Маскарад

      Те полчаса, что Маюра провела с Габриэлем перед полномерным посещением залы, она была безмерно успокоена, почти счастлива. Как ей показалось изначально, если до этого хозяин и заметил её краем глаза у парадной лестницы, то не подал виду. И это даже ободряло прекратить маскарад, так и не начав его действия; будто бы она уже не играла в этой пьесе под маской. И в те минуты не раз бывало — наберётся храбрости и уже готова ступить в залу, но опять одолевали ужасающие сомнения, и на глазах таяла решимость, буквально отливая румянцем от щёк, она уже хотела было ретироваться наверх или — ещё хуже, — попытаться затеряться в толпе гостей так и не увиденной, но тут же осталась в растерянности прикована к месту его хищным молчанием. Она не видела совершенно и очертание жилета вокруг крепкой фигуры, не видела и выражения лица Адриана, но наизусть знала, что из-за тяжёлых очков, чуть искривляющих и так не прямой нос, её сверлят эти гигантские, выцветшие мотыльковые глаза с дымной оболочкой вокруг чёрных зрачков; затаённая усмешка во взгляде хозяина резанула раной её гордость.       В саду, когда он брал её руку и продолжил начатый разговор, Маюра отпустила предвзятое отношение, увидев его не то чтобы с новой стороны — она перенимала его характер и представляла, чего примерно можно ожидать от такого типажа, — скорее, ей стало неловко. Когда он вёл её обратно в залу, поддерживал за предплечье, изредка задевал грудью, при том, ни разу не взглянув на неё более, их единение разговором так и осталось по негласному согласию между их блуждавшими тенями у стволов деревьев, в песке дорожки, где тихое умиление благородных чувств торжествовало над остальными, менее важными, когда человек высказывается перед другим, дорогим ему человеком.       Маюра и сейчас обернулась к нему вполовину, не сводя невидящего взора от его высокой фигуры, и внутренне чувствовала уже благодарность за обронённое там, в беседке. Она не могла заметить, что и сам Габриэль в очередной раз, устремившись мысленно куда-то в свою зону комфорта, цепляет встречу с её глазами, умиротворяется нежностью и справедливостью её непростой души.       И он не думал, не мог взять в голову, что в последнее время сама Натали часто заламывала бледные руки, пересекая маленькую комнатку, и думала, что от него, от его быта и зависит её будущее. Она безумно любила Адриана и привязалась к нему всем своим существом, но через пару лет её ведь выставят отсюда за ненадобностью, если, по доброте душевной — даже смешно! — Габриэль Агрест не оставит её в экономках или, на худой конец, в горничных. Ещё ничего не было решено наверняка, она не заговаривала об этом с хозяином, Адриан ведь не вырос и не перестал нуждаться в ней, но эти мысли постоянно накручивались сами собой, и, пленённая узами этого особняка, Натали рвалась на свободу, так и не побывав там, и не зная, что же её ждёт после заточения сначала в пансионе, а затем и в монументальных стенах.       Особенно тянуло вниз в собственных глазах то обстоятельство, что двери высшего общества были для неё наглухо закрыты, что никто не держал себя с ней на равных, что у неё не было и друзей — у Маюры был хотя бы Бражник и теперь мсье Агрест, — женщины, в основном напыщенные, почти все, как одна, горделивые гусыни, так те и вовсе знаться не хотели, а мужчины, рука об руку с ними, не брезговали даже сейчас мазнуть сальным взглядом по голым предплечьям. Нужда выйти в свет, выйти замуж, стать личностью для этого элитного класса, при хорошей возможности, — оно тянуло вниз за собой прочнее, чем мнимая служба в горничных, на дно.       Ощущая перед толпой презрение, хотя, она бы вполне назвала это скукой, Маюра вдруг тихонько хмыкнула и вскинула голову: зря боялась, всё прошло намного быстрее и безболезненнее, чем она тряслась. Натали уже кляла себя за то, что пришла; но раз уж спустилась, намерения не оставлять в беде одиночества своего подопечного только окрепли. Недолго казалось, что ей представилось находится между людьми утончёнными, пронзёнными высшей культурой и воспитанностью, и она необычно жалка и смущена среди них, однако, трепет быстро прошёл, когда поведение этого общества сбило её с ног с головокружительной скоростью; перед нею совсем рядом стоял Андре Буржуа и распалялся о положении дел в городе со своим простуженно-занудным товарищем. Маюра недолюбливала его, несмотря на то, что ни разу не имела прямого контакта с ним. Его политика не раз обсуждалась в Париже, однако, тот не брезговал попрекать Габриэля капитализмом. Сейчас, абсолютно игнорируя жужжание мсье Кюбдэля на тему социализма и оставаясь глухим ко всем его примерам, Андре вдруг снисходительно, как-то по-отечески вцепился в ничего не подозревающего Феликса.       Адриан был более, чем обходителен. Он с довольным пониманием принял покровительство отца над женщиной и, присматриваясь, стоял позади её, как бы невзначай рассматривая тонкую вышивку, красиво переливающуюся на спинке. — Надо же, вы приручили Адриана, — сказал Габриэль, когда урвал минутку проследить за сыном. — Обычно он невообразимый шкода и исключительный дикий зверь.       Маюра обернулась к юноше и усмехнулась. — Ему есть, в кого расти, верно? — Мне кажется, это особый талант — быть редкостным грубияном, но всем при этом нравиться. — Феликс презрительно хмыкнул, отвлекаясь от разговора со взрослыми мсье, тут же откланялся и поспешил ретироваться подальше от Габриэля к своим собеседниками. — Если вам удастся приручить и этого дикого кота, — подумав, сказал Габриэль, — просите, чего хотите. Ничего не пожалею. — Феликса влечёт высокое, — с лёгкой грустью произнес Адриан. — Он читает умные книги, где обязательно много длинных слов. Я, на разочарование отцу, люблю английские сказки с картинками.       Габриэль поймал за руку Амели, и почти бережно положил ладонь на неё. Всё казалось замечательно, только Адриан видел, как она незаметно лягнула его по ботинку, а он, той же рукой, что обнимал талию, весомо щипнул ткань и бок. Амели фыркнула. — Моя супруга, мадам Агрест, — представил он её Маюре. — Тоскует здесь, пока я в Париже занимаюсь модным домом.       Чуть вытянутое от удивление хорошенькое лицо было до ужаса смешным. Габриэль щипнул её сильнее. — М-да? Тоскую? — Безумно, — сквозь зубы улыбнулся и Агрест. Она издевается. — Что же ты здесь делаешь, пока меня нет, милая? — Езжу по делам, читаю книги, музицирую, прозябаю в своё удовольствие… — А я думал, что ты скучаешь по мне. — Прости, всё время забываю правильный ответ, — она выбралась из его обхвата и, продолжая хихикать, затерялась между рослыми фигурами Буржуа и Рота.       Маюра чуть прикрыла ресницы и таким выражением лица грозилась что-то съязвить, но благородно промолчала. — Знаете, в моей голове мысли проносятся так стремительно, и их так много одновременно, что я не успеваю не только их выразить, — продумать тщательно, — вещал Адриан с другой стороны в ответ на реплику мадам Цуруги, но весь прижался к стороне Маюры и предпочёл оставаться возле неё, а не около собеседниц. — Оттого-то отец считает, что мне нужно поменьше появляться в обществе, раз мои слова не доносят никаких мыслей до собеседника. — Ваша скромность, Адриан, она бы стала вашим лучшим другом. Однако, она больше присуща мсье Агресту-старшему, тогда как ваше поведение — в самом деле данность, — снисходительно объявила мадам Цуруги. — Нет ничего более обманчивого, чем приписанное умение разбираться в незнакомых вам людях, — Маюра пренебрежительно повела плечами. — Не обнадёживайте юношу лестью, мадам, он прекрасно знает, что для его отца значит его «скромность» — не более, как равнодушие к посторонним мнениям. — Не превозносите себя, — парировала мадам Цуруги, — по вашему суждению, я плохо разбираюсь в мсье Агресте? Плохо понимаю всю суть его характера даже спустя столько лет знакомства? Опрометчиво и упрямо с вашей строны. Что же, очень умно. — Вы хотите, чтобы я отстаивала мнение, которое вы мне приписываете, но которого я не высказывала? Допустим, однако, ваше толкование моих слов прямо противоположно мысли, которую мы с Адрианом в неё вложили. И, если позволите, наш диалог не требует вмешательства посторонних. — Благодарю, — слегка склонился Адриан и отвернулся к Маюре. Робость вошла в его сердце: всё пламя, весь пожар, горевшие обычно жизнью в груди его, словно истлели и угасли в один миг и на один миг. Юноша со смущением опустил глаза и боялся смотреть на неё. — Если она скажет отцу, нам с вами несдобровать. — Ну, это уж чересчур, — заспорила Маюра вполголоса, — однако, я вовсе не убеждена, что поведение любого человека зависит от обстоятельств. И вы это тоже запомните хорошенечко, юноша, чтобы не оправдывать свою сущность.       Маюра разъярилась, слишком много было для этого причин, и Габриэль, чувствуя ожоги Камня, пришёл в ужас: как такое прелестное существо может источать столько яда? Никогда ещё он не видел её в такой ярости, и восхищался естественными чувствами, которые влекли его к ней, пусть и возмущённой, но трепещущей от несправедливости. Она идеально выполнила свою цель визита сюда, но шоу могло продолжаться и дальше — длинные ресницы Маюры трепетали, а грудь тяжело вздымалась; заранее предупредительный эффект она переняла как следует, и это, может быть, открывало ей глаза шире, чем она могла бы предпочесть глядеть через пелену вежливого игнорирования. — Мсье Агрест, вы меня заранее простите, но впредь прошу не приглашать меня, когда позовёте на обед или приём вашу протеже, — процедила мадам Цуруги. — Я не пришлась ей по вкусу, а настроение моё для меня важнее чужого мнения.       «Подумать только, до чего же я глупа, — подумала Маюра, — воображала себе интеллигенцию и образование у тех, кто занимает высокие посты. Тошно и скучно, люди достойные вообще не созываются к мсье, видимо».       Время от времени мсье Буржуа поглядывал на Феликса и пытался не слушать настойчиво переубеждающего мсье Кюбдэля, и весь его вид будто говорил: «Да, вот так-то, молодой человек».       И хотя чувствовалось, что ей сейчас отчаянно не по себе, решительность выступила спокойной, несколько настороженной внимательностью. Маюра не понимала, как вести себя в незнакомой обстановке, со страхом думая, что же будет дальше, особенно досадно стало от откровенного выреза на спине. Очень видимо мсье Кюбдэль испытывал к ней особое влечение; на самом деле и без раскрепощённого вида Маюры Натали обладала способностью завоёвывать симпатию своей непоколебимостью и серьёзностью, но не могла этого знать по одному обстоятельству — никто ей этого не говорил. — Молодой человек, я вам обещаю, что ваша болезнь излечится возрастом, — утешал он худенькую фигурку. — Думаю, что спорить с вами бесполезно, но лишь из-за вашего упрямства. — Настаиваю, мсье Буржуа, что мсье Агрест верно подметил насчёт как раз-таки вашей недозрелой философии, которая так и взбудоражила вам кровь… — начал было мсье Кюбдэль, опираясь всем телом о трость. — Вы ведь сами страдаете тем самым недугом — приписать свои взгляды противнику…       Феликс кривился и был готов допустить несколько фатальных ошибок всего лишь из-за пренебрежения со стороны мужчин, но он был близок к Адриану, он был частью семьи Агрестов, поэтому даже его неправоту Маюра бы отстояла. — Я буду не прочь обсудить это с вами годков через пять, а лучше десять, — Андре попытался похлопать Феликса по плечу, но тот увернулся и сверкнул глазами. — Пока же я не могу воспринимать вас всерьёз, вы многого не понимаете. — Не забывайте, я слышал ваши предвыборные речи, — предостерегающе наступал Феликс, — более того, я видел, каким способом вы вытеснили Арманда Д’Аржанкура, между прочим, по вашему убеждению — как вы отметили, — о системе конкуренции и выживания сильнейшего, хотя в то же время пытались сильнейшего ослабить, — и каким отвратительным образом!.. — Вы забываетесь, — вскипел Андре. — В силу вашей незрелости я оставлю это без внимания, но будьте покойны… — Не о том спор, — подчёркнуто фыркнул Феликс, — я говорю лишь о том, что вы плохой провидец, а я закоренелый противник вашей фальшивой демократии, которая по сути является всего лишь плохо прикрытой буржуазией — вот новость-то! Мой дядя — если угодно, самый что ни на есть аристократ: помимо внешней эстетики, его переполняют любовь к поэзии, частичная ублюдочность — не вашего покроя, — и отчаянная упёртость к реализму. Вот кто бы прекрасно восседал на вашем месте, но он или слишком ленив для постоянного контроля, или же слишком умён, понимая эту глупость. Отчего же вы его только в шутку попрекаете продажей и влиянием, пусть и на благо обществу? Сами вы обществу какое благо несёте? Гнилое воздействие на никчёмное государство? — Закоренелым англичанам этого, разумеется, не понять, — холодно протянул Андре. — Я всё ещё настаиваю на своей глухоте, молодой человек, иначе бы за подобные мысли в этом ключе вас отправили бы в газовую камеру. — Прошу прощения, мсье, поимейте совесть и присмотритесь, с кем говорите, — вступила Маюра и в их маленькую стычку, не силясь уже и дальше умалчивать этот откровенный политический конфликт. Она не знала, с чего всё началось, но малолетний Феликс ходил по великолепно тонкому льду и, кажется, прекрасно осознавал это. — И будьте добры, тише, у меня голова раскалывается. Поясните, что именно вам не понравилось в его словах, если вы так активно защищаете благородство и презираете спекуляцию, почему тогда так ополчились против человека сильного? А вы, Феликс, почему позволяете себе такое отношение? Вы же можете задеть чувства мсье… — Сказав правду? Мадам, — прикрыл глаза Феликс, перебив задумавшегося мужчину, — мир принадлежит человеку сильному, но сильный человек при этом должен быть благороден и точно не валяться рядом с торгашеством. Если у представителя… якобы, сильного, который тут же использует всё, лишь бы возлечься поудобнее на месте по истине волевого и утвеждённого, хватает сил на подобное — я отказываюсь от подобного блага. — Мадам, — вдруг не вытерпел сам Андре, буравя её с ног до головы голубенькими маслеными глазками, — у меня есть право на собственное мнение, а так же оно укрепляется законным основанием провозглашать… — Ваше право на собственное мнение ещё не обязывает меня слушать бред, — Маюра свела брови.       Это было как гром среди ясного неба. Андре и Боб свирепо уставились на сердитую девушку, и в их стороне воцарилась опасная тишина. Зато Габриэль, прекративший отчитывать Адриана, повернулся вовремя; он ликовал: наконец-то проявилась хулигантская натура, за которую он так полюбил её, наконец-то они снова вдвоём и против всех, наконец-то в этом тщедушном худеньком теле он увидел свою союзницу.       Андре Буржуа надеялся завести знакомство, которому способствовала, кроме случайности, необыкновенная его наклонность отыскивать благородных людей, прежде всего образованных, умных, и по крайней мере красотою внешней достойных принадлежать высшему обществу. Хотя он имел сейчас чрезвычайно зажатую собственной женой попытку отстоять скандал, сам по себе он обиделся; и что-то проглядывало в этой обиде повелительное, может быть, готовое ко мщению. — Ваше дело, молодой человек, учиться как следует, чтобы нести пользу стране в дальнейшем. О себе и остальном оставьте заботиться мне самому, — Андре насупился, хотя поучительство и домогательство до Феликса он начал давно: всё цеплялся за светлый ум и отчаянную жажду пламенно высказать себя. — Андре, ну что ты в самом деле? — Габриэль отсалютовал ему шампанским, а сам недобро усмехался; Маюра не знала эту улыбку, но она ей очень не понравилась. — Мальчишка переучился, не стоит всерьёз воспринимать все его слова, — вовремя подтолкнув к мэру его жену, Габриэль стиснул пальцы на предплечье Феликса. — Марш от взрослых, я до тебя вечером доберусь, революционер. — Я единственный в этой комнате индивидуалист, — парировал Феликс. — Неужели вы тоже думаете, что рабская мораль стоит рядом с людьми истинного благородства? — Я сказал отойти отсюда, и займись лучше партией на рояле индивидуально, — подтолкнув его к окну, Габриэль не мог не свирепствовать за своей ухмылкой. Наконец-то Амели оторвалась от мсье Дамокла, который долгое время разъяснял ей об очень громком деле в столице, в котором был замешан адюльтер, и вцепилась в своего сына. Проследив, что мальчишка находится достаточно далеко от стёкольных Буржуа, Габриэль решительно отобрал Маюру от гущи нового разговора. — Мадемуазель, разрешите.       Подчёркнуто вежливо он увлёк её в сторонку и, пальцами оттягивая свою визитную карточку из пышных делений веера, вложил её в маленькую записную книжку, размером с ладонь, в удивительном переплёте: Маюра приоткрыла рот, когда Габриэль провёл пальцем по изящному перламутру с искусным филигранным узором и сказал, что теперь это её карне. — А для чего это?       Горячее, порывистое дыхание палило её накрашенные губы, грудь подымалась и опускалась тяжело, и непонятным негодованием сверкнули глаза; но в то же время столько очарования осветлило лицо её в эту минуту, таким беспощадным потоком чувства, такой невыносимой тягой задрожала каждая линия, каждый мускул, что злоба замолкла, уступив место влюблённому желанию. Сердце рвалось прижаться к её сердцу, застучать в лад тою же бурей, тем же биением неведомой страсти и страха, так же помутнить взор от удвоенного потока огня, что обдавало изнутри. — Маленький декоративный презент в благодарность приёму от знакомого дизайнера, не более, мадемуазель. Тем более, осмелюсь заметить, прекрасно подходит к моему любимейшему платью из вечерней коллекции прошлого сезона. Как вам удалось его достать? Насколько мне помнится, я не выставлял его на продажу. — Благодарю вас, — Маюра положила руку на грудь и повернулась вместе с хозяином, когда тот снова растянул губы в ухмылке и поспешил оставить её, выиискивая взглядом какого-то человека. — Так получилось, это была долгая история, которую я вам обязательно расскажу. — Она коснулась ребристого брелока для руки. — Это не похоже на ежедневник. — Бальная книжка, всего лишь она.       Крохотный карандашик крепился к тонкой, как нить, цепочке, с помощью которой Маюра могла возложить презент себе на руку; получался браслет с ощутимыми страничками в двух пластинках переплёта. Терпеливый художник расстарался на россыпь сапфиров у основания узора, и повторяли его на защёлке пустых до сих пор страниц. — Простите, я вас покину ненадолго — Адриан должен был отправиться к себе, мигрень от переутомления, — Габриэль отдалился, слегка сжав её маленькую холодную ладонь, будто прощаясь. — Ничего не бойтесь, мой друг, в вас достаточно сил, чтобы защитить себя.       Маюра облокотилась бедром о стену и невидящими, слегка схваченными пеленой шампанского глазами смотрела в безликое звучание шороха платьев и зычных голосов. Какая-то странная решимость сияла в глазах её, но и движения, были беспокойны, отрывисты, словно она скоро хотела вспорхнуть и куда-нибудь деться. Из-за такого переодевания она всласть побыла более раскрепощённой версией себя, и, словно в огне, чувствовала, как же чудно не складывать руки перед собой, а огрызаться с мэром. И красота её росла вместе с волнением, с одушевлением её, когда из губ, выказывавших два ряда белых, ровных зубов, вылетало подслащённое дыхание и разглаживало носогубные неглубокие складки от постоянного поджатия их. Прядка из пучка небрежно прикрыла, скользнув, левое ухо и часть щеки. — Разрешите? — мсье Кюбдэль положил одну руку на карман фрака цвета табака и уважительно склонился. — Мсье Агрест оставил вас одну?       Маюра осмотрела его с ног до головы и слегка высокомерно выпрямилась. — Ловко вы с Андре Буржуа, — продолжал говорить историк. — Несмотря на противоположность характеров, они с мсье Габриэлем связаны семьями — жёны их тесно дружат. Думаю, лёгкой и открытой натуры вряд ли можно разглядеть у обоих, но вот собственные нравы отнюдь не вредят их товариществу: думаю, что мсье Андре полагается и доверяет его суждениям, тогда как мсье Габриэль умом, — он понизил голос, — превосходит его. — Отрадно вам так сплетничать у хозяина приёма за спиной? — Маюра не шутила, но сказать получилось спокойным тоном. — Помилуйте, мадам, ни в коем случае. Однако, должен предупредить насчёт мсье Агреста — он замкнут, груб, и ему трудно угодить, несмотря на то, что обладает он манерами пусть и хорошего воспитания, но не слишком располагающими окружающих. Как бы это преимущество среди мужского пола в этом зале — а то и городе, — не затронуло вас. — Меня трудно задеть, — Маюра слегка потрясла в полукруге бокал, наблюдая за пузырьками шампанского. — Более того, проблема остаётся проблемой, только когда вы её так называете. — Невероятно рад это слышать, — он снова склонил корпус. — Полагаю, вам очень повезло, если вы сумели оказать на него благоприятное влияние. — Предлагаете мне в честь этого напиться допьяна? — Я не хотел вас обидеть, — немного покоробился мужчина. — Я всегда обходителен с дамами из-за их… тонкой душевной организации. Но что же вы называете «проблемой» с моей стороны? — Какой вы лицемер, мсье, — улыбнулась Маюра. — Мне нет нужды и желания волноваться за влияние, которое предупреждает разговор — мне равнодушно, что и как думают обо мне потом; я просто-напросто не беру этого в расчёт. А само понятие «проблемы» действительно зависит от точки зрения: с вашей стороны мсье Агрест — грубиян и ханжа, ваши эмоции перенимаются собеседнику, и он думает о нём заведомо в негативном ключе, хотя мне же он показался радушным человеком, пусть и себе на уме. — Тогда могу осмелиться пригласить вас на террасу, где потише, чтобы продолжить наш разговор. Вам бы объясниться насчёт данного мне звания «лицемера». — Не могу придумать ничего другого, чем бы занялась с меньшей охотой.       Историк скривил гримаску на одну сторону, но тут же оставил Маюру с извинениями и поспешил подхватить речь Клары — вроде бы певички. Маюра не думала, что общество будет милым, и все сразу начнут знакомство с нею добротой и внимательностью, поэтому заранее готовила себя к скучному и натянутому вечеру. Как и случилось. Несмотря на то, что сам мсье Агрест вроде бы сошёлся со всеми, кто находился в зале, Маюра, напротив, видела вокруг себя толпу людей совершенно безвкусных, к которым она не испытывала ни малейшего интереса и со стороны которых не замечала тоже ни внимания, ни расположения. И она, чувствовавшая их отношение к себе, в том числе, пожалуй, друг к другу, стояла довольно холодно, считая, что некоторая доброжелательность Амели и мсье Кюбдэля, по всей вероятности, проистекает из склонности к ней мсье Агреста.       Но всё равно, после его ухода, она осталась среди незнакомого общества, и к горлу подкатила неизбежная паника, но волноваться никаких сил не осталось: она сознавала, что глаза у неё усталые и внутри накипает досада разочарования. Однако позднее, после исчезновения хозяина, его же популярность быстро пошла на убыль: не считаясь с Амели, Одри Буржуа воротила нос, говаривая, что Габриэль снова слишком горд и ему трудно угодить, и даже вполне «презентабельный» раут не мог искупить его привычных, но отталкивающих манер.       Раз хозяин ушёл, Маюра решила тоже в данный момент покинуть сборище. Вроде бы делать ей здесь больше нечего, она покажет Бражнику карне и, возможно, именно это ему и нужно было. Для чего только понадобился такой дамский подарок Бражнику? Как ни досадовала она на себя поначалу за свою одичалость, инстинкт встревоженной птицы бежать от всего, что могло поразить или потрясти её внутренне, с грустью и каким-то раскаянием заставил подумать о своей тихой и уютной комнатке, в которой было совершенно точно безопаснее, чем здесь. Тоска о неразрешённом деле Бражника, о предстоявшем с ним разговоре и хлопотах насчёт Книги — всё это стало так досадно, что заняло её тот час же.       Она покинула залу, выскользнув вовремя, пока в неё не вцепился мсье Дамокл, не сводящий совиного взора из-под густых бровей. Услышав голоса наверху, Маюра, вскинув голову, пыталась высмотреть за широким пролётом наверху его обладателей; она узнала Адриана и Габриэля. Мужчина держал сына за руку и толкнул в сторону комнаты Натали. — Пусть тебя твоя нянька воспитывает как следует, что ты устроил? Для чего ты перессорился со всеми моими гостями? Даже Амели сегодня тиха и послушна, ты зачем бардак развёл? Вон отсюда, пока я не приложил силу.       Мужчина быстрыми шагами не спустился, а сокрылся в одной из комнат, Маюра поднялась на ступеньки выше, пытаясь разглядеть путь и исход дальнейших действий. Отчаяние Адриана чувствовалось и без Талисмана Павлина, она бы послала ему защитника, если бы надела сегодня брошь. Однако, мысли её рассеялись с тихим трепетанием крыльев: к бледному, стиснувшему зубы Адриану летела акума. И сквозь этот опасный шелест слышался жалобный стон безвыходно замершего в обиде сердца Адриана, и вся радость, все воля и дух, разбившиеся об отпор отца, переплелись на нём цепями; Адриан устремил лицо, вспыхнувшее краской то ли стыда, то ли обиды, и увидал тёмную бабочку.       Маюра как можно незаметнее просочилась за угол, погасив лампы, чтобы в случае неудачи не сдать себя Адриану. Тот ахнул, но не дрогнул, что позволило ей обойти его со стороны и сделать вид, будто она только что явилась из собственной комнаты.       Адриан надломил брови и приоткрыл рот, зачем-то сжимая правую руку в кулак, и явно готовился не только не противостоять акуме, но и прицелиться более удобным предметом для «ловли». Натали спугнула его запал стуком каблуков и, стараясь стиснуть его менее болезненно, оттолкнула в сторону, чтобы мальчишка согнул ногу в колене и приземлился почти не ударившись, не обернувшись, у приоконного столика в потемневшем фойе — она слышала этот последний стук перед тем, как тело её похолодело и замерло, когда в висящую на руке карне вселилась акума, почернела, словно обуглившись, и властный голос до мурашек пробрал изнутри — по ощущению, Бражник томно повелевал откуда-то сзади, касаясь губами затылка. Голос то возвышался, то опадал на шёпот, судорожно замирая, словно проговаривая слова и про себя, заведомо лелея свою же мятежную муку желания, безвыходно затаённого в тоскующем сердце; то снова разливался чётким, властным тоном, не дрожа, но пламенея несдержимой страстью завладеть марионеткой. — Катализатор, я Бражник, — она хотела обернуться, чтобы иметь возможность увидеть его, но осоловелое тело не поддалось; да и за спиной никого не было — это она увидела в отражении зеркала с замедленным пониманием, зато перед лицом отчётливо мерцала его метка. — Ты самый верный последователь своего хозяина, и ни за что не позволишь дрянной толпе выводить из себя и доводить до слёз того, кого ты вырастила настоящим сыном. Я даю тебе способность увеличивать силы. Вместе мы обречём этот раут на склонение к сожалению о своих словах.       Натали видела, как расплывался перед отчётливо видящими теперь и в темноте глазами испуганный Адриан, взмолилась, чтобы он не высмотрел одеяния мадемуазель Паон, и прежде, чем стиснула кулаки от весь вечер копившейся ненависти, её лицо накрыла тёмная маска, а пурпурная дымка поглотила её существо. Чувствуя прилив эмоций и ощутимую жажду распрямиться в здоровом духе, Натали не могла совладать с трясущимися руками. Перед глазами предметы алели — то была её злоба, воспитанника рядом не наблюдалось, зато её руку сзади схватила большая ладонь. — Дай мне выпустить столько акум, сколько я пожелаю, — хищно скалился в межкомнатное зеркало Бражник и сжимал её запястье, облачённое в чёрную перчатку. Он полностью был доволен, как быстро гувернантка среагировала на угрозу её воспитаннику — не зря он принудил Адриана растечься в тихих писках именно у двери в её комнату. — Ты ведь искренне этого хочешь, Адриана может обидеть каждый, но не каждый отомстит ему. Если хочешь наказать его отца, так позволь я помогу тебе, он станет таким же бессильным в моих руках. Стой, скрываясь, я не дам тебя увидеть.       Она приоткрыла алый рот, когда коснулась набалдашника ладонью, и тем самым позволила ей напитаться её силой — сам Бражник отсвечивался насыщенным кровавым оттенком из отражения зеркала. Когда она обернулась, его уже не было, но перед прикрытыми забралом шлема глазами стояла неизвестная ей фигура: в тёмной обмундировке и с силуэтом лиловой бабочки у лица.       Хаос начался неожиданно. Когда в открытое окно запрыгнул Кот Нуар, ещё не сразу получилось осознать гадость ситуации, но стоило только тонкому стеклу балконных дверей треснуть сотнею осколками и оросить присутствующих острыми брызгами, общий крик перешёл в какую-то раздражающую истерику, а затем и в панику. — Ты принёс мне Талисман Пчелы? — перекрикивая вопль своей матери, Хлоя бросилась к Нуару и дёрнула того за хвост-ремень, чтобы отвлечь от задания и перетянуть его внимание к себе. — Где ЛедиБаг? Эй? — Прости Хлоя, это не моя компетентность. Я вызвал ЛедиБаг.       Когда Одри Буржуа дёрнулась от вселения алой бабочки и воззрилась на неё осоловелыми глазами, Хлоя раздражённо простонала и пихнула в сторону Сабрину, вошкающуюся где-то у стола. — Не говори мне, что ты боишься, — фыркнула блондинка, выгибая бровь. — Если будешь бояться, я тебя уволю, мне не нужна трусливая камеристка. Лучше выйди на террасу, здесь что-то слишком шумно для таких маленьких людей, вроде тебя, а Королева Пчёл выступит без зрителей.       Нуар отскочил от Маледиктатора — мэр тоже сегодня достаточно разгневался, чтобы стать лёгкой целью для акумы, — и отрикошетил его принуждающий склониться луч с помощью своего шеста. Белоснежные клыки скалились на громкие вопли со стороны улицы, куда успела стечь основная толпа храбрецов, оставшиеся же сейчас пропитывались чарами акумы и под гипнозом Бражника меняли переливащиеся бусинами наряды почти на доспехи.       Хлоя пригнулась, когда с потолка от суматохи битвы с треском рухнула люстра и оросила её хрустальными брызгами. Узкие вертикальные щёлочки изумрудных кошачьих глаз выцепили её в темноте, и не подпустили к ней воющую, как Банши, Клару Найтингейл. — Хлоя, берегись! — позвал её звучный девичий голос.       ЛедиБаг влетела в окно и леской перерезала несколько упавших друг на друга в порыве боя шкафа, отчаянно качнув головой в целях оценить ситуацию напрямую. Из разбитой губы Хлои сочилась кровь, но та не замечала ранений, в очередной раз не испытывая нежности к собственному отцу: она пихнула его со спины и дала фору Коту Нуару прошмыгнуть у него под рукой и сбить прицел в героиню. Хлоя вылезла из передряги и почти бегом направилась к ЛедиБаг, раскачивая свой тонкий стан при каждом яростном шаге, откидывая хорошенькою ручкой длинные локоны от лица. — Ты обязана мне дать Талисман! Я хочу помочь тебе, посмотри, какая ситуация! — Хлоя истерически стиснула запястье ЛедиБаг и заставила ту дрогнуть. — У тебя месяцы на раздумье были, а ты всё сообразить не могла о моих плюсах; сейчас, когда экстренная ситуация, ты хоть можешь осознать необходимость помощи?       Кот сжал пухлые губы: его Леди скривилась в жалкой попытке не проявлять так открыто ненависть, но думала. Хлоя сорвала с волос куафюру из маленьких роз и выставила в сторону героини руку: — Талисман. Иначе вас прижмут прямо здесь, ты соображаешь вообще своей головой? Ты в самом деле не понимаешь, что акумы вылетели одновременно и, к тому же, сам Бражник стал сильнее, раз смог поменять их расцветку на гнев, и дал вселяться одновременно? Нелепая, какая же ты нелепая, ну!..       ЛедиБаг, скрепя сердце, чуть не вонзила гребень в светлую ладонь Хлои. Та сразу же выхватила своё украшение и, призвав квами, велела обратить её. Яркая вспышка ослепила трепещущий оставшимися в настенных подсвечниках свечами зал; ЛедиБаг, стараясь сделать голос строже и более стальным, чем дрожащим, процедила сквозь зубы: — Ты мне его отдашь, Хлоя. Сейчас доставай тромпо — нам необходимо ужалить и обездвижить одного, но самого опасного, чтобы выиграть у Бражника хоть немного времени. — Которое ты как раз-таки сейчас и тратишь, — фыркнула Хлоя и помчалась по мраморной лестнице вверх. — За мной, гадкие бабочки влетели через балкон, а значит — откуда-то с улицы, сверху.       Кот Нуар качнул головой, призывая ЛедиБаг присоединиться к погоне. Кагами вежливо качнула головой, когда приняла от героини Талисман — ей ничего не требовалось объяснять, она послушно бежала за ЛедиБаг и не досаждала постоянными капризами и расстройствами, — поэтому та отдавала своё предпочтение ей, слепо веруя, что такой человек, как Кагами, не предаст её; это задевало избалованную Хлою новой обидой недоверия, и Хлоя имела полное право злиться. — Ты что, дала его — ей? Ты совсем уже что ли не понимаешь? — закричала Хлоя на весь коридор, подрагивая от попыток не расплакаться. — Почему ты сомневалась дать гребень мне, а бусы первой встречной кинула запросто? Это мои родители акуманизированны, это только наше дело, не её! — Да прекрати верещать!       ЛедиБаг хотела раскачать йо-йо и запустить его в сторону злой Пчёлки, но её запал сбил Нуар. — Он выпустил алых акум, — муркнул Кот. — Знаете как? Он акуманизировал помощницу Габриэля Агреста, она пыталась защитить своего воспитанника, и случайно словила её, поддалась на уговоры. — А ты откуда знаешь? — Рюко, как истинный дракон, пылала отчаянной жаждой сразиться на поле боя, вооружившись саблей, и стояла в боевой позиции; разве что не дышала огнём. Хотя она умела. — Мне случайно повезло оказаться в списке гостей на этом рауте, — Нуар пытался лукавить, но правду пришлось сказать отчасти. — Всё это началось при мне, и я примерно догадываюсь, в какой момент именно осквернила акума женщину — я слышал ссору наверху, мне стало интересно, а затем открылась дверь в её комнату… Бежим в сад, посмотрим там!..       ЛедиБаг вскинула руку с йо-йо в воздух, призывая Талисман Удачи, подавшей ей силой фортуны в качестве вспомогательного предмета зеркало, по форме напоминающее то, что сейчас разбил аккуманизированный историк с часами наперевес. Она сцепила зубы и пыталась одновременно думать и не даться в руки человеку, постоянно отматывающему момент её уклонения. — Что мне делать с зеркалом?..       Натали, исподлобья взирая на всю эту сцену, слышала каждое слово. Ненависть в ней росла, жажда сломить каждого больно опаляла грудь Бражника, но необходимо было за пару секунд — если повезёт, минут, — как следует всё выкрутить до невозможного, чтобы не сдать себя Бражнику и гостям себя, как мадемуазель Паон, и не принести героям Маюру на блюдечке. Если повезёт, то и этого заигравшегося Мотылька придётся защитить. — Освободи меня от акумы! — вдруг яростно прошипела она.       Бражник хотел возвести лиловую маску перед её глазами, однако, он был под её усиливающей реакцией, и красный силуэт принёс отчаянный голос ему. Он несколько забылся, когда наслаждался покоробившимися людьми, отменно мучающимися неизвестной опасностью, и совершенно не желал как следует продумать ощущения гувернантки, так похожие на абсолютно такое же пренебрежение его Маюры. Они соединились не только акумой, но и её властью; непонятно, догадывалась ли она об этом, или нет, но сам Бражник немного стушевался, когда понял, что стоит ей отозвать свои силы, и все алые акумы просочатся из тел жертв так же легко и быстро, как вселились туда.       Катализатор требовала изъять обыкновенную лиловую бабочку из неё, но это и значило — лишиться всех марионеток, громивших сейчас его парадный зал. — Зачем это? — Бражник сильнее стиснул зубы. — Я слышала разговор этого зоопарка: они собираются найти меня. Мало того, что рассекретят тебя, так ещё и Хлоя может оказаться опасной из-за своей неопытной ярости. Так я не достану для тебя их побрякушки, пока твои Буржуа сейчас так легко отбиваются ими наповал, словно не представляют опасности вовсе. — Мы же договорились, что командую тобой я, — если бы он мог дёрнуть за нитки своей живой куклы, он бы встряхнул её как следует. — И повелеваю тобой тоже я, иначе я заберу твои силы, и Адриан не будет отомщён. — Отзови моль, я сказала! У меня есть план, освободи марионеток, и пусти…       Натали скрутила пронзительная боль, будто её манипулятор сейчас щёлкнул пальцами и приказал сделать из женщины комок плоти. Она стукнулась коленями о паркет с высоты своего роста, и смягчила удар головой лишь в последний момент выставив руки — локти чуть не разбило от силы броска её обмякшего тела. — Поняла? Ещё слово?..       Натали зажмурилась так, что даже в глазах стало кисло, и сорвала зубами со своей руки бальную книжечку. Та шлёпнулась тяжестью обложки о пол и рассыпалась на странички веером: акума вылетела, ещё немного потрепетав над тяжело дышащей Натали. Она с трудом сцепила из волос нить жемчуга, разорвав её при первом же рывке, и кинула несколько бусин в бабочку. «Ну, уйди же, лети туда!» — шикала она на акуму и махнула на неё веером из страничек карнета; попытавшись успокоить взвинченное состояние, она хотела отвлечь акумой ЛедиБаг прежде, чем та увидит вернувшийся облик гостей. — Бражник — наш противник, Хлоя! — взывала из-за угла ЛедиБаг. Та, видимо, снова завела старую песню, почувствовав безопасность. — Он не должен завладеть ни одним Талисманом, а ты подставляешь нас всех прямо сейчас! — Я больше не на вашей стороне! Сколько раз я просила взять меня, чтобы биться с вами? Сколько раз ты отказалась вернуть мне мой Талисман? Сколько раз, а? — Хлоя снова начала кричать, хотя её родители находились по разным углам комнаты, уже, к её пренебрежению, не акуманизированные. — Бражник — не мой враг, а ваш! — Хлоя, прекрати!..       ЛедиБаг вскрикнула, когда Хлоя подняла на неё тромпо — и вовремя поставившая подсечку Рюко уложила девчонку на пол. ЛедиБаг не сжалилась и от её визга, когда сорвала с волос гребень, и Хлоя предстала в ужасном виде: наряд оказался прежним измятым платьем, на лице отчётливо виднелась запёкшаяся кровь. — Это моё! — кошкой кинувшись в героиню, Хлоя вырвала Талисман и вдруг ахнула. — Акума!       Над пятившимся в сторону кресла мсье Кюбделя порхала акума, и троица сразу же оставила Хлою как есть. Блондинка, хныкая, поднялась с места, и хотела было дёрнуться в сторону отступления, как её шею вдруг стиснули железные тиски. ЛедиБаг была слишком занята, чтобы сейчас, находясь подле двух окон, между которыми обычно находилось разбитое при ней зеркало в бронзовой оправе, воспользоваться поданным ей удачей дубляжом этого зеркала и увидеть, что отражаются в нём не только мраморные ступени в темноте, но и то, как из волос Хлои снова выдирают гребень и с разворота обрушивают бедную девушку на лопатки, нависая над ней. Так же она не могла увидеть, как Хлоя, скрипя и хныча от боли усердия, рвала сердце, пока схватила лёгкую фигуру под руки и перегнулась через неё, тоже хватаясь вначале за волосы, а затем, вскрикнув, снова начав шарить по груди, всё-таки сломилась от нового удара спиной об опасные перила.       ЛедиБаг взяла зеркало только тогда, когда Нуар, сияя блеском костюма при свете луны и прекрасно наблюдая в темноте за суматошными перемещениями людей, ударил ладонью с узкими когтями по выключателю электричества и зажёг некоторые лампы у камина.       ЛедиБаг приняла от Рюко отчёт, что акуманизированных больше нет, и та акума, что уже была поймана ими, пока в темноте случилось то страшное, чего они ещё не подозревали, собралась было вскинуть его в воздух, чтобы очистить весь погром и найти хозяев; наконец-то она опустила взгляд в правильный угол.       Хлоя лежала без движения, прикрывая глаза и молча сотрясаясь от рыдания. Она не могла встать, её разорванное и обрызганное кровью платье направили мысли в опасную сторону. Нуар осторожно приподнял её над полом, наверное, слишком бережно придерживая за руки, что Хлоя, уже не сдерживая себя более, разбитая, обессиленная эмоциями, с болью в груди пробила прямо из сердца рыдания, дрожащие от обиды на саму себя. — Хлоя, где твой Талисман? — убитым голосом воззвала ЛедиБаг.       Хлоя, потрясываясь, приложила руки к лицу и отчаянно взвыла. Нуар тряхнул ЛедиБаг за плечи, и призвала Чудесных Божьих коровок для наведения порядка в этом погроме. Кровь с лица Хлои впиталась в натёртый паркет, но её платье и бессилие никуда не делись.       Габриэль, скользя рукой по перилам, столкнулся в темноте фойе на третьем этаже с фигурой. Подсвечники мерцали, восстановились на глазах, огромная дыра у балконного проёма снова стала единым решётчатым стеклом. Он судорожно, почти испуганно, схватил тонкую талию ладонями и приподнял к себе. Гувернантка неподвижно смотрела на него, губы её были сини, как у мёртвой, и глаза заволоклись мучительной мукой. — Натали, где Адриан? — взволнованно обратился к ней Габриэль.       Натали силилась что-то проговорить, но окостенелый язык не мог произнести ни слова сейчас. С отчаянием глядела она в болезненное лицо хозяина, и выглядела тоскливо: на плечи накинут бесформенный пеньюар, в лице ни кровинки, побелели губы, глаза за погнутыми очками воспалились и были растёрты чем-то чёрным, что стекало по её щекам и виску. Он стиснул подрагивающие плечи и пощупал бьющуюся венку на шее, когда увидел, что левая ладонь наскоро зажата какой-то тканью, насквозь бордовой, как гнев Каталиста в начале. Габриэль потянул на себя ветошь и увидел глубокую рану, как от наколов зубчатого и острого предмета. Натали настолько недоуменно смотрела на тёмную кровь и рассеянно надломила брови в извиняющемся выражении, что он захотел сразу же принести нюхательную соль. — Тебя ранило от осколков? Ты в порядке вообще? Не важно, возьми вот, — Габриэль выудил из нагрудного кармана платок, пахнущий одеколоном, — приложи и запрись у себя, я проверю Адриана, — он говорил это чуть дрогнувшим голосом, уже взбегая по ступеням. — Чёрт раздерёт этот приём, это я во всём виноват… — Сердце его ныло, болезненно обливаясь кровью и не щадило на успокоение слезами уязвлённой душе его, напротив, он проклял всё произошедшее так же, как и себя в эту же минуту: она душила горечью, томила его, и он чувствовал, как растопленный свинец вместо крови потёк в его теле.       Натали снова за эти пять минут, казавшихся целой вечностью, вошла в свою комнату, скрежетнула защёлкой и прислонилась к двери, медленно осев на пол. Руки её были запятнаны в крови до воздушных рукавов ночной накидки, которая первая попалась под руку, они пропитывались насквозь, а когда она тяжело откашлялась, приложив вымоченный бордовым платок к губам, то не могла отличить, в самом ли деле гребень был вонзён в ладонь так глубоко или это выходит кровь из горла. Под кроватью предательски блестело бисером смятое платье с разорванным креплением спинки, а на столе, завораживающе переливаясь глянцевидным слоем лака, стояла её простенькая деревянная шкатулка, в которой опасно оказались сокрыты уже два потерянных Талисмана.