Подобно стихии

Ты ворвался в мою жизнь так же неожиданно, как листопад: кажется, что эти разноцветные парашютики имеют надёжные крепления на ветвях, но посвистывающий ветер всё равно срывает их крепость и несёт, как песчинки, в неизвестность. Однажды я вовремя сложила ладони в динги, и под осенний романс на бугор Меркурия лёг хрусткий листок. Одинокий пилигрим, ищущий приют среди вихоря, который вносит раскол в его привычную жизнь. Ты выглядел таким беззащитным, что мне захотелось стать твоим паладином, вопреки тому, что я особа хрупкого пола. А ты без лишних сопротивлений переместил макушку на мои колени, позволив мне зарыться в твои угольные волосы – то было твоё согласие на покровительство с моей стороны, в котором я обещала тебе оберег от внешних разочарований. - (Твоё имя)-чан, ты не будешь против, если я буду любить больше деньги? - Мне покраситься в зелёный и нарисовать на себе какого-нибудь президента? - А ты креативная. Как-то пьяный Юми-чан тоже решил проявить креативность во флирте с девушкой и… - Он уснул на её груди, а проснулся на кулаке. С болью в паху. И с геморроем в организме. - Ещё и внимательная. - Потому что ты мне нравишься. - И ты готова купить меня? - Только со скидкой. - Ха-ха, (Твоё имя)-чан, так нечестно! Ладно уж, за следующее пользование тогда двойная цена. - Будешь моей девочкой по вызову. - Всегда мечтал. Без лишних реверансов я скажу, что ты был похож на пыльный татами, забытый хозяевами: старый, потёртый, никому ненужный, но покорно ожидающий хотя бы крупицу снисхождения – может быть, кто-нибудь вспомнит, что под тобой оставили поржавевшую монету. Ты улыбался, но твоя улыбка была сломана, как чей-то древний системник, чей подложный оптимизм иллюстрировала лишь наклейка с детской жвачки. Ты интонировал весельем, но то была лишь фонограмма, чтобы слушатели не заподозрили помехи. Ты выглядел живым, но когда керамика сходила с твоего лика, проглядывался печальный мертвец, от которого исходил жуткий склепный холод. Оригами твоих натуральных эмоций уже давно почили, сложив скомканные крылья, чтобы затем навсегда затлеть, подобно Нотр-Даму. - Почему у тебя такая низкая самооценка, Цуруги? - Хмм. Недостаток внимания в детстве, пожалуй. Но не будем об этом, ладно? - Но ты красивый. Очень. Мне никогда не забыть твою хворую улыбку на тот момент, когда ты пытался запрятать в дальний склад лишних мыслеощущений пермаментную боль. Ты будто хотел поверить мне, но внутренние барьеры протестовали против демонстрации малейшей слабости. И ты, не желая обидеть меня своей реакцией, малодушно отозвался: - Главное, что тебе нравится. Но тогда этого мне было достаточно. Потому что ты беззаступно приник к моей груди, словно тихо и тайно умоляя: «Продолжай. Когда-нибудь я поверю тебе. Не сдавайся». Твоя плоть теплела и крепла, когда к ней прикасались мои руки. Ты вкушал мои ласки, как сирота сочный кандиль, и уязвимо мурчал, чувствуя себя не таким одиноким. В тебя будто встраивался ротор, продвигающий судно твоих обыденных эмоций: ты светлел и улыбался уже не так печально, как инфицированный злокачественной опухолью. Ты признался, что я не позволяю развиваться метастазам на тебе – я замедляю процесс, как чудесное лекарство, и ты продолжаешь свободно дышать, не думая о том, что случится завтра. А завтрашнего дня ты боялся больше всего. То был злой рок для тебя, пока не появлялась моя персона – милосердный Хронос, который оттягивал время казни. - С тобой я ощущаю спокойствие. Словно я вылизал все ботинки мира за космическую цену. - Знаешь, поначалу это звучало романтично. А в конце как-то не очень. - Ха-ха, не будь такой букой, (Твоё имя)-чан. Ты выглядишь, как Юми-чан, у которого не вовремя прихватило живот. - Когда я уже буду похожа на кого-нибудь более адекватного в твоих ассоциациях, а? - Хе-хе, тебе так не нравится Юми-чан? - Не очень. - Мне тоже. Ты будешь покрасивее. - Дурак. - Твой дурак. - Утешил. Ты впивался в мои губы, как раненное животное. Мне было трудно привыкнуть к твоему дикому ритму, пока я не поняла, что это не твоя особенность. Это твоё отчаяние, твой призыв к милосердной взаимности, твоя боль, принесённая миром. Твои шрамы светились в ночи, как лампионы. Ты и сам будто был сплошным рубцом, под коллагеном которого скрывалось твоё натуральное лицо. Твои губы были словно зашиты прочным кевларом. И когда я разрезала нить ножницами, чтобы ты заговорил, ты зарыдал. Тебе было страшно раскрыть правду о себе. Ты привык молчать, идя по горящим углям и глотая капсулы страданий. Не бойся, Цуруги. Страх – всего лишь провокация, которую нужно обойти стороной; за ней скрыты ворота рая, которые я воссоздам для тебя из забытых руин. - Я хочу раскрепоститься именно с тобой, Цуруги. - Ой, (Твоё имя)-чан, это так мило. Даже несмотря на то, что я выпил несколько литров алкоголя, я говорю максимально медленно: с тобой мне тоже обалденно. Учитывая, что все мои предыдущие отношения были какими-то лицемерными и недоверчивыми, с тобой всё как-то искренне. - Наверное, потому что мы оба влюблены. С тобой я тоже свободная и настоящая, а не та скучная и забитая баба, которая предстаёт перед другими. - Это не то, что нужно говорить в пьяную голову, но это мило, слушай. Я думаю то же самое. - Я тебе это и трезвому скажу. Ведь у нас с тобой не будет алкоголя. - Я буду пьян тобой. Я расправила с тобой парус, позволив лодке своей личности уплыть в непредсказуемое море чувств, обещавших заклеймиться воспоминаниями. Может быть, на моих глазах была слишком толстая пелена, но мне показалось, что твои слова – не пустой звук; не пуля, выпущенная в пустоту. Я надела цветные очки и разглядывала сквозь их пурпур воздушные замки, где правили только мы вдвоём. - Исследуйте моё тело. Продолжайте, моя госпожа. - Я бы с радостью исследовала, но пока у меня нет возможности – ты далеко. - У тебя ещё появится время. Увидишь всё: и раны былые, и грязное сердце. - Нормальное у тебя сердце. Мне нравится. - Только не изнасилуй и не продай его. - Пр*дурок, я не настолько больная. Или с тобой надо полностью сойти с ума? - Ты уже. Ты доверился мне. С тех пор нас преследовали благовонные, как медвяная роса, эмоции, и ч больше не видела в тебе фальши и попытки закрыться. Ты был открыт, как старинный палимпсест для усердных исследователей, и я могла спокойно расшифровывать тебя даже там, где на строках были особенно яркие царапины. Ты говорил, что не уверен ни в чём. Но однажды, когда мы были долгое время в разлуке, я шутливо сказала, что создана лишь для недолговременных отношений. Ты крепко прижал меня к своему телу и промолвил с мирной улыбкой: «Кому на короткое время, а кому на долгое. Я ни в чём не уверен, но хочу этого». И тогда я, сдержав слёзы, начала проецировать этюды нашей совместной жизни. Эй, ты был бы прекрасным мужем, даже несмотря на свою нерешительность и неопытность в сфере отношений. Да, я знаю это точно. Мне бы понравилось. Я бы отдала все богатства с земного шара, если бы мне позволили прожить с тобой хотя бы один час в браке. Глупо, да? Мы ведь были вместе всего лишь несколько месяцев, а уже были безумно влюблены. Особенно я – та, что когда-то фыркала на свадебные платья, а теперь завистливо смотрела на манекенов в витринах, которые имели честь носить на себе эти торжественные одеяния. - Свадьба для глупцов. Пустая трата денег. - Верно. Зачем, если можно просто жить вместе? Но сама я противоречила своим словам. Мне тоже хотелось, как и тебе, абстрагироваться от подобного рода привязанности. Но мысленно я перебирала нежную ткань фаты, как арфные струны, и притрагивалась к скромному букету селенитовых роз, словно к отверстиям флейты, чтобы выудить долгожданный марш Мендельсона. Затем ты начал пропадать. Твоё пятно на моей жизни стало постепенно блекнуть, как случайно полученный мазок от подсолнечного масла на одежде. Мои чувства и сами начали высыхать, но кляксу, которую я не стирала долгое время, невозможно было вывести до конца. Я говорила своим друзьям, которые твердили мне в унисон, что ты странный, что всё в порядке, я отойду. Но сама не переставала ощущать твой навязчивый запах, который стучался мне даже в висок, нарушая привычный ход снов. Ты сломал систему, являясь мне призраком в фантазиях, чтобы было проще прятаться в реальности. Но я нашла тебя. Только не так, как хотела. И тогда я поняла: всё моё внешнее спокойствие, все мои беззаботные речи о том, что я переживу возможное расставание – это блажь. И что я в самом деле примеряла свадебное платье, а не игралась со скуки со своим инфантильным воображением. - Прости, (Твоё имя)-чан, но я материалист. Я родился в голодное время, поэтому больше всего ценю деньги. Я готов вылизать за них сапоги и продать свою любовь. - Я не верю тебе… - Я не думал, что ты привяжешься к такому жалкому рабу, как я. - А ты не хотел этого…? - Я не знаю. Я тоже пыталась внушить себе привязанность к деньгам. Сперва у меня получалось: я наслаждалась мимолётными покупками, вкушала сок неведанных плодов, перебирала, как корсар свои редкие дублоны, дешёвые на смак аксессуары. Через несколько недель я всмотрелась в льдисто-кристальную гладь зеркала, обнажающую наш жалкий костяк. Я увидела на себе безвкусные тряпки, которые уже наскучили мне, пару лишних килограммов от перееденной экзотики, а сорочий блеск в глазах при виде побрякушек истлел, как уголёк, и ныне мои глаза были тусклыми, как у тряского старца. Деньги сгорают, не оставляя воспоминаний, а чувства живут вечно, миротворными отголосками касаясь сухого ума, который когда-нибудь устанет жить по одной пресной, сопровождаемой канителью, программе. Человеческая проекция эгоцентризма – жалкая пародия на самостоятельность. Потому что без эмоциональной привязанности человек – лишь пустая материя, безвольно ждущая, когда в неё заселится физический объект, чтобы имеющаяся кожа не успела спреть. К чему это бесполезное ожидание? Человек живёт по-настоящему, когда в нём кишит рой острых эмоций, а иначе это лишь бесполезное существование прусака, занимающего место достойного гурмана Земли. Я не умею любить деньги. Но я умею любить тебя, Цуруги. Так глупо, так поздно и так безответно… Я знаю, что тобой завладел ещё один страх. Или ты настолько неопытен, что не умеешь расставаться так, чтобы у девушки атрофировалась надежда на совместное будущее. Меня разрывает на две части бензопилой муки, но я заново склеиваю свои повреждённые органы. Особенно сердце – ему достаётся больше всех. Зачем я занимаюсь этим мазохизмом? Потому что вера – единственный естественный энергетик человечества, который пока ещё распространяет соки по трубам жизни. Я всё ещё наивно жду, когда ты изнуришь себя поисками материальных благ, чтобы в твою голову пришло простое озарение: ты не сможешь купить искреннюю любовь, когда тебе самому захочется любить. У чувств не установлен особенный таймер – они приходят спонтанно, но не всегда имеют шанс обрести взаимность, пока шкала жажды горит. Если тебе дана обоюдность, береги её, как перл. Потому что потом будет поздно. Потому что никто не полюбит тебя так, как я. Потому что однажды биение жизни внутри, тянущееся незримой нитью к тебе, больше не будет связывать и порабощать. То дивное, непорочное, сакраментальное, что я питала когда-то, станет ощущаться лишь тенью. Мне станет мало быть твоей гаванью самообмана до момента, когда тебе вновь захочется расправить крылья и испытать на прочность мою душу. Я пущу на тебя долгий, прицельный взгляд, растворившись в тумане осени, которая нашепчет, что нельзя доверять амурным грёзам.