Dum spiro, spero (Пока дышу, надеюсь)

      Прополз день. Потом ещё один. И ещё, и ещё — и так до бесконечности, пока не слились в бесконечный тягучий комок, намертво прилипший к горлу. Эсмеральда всё время лежала в кровати пялясь в потолок. Или в окно — а там как назло торчало яркое солнце на почти что безоблачном небе.       Поначалу старушка ещё пыталась звать её вниз на обед или ужин, но в конце концов пришлось оставить эту затею и самой носить еду наверх.       Делать хоть что-то оказалось просто невозможно. В первые дни Эсмеральда ещё пыталась взяться за иглу или помочь с готовкой, но только попусту извела ткань с нитками и продукты. Пройтись по улице в первое время она всё ещё побаивалась: за каждым углом ей чудилась стража, чудилось, будто люди вокруг присматриваются к ней, иногда она слышала крики «Колдунья!» в шуме толпы. Хотя сейчас Эсмеральда лишь отдалённо напоминала себя полгода назад: тогда не было ни болезненно бледного лица, ни тёмных кругов вокруг красных от слёз глаз, да и одежда не болталась, словно на тощем пугале. Иной раз ей не доставало сил даже заплести косы, — тогда на следующий день приходилось медленно разбирать спутавшиеся колтуны.       События прошедших месяцев, переживания, страхи, мечты, чаяния, надежды — всё выглядело пустым и нелепым. Феб... Как ей хотелось когда-то найти ему оправдание, но!.. Как же он сквернословил, как говорил с ней — точно с продажной девкой, как попытался… От этих воспоминаний в душе вспыхивала сиюминутная злость — и только. Он забыл о ней.       Получается, священник был прав? От этого становилось ещё гаже. Значит, он был прав, когда говорил, что капитану нет до неё дела, что она была нужна ему лишь на одну ночь и только для… А он ещё и считает её колдуньей! Как он мог поверить в эти бредни? Неужели он не видел, как она любила его? Или… Да, наверное, так и было: кажется, его куда больше интересовала косынка и шнуровка на её корсаже. Бессильная злоба на капитана и себя проливалась слезами на подушку.       Но ведь о ней не вспомнили и во Дворе Чудес. Если бы она не видела своими собственными глазами, что никто её не ищет, то в жизни бы не поверила священнику, когда тот говорил, что в городе всё по-прежнему. Значит, он и правда не лгал…       Глупый лекарь! Это всё он виноват. Он виноват, что она, только обретя матушку — пусть всё сложилось и не так, как рисовала себе в мечтах, — почти сразу потеряла её.       Теперь осталось только сидеть в этой проклятой комнате, давиться воспоминаниями да ждать, пока священник вспомнит о ней. В конце концов она всё же спустилась на первый этаж, и старушка, не успев толком обрадоваться её появлению, тут же схватилась за сердце, когда Эсмеральда объявила:       — Я должна переехать.       Переубедить стоявшую насмерть старушку оказалось не так-то просто. Она мотала головой на все доводы, говоря, что не может, не имеет права её отпустить. С каждым разом причины и поводы для отказа становились всё нелепее. Каждый раз после этих бесплодных разговоров Эсмеральда засыпала на мокрой подушке, а вокруг витали видения из прошлого.       Являлась то матушка с вышивкой в руках, расспрашивающая её о путешествиях по миру, то священник, почти безмолвно наблюдающий за ней. И чем больше времени проходило, тем чаще эти видения появлялись. Наконец, они выбрались за пределы комнаты. Когда это случилось, отпала нужда скрывать слёзы. Разве что совсем запереться у себя, но это невозможно.       Вскоре старушка всё же сдалась. Отведя взгляд, она наказала беречь себя, потом скрылась на лестнице и, вернувшись через некоторое время, протянула Эсмеральде кошелёчек, плотно набитый монетами.       — Вот, держи-ко… Это Его Высокопреподобие тебе на пропитанье да на другое всякое оставил. Ты, чай, в шелка-тось рядиться не бушь. Ох девочка...       Эсмеральда горячо заверяла её, что непременно расскажет архидьякону, где живёт, что с ней всё хорошо и что дело только в этих преследующих мыслях о прошлом, а больше ни в чём. Но старушка только качала головой и просила быть осторожнее.       В новом доме Эсмеральда вздохнула свободнее. Чудовищные картины пережитого сюда не добрались. Изредка она позволяла себе добежать до кладбища Невинных к могиле матери да зайти к бакалейщику за вафлями.       И всё чаще возвращалась в мыслях к архидьякону. Сперва — раздумывала над своим обещанием старушке, но каждый раз находила всё новые оправдания. Конечно, она обещала — но пойти к нему самой?! Кто знает, что он вообразит себе? К тому же, разве не этого ей так хотелось — скрыться, чтобы он не мог отыскать её, и забыть его, как страшный сон? Но со временем всё чаще в памяти всплывали его визиты и их короткие разговоры. А мысли всё чаще обращались к неделям, проведённым в его доме.       Странное поведение Фролло смущало: какое этому может быть объяснение? А попытки его заботы напоминали чем-то Клопена. Пожалуй, своей неуклюжестью. Подумать только — король нищих и архидьякон собора! И всё же…       Он ударил капитана. Правда, избавил её этим от жалкой участи. Но что хуже этого в миллионы раз — из-за него цыганка Эсмеральда перестала существовать. Погибла в водах Сены в холодную весеннюю ночь. И бедная Джали погибла тоже. О, ну зачем только он выпрыгнул в окно вместе с ней? Лучше бы оставил её там и дал умереть. Тогда ей не пришлось бы узнать всех этих страданий!       Каждый раз, когда в голове появлялись такие мысли, Эсмеральда одёргивала себя: мало того, что это кощунство — желать смерти, так ещё и умерла бы, не узнав матери, не узнав, кто она такая. Променяла бы её на того, кому слишком трудно выговорить её имя. Так что же получается?..       Эти метания рвали её на части. Она казалась себе беспомощной щепкой, выброшенной в штормящее море.