мамкин отличник» или же просто «ботан».       — А ещё помогаю ей в цветочном бутике, — буркнул Кентаро, надув губы совсем как дитё малое.       — Цветочный бутик, да? То-то тут пахнет так хорошо, хотя голова уже кружится — слишком сладко! — Хоть Иями и не привередничал в обыкновении, иногда позволить себе покапризничать он мог. Сейчас как раз такой случай.       — Он находится на первом этаже, так что наш бутик — это и дом, и магазин, и он достаточно популярный!       — Популярный, говоришь? Тогда как он называется? Если он популярный, то я должен был о нём слышать, зансу!       — Он называется так же, как Вас зовут, Иями-сан, — сказал мальчик.       Иями же будто молнией ударило, но виду он старался не казать. Однако же, в голову всё равно закралась идея, что, может быть, эта Кику — та самая? Да нет, навряд ли.       — Кентаро, не докучай нашему гостю, иди займись уроками, хорошо? — сказала Кику, стоя в дверях комнаты. Кентаро кивнул, быстро спрыгнул со стула и засеменил куда-то к себе. — Иями-сан, принести Вам воды или желаете отдохнуть?       — Я бы хотел спросить, почему вы вообще решили помочь мне? Я же бомж, зансу. Часто домой бомжей таскаете, что ли? Странно это, зансу! — заговорил Иями, почёсывая затылок. И волосы чистые, тьфу! К такому он точно не привык — точнее, отвык за долгие годы отсутствия минимальных комфортных условий для жизни.       — Я сама жила в нищете. Родители погибли в автокатастрофе, а я поселилась в приюте, пыталась продавать цветы, которые мне давала воспитательница. На тот момент у меня были больны глаза, я почти ничего не видела, — сказала женщина. Она говорила о таких сложностях так легко — странно это, очень странно. — Но тогда я познакомилась с одним странным человеком. Я не знаю, как он выглядел, но свой цветочный бутик я назвала в его честь — он сделал много хорошего для меня, будучи бедным. Так что я хорошо знаю, каково это, быть бедным, голодать до сводящего живота, и я пообещала себе, что не пройду мимо нуждающегося человека, который окажется в такой ситуации. А дальше — Вы и сами знаете, мой Кентаро рассказал Вам, как мы нашли Вас, Иями-сан.       — Кажется, мне всё же надо немного отдохнуть, зансу, — выдохнул он, пытаясь уложить мысли в голове так, чтобы она не лопнула или хотя бы не дала трещину от перенапряжения, но в очередной раз он задумывался о странности и неестественности этого вороха совпадений.       — Хорошо, тогда оставлю Вас, Иями-сан. Завтра утром я зайду и принесу завтрак, а пока отдыхайте, — сказала спокойно женщина, вставая со стула. Она подошла к двери и, повернувшись к Иями, снова заговорила. — Знаете, мне кажется, что я уже слышала Ваш голос когда-то.       — Навряд ли, зансу!       — Хм, жалко… Мне почему-то кажется, что такой голос был у моего друга из прошлого, — выдохнула Кику и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Иями же остался сидеть в кровати, думая о том, правильно ли он сделал, соврав ей.       Если даже это та самая Кику, то лучше ей не разочаровываться в нём — пусть хранит образ порядочного человека, который хоть и жил впроголодь, но хотя бы имел свой уголок, у себя в памяти. Того Иями всё равно уже давно нет.       Вздохнув, мужчина откинулся на подушку, желая заснуть поскорее, но в итоге так он и проворочался на кровати до утра.