***
Метро укрыло ее от предпраздничного безумия — честное место, почти всегда, особенно если не обращать внимания на рекламу. По крайней мере, никто не пытался украсить станции столь же пышно, как город: Кайли заметила только два жалких венка с изрядно потрепанными бантами. Она устроилась в самом углу вагона и уставилась на свое отражение в стекле напротив, смазанное и грязное, совсем как лицо того несчастного пряничного человечка. И что она так взъелась? В том, что она несчастна, не виновато ни печенье, ни гирлянды, ни дурацкие песни, — даже Рождество, в общем-то, не при чем. Кайли сжалась на сиденье, обхватив себя за плечи. Ей не стоило вспоминать, — она повторяла себе этой с самой весны, снова, и снова, и снова: на Пасху, на День Независимости, на Хэллоуин, и на День Благодарения… Но, видимо, была неспособна усвоить этот урок, который однажды чуть не стоил жизни половине города. Слишком большая цена за чье-то обыденное горе: таких, как она, сегодня сотни и тысячи, и все как-то справляются с собой, как-то живут. Она закрыла глаза и откинулась назад, упершись затылком в холодное стекло. Дыхание сбилось, и губы дрожали; Кайли чувствовала, что вот-вот расплачется — но не слезами: другим, сухим плачем, который душит, но не приносит облегчения. Лишь бы все кончилось поскорее: еще три станции, и она придет в квартиру, где не будет запаха того самого печенья, не будет украшений и елки. Некому будет сказать: «Счастливого Рождества!», и никто не скажет это в ответ; разве что Язычник потрется у ног, попытается сгладить ее несчастье. Ей казалось, что она справилась, смогла уйти от ненужных мыслей вроде выбора подарка, который дарить уже некому… Но сбежать не удалось: она лишь спряталась, и то — неудачно. Это ее первое Рождество после смерти бабушки; и даже если она сделает вид, что его не существует день в календаре и не больше от этого ничего, ничего не изменится.***
Квартира встретила ее темнотой и пустотой: лишь Язычник ткнулся в ноги и тихо муркнул, словно в утешение. Кайли почесала его за ухом, стащила куртку и поставила на стол тяжелую сумку с учебниками. Свет она не зажгла — стоило щелкнуть выключателем, и услужливая память тут же поспешила бы подсказать, чего не хватает квартире: водрузила бы у дивана ель с белоснежным ангелом на макушке, развесила по стенам блестящие ленты и хвойные ветки, протянула бы вдоль окна сани Санты, устремленные к небу. Все это вернуло бы и остальное: запахи, звуки, вкусы, воспоминания, воспоминания, воспоминания; трусиха бежала от них, и Кайли в кои-то веки была с ней согласна. Она задернула шторы, чтобы хоть немного спастись от зеленых и красных вспышек, льющихся с улицы, и свернулась калачиком на диване. Язычник устроился у нее в голове, и Кайли ткнулась носом в теплый, спасительный кошачий бок. Сейчас она уснет и проспит до утра, если повезет… А завтра придет новый день, и можно будет вычеркнуть из списка дел главное — «пережить рождественский вечер». Бабушка Роза, обнаружив ее спящей, обязательно укрыла бы ее пледом, и утром ее ждала бы чашка теплого какао — и маленькое внушение насчет того, что спать на диване очень вредно для позвоночника; она вспомнила голос, приветствовавший ее по утрам, — голос, который больше не зазвучит в этой квартире, не пожелает ей счастливого Рождества, не ободрит и не спросит, как прошел день. — Я так скучаю по ней, — выдохнула она прямо в мягкую шерсть. Язычник прошелся шершавым языком по ее лбу, и в этот момент Кайли была близка к тому, чтобы расплакаться… но у нее снова не вышло. Однако маленькое рождественское чудо все же свершилось: она смогла уснуть.***
Кайли не сразу поняла, что прервало ее тяжелый вязкий сон. Язычник ушел, но щека еще хранила воспоминания о мягком тельце. В комнате было темно и почему-то холодно — пальцы совсем заледенели. Кайли растерла руки и попыталась дотянуться до пледа на кресле. В дверь постучали, долго и настойчиво. Это и разбудило ее? — Проклятые ряженые, — ей удалось подцепить плед. Кайли сдернула его с кресла и поспешила обернуть замерзшие ноги. Стук раздался снова. — Никаких гимнов! — выкрикнула она раздраженно. Но назойливые гости никак не хотели уняться: Кайли расслышала голоса и сбивчивое хихиканье. Ну что за наглость! Она швырнула плед в сторону. — Я ведь ясно сказа… — она распахнула дверь и окаменела под действием самой широкой из улыбок Гарретта, которую не могла скрыть накладная борода. — Хоу-хоу-хоу! — пропел он, размахивая красной шапкой. — К тебе можно? Она ошалело кивнула и отступила в сторону; Гарретт вручил ей объемный пакет. — Кое-что нашему столу от дорогой миссис Джексон! Сверху — печенье по рецепту Жанин! Спрячь его подальше, — шепнул он и тут же снова заголосил, проехав в гостиную. — Ну и темнота у тебя, подруга! Где выключатель? Нашел! Свет вспыхнул, и Кайли зажмурилась на секунду. Что-то укололо ее макушку, и запах хвои накрыл теплым облаком. — Поберегись! — веселый, но сдавленный голос Роланда прозвучал прямо над ухом. — Куда ставить елку? — Эм… — только и успела произнести Кайли перед тем, как ее настиг липкий поцелуй в щеку от Лизуна, кружащегося вокруг ароматных пакетов. — Могла не открывать и подольше, trocito*, уж не надорвались бы мы, в самом деле, — лицо Эдуардо было скрыто за широкими нижними ветвями, но Кайли почувствовала его вечную ухмылочку и почти машинально ткнула его в удачно подвернувшийся бок. — Ай! Елка опасно качнулась. — Осторожнее, мальчики! — Жанин выросла словно из-под земли. Игон прошмыгнул внутрь за ее спиной, нагруженный пакетами и свертками до самого подбородка. — Не уроните елку… и ничего не разбейте! Дверная ручка выскользнула из руки Кайли — Жанин захлопнула дверь и устало улыбнулась. — Никакого порядка, — пожаловалась она. — Чуть было не расколотили половину шаров, усыпали иглами три квартала, почти забыли взять с собой еду. — Понимаю, — рассеянно произнесла Кайли, наблюдая за тем, как Гарретт деловито командует установкой елки, а Игон в компании Лизуна пытается найти украшения. Она встряхнулась. — Жанин, а что вы… — О, погляди-ка! — секретарша взглянула на часы. — У нас совсем мало времени! Так, милая, объясни-ка Игону, где найти рождественские украшения, и покажи мне кухню. У тебя работает духовка? А микроволновка? Отлично, так мы справимся в два раза быстрее. Следующий час Кайли только и успевала сновать между кухней, гостиной и кладовкой, отвечая на вопросы и выполняя мелкие поручения Жанин; квартира ее тем временем наполнялась лентами и гирляндами, голосами и смехом, цветами и запахами — хвоя и имбирь, эгг-ног и корица. Похоже, подумалось ей, можно выгнать Рождество из своего сердца, но нельзя запретить ему заявиться самостоятельно — особенно если его проводниками становятся пятеро весьма бесцеремонных эльфов. И, кажется, она знала, кто их надоумил. Улучив момент, Кайли ухватила Эдуардо за бородку и втолкнула его в кладовку. — Признавайся! — прошипела она. — Это ты наболтал им своей ерунды, что я не в порядке? Не мог просто оставить меня в покое? — Э-э… — он в панике взглянул на дверь, но Кайли накрепко вцепилась в ручку. — Ладно, ладно! Я только сказал всем, что ты ведешь себя немного странно. Ну, и мы подумали, и сообразили кое-что, да еще Жанин подсказала… — Что вы там могли насоображать? — хмуро спросила Кайли. Эдуардо молчал; ей показалось уже, что ответа не будет… но он вдруг очень осторожно сжал ее локоть. — Ты рассказывала тогда, в День Благодарения, как твоя бабушка любила Рождество, — признался он. — И Роланд подумал, что… А потом Жанин проверила некрологи… И… — И вам стало меня жалко, — усмехнулась она. Голова закружилась, и воздуха в кладовке стало чертовски мало; Кайли облокотилась о стену. — Ясно. Но мне не нужна жалость, понял? Я… Я в полном порядке, — голос подвел ее в самый неподходящий момент, разломившись надвое как пряничный человечек. — Я в порядке, и не нужно было… Она отвернулась, пытаясь скрыть слезы, и ткнулась лбом в косяк, но Эдуардо мягко развернул ее и прижал к своему плечу. — Мы подумали, что тебе не помешают друзья рядом, вот и все, — тихо сказал он и тут же добавил с привычной насмешкой. — А еще мне всегда было интересно, как проводят Рождество Гринчи-вампирши. Вместо возмущения или хотя бы смеха Кайли расплакалась еще больше. Эдуардо молчал, уткнувшись ей в затылок, пока слезы у нее не закончились. Дверь распахнулась, и на пороге кладовки показался рассерженный Гарретт. — Эдди, ты там уснул? Я все еще жду гирлянду! О, — он помолчал и добавил смущенно. — Слушай, Кай… — Все в порядке, — ее улыбка в этот раз была самой настоящей. — Я… Мне надо в ванную. Она кое-как привела себя в порядок, ополоснула лицо прохладной водой. Ледяной узел, стягивавший в последние дни грудь, распустился и исчез, оставив за собой серый след — неприятный, болезненный… но Кайли могла жить с ним. Когда она вернулась, работа кипела полным ходом: Гарретт, с ног до головы опутанный гирляндами, почти закончил наряжать елку, а Роланд сновал туда-сюда между кухней и гостиной, подгоняемый строгим голосом Жанин. Лизун пытался скрыться от гнева Эдуардо, на лету поедая какой-то пирог, и в процессе щедро усеивал ковер начинкой. Игон то двигал стулья, то срывался на кухню за тарелками и стаканами; Язычник с нескрываемым презрением наблюдал за гостями со шкафа. Кайли смотрела на золотистые и розовые ленты, в которых запутались колеса Гарретта, и вдыхала ароматы чеснока и гвоздики и еще чего-то пряного из арсенала миссис Джексон, и слушала хриплый голос Эдуардо, странно смешивавшийся с командным тоном Жанин, — и думала о том, что Рождество все же вернулось к ней, пусть и совсем не тем, что было при бабушке. Оно стало шумным, суетным, утомительным и даже сюрреалистичным… Но тепло, что толкалось у нее возле сердца, было знакомым; и оно подсказало Кайли, что этот праздник — снова ее. Счастливого Рождества. *trocito (исп.) — крошка