Чистейший мусор саспенса.

Неловкость – чистая и светлая, по-детски невинная, повисает легкой завесой непринужденности. Она – броские цвета глаз, широкая улыбка. Потому что – пустые глаза, длинные, смоляные пряди. Ведь – безграничная доброта, веселая отзывчивость. Потому что… Пленка на губах Фоликл трескается, когда она искренне улыбается Купруму, крепко обхватив его руками. Кажется, излишне сильно, потому что она ощущает тонкую кожу под кофтой, которую она рывком захватывает. Невесомый зрительный контакт на пять–десять секунд дается ей очень сложно. Он дышит ей в щёку и улыбается, обнажая острые зубы, снова задавая риторический вопрос "Фол, ты в порядке?" Затылок мокрый и холодный от предыдущего чувства страха, как и пальцы у Купрума после этого, поэтому она морщится, вжимаясь пальцами в коже мойрела, чтобы четче видеть его лицо. тупую рожу. Подворотня еще залита таким бледным, мягким и теплым светом фонарей, делающим все черты лица пастельными. Фоликл аккуратно поднимает руку и дотрагивается до его щеки. Мягкой и теплой, как этот ласкающий свет, как горчичный румянец на щеках от напряжения от борьбы с трутнем. Темные волосы криво свисают, и она собственноручно поднимает его очки, образуя ободок. – >ЛОЛОЛ ты чё делаешь фол – Девушка скалится и злобно фыркает, одергивая руки и снова погружаясь в темноту пустогнили. Хруст разбитого стекла под ногой прозвучал излишне громко, даже оглушительно. Фоликл хватается рукой за Купрума и взбирается на рюкзак обратно, снова пальцами вкапываясь в его волосы, чтобы через него видеть дорогу. Губы покрываются горчичным цветом от холода и напряжения во всем теле. Она копошится пальцами в волосах своего квадранта, обдумывая что-то и задумчиво смотря вперед, куда её несут. Ни она, ни Купрум точно не помнят, когда в первый раз появились эти чувства привязанности и необходимости постоянно находиться рядом, но он знает, что они следовали за ними в течение всей короткой тролльей жизни, сколько он себя помнит, медленно приближаясь, порой накрывая с головой. Они словно тень — всегда за ним, всегда с тобой, всегда на тебе. Он даже не помнит, когда в последний раз ходил куда-то без подружки на спине. Ей было душно, её лицо пылало желтым, в то время как ночное небо циркония пыталось помочь. Фоликл крепко держалась за волосы парня, закидывала голову назад и пыталась рассмотреть точки в небе. Взгляд на них перекрывала только вереница крыш, когда Купрум свернул в сторону какой-то свалки, чтобы там остановиться на наступление дня. Пальцы мойрела похожи на маленькие сухие ветки, и он продолжает гнуть их, ощущая под костяшками своих пальцев, костяшку её мизинца. Она выдергивает свою руку из его, ложится на груду мусора, положив голову на ноги Купрума и тупо смотрит в темноту, где должно быть небо. Фоликл нащупывает его костлявую руку и кладёт её себе на живот, переплетая пальцы как щупальца осьминожки, всматриваясь в цветное небо. – слышь – Она делает паузу, пока Купрум не издает звук того, что он и правда слушает. – читай рассказывай Он скрипуче смеется, но ничего не говорит в ответ, вбивая какую-то статью в горгле. Её вдруг пугает теплота его, шепелявого и иногда хихикающего голоса, и звук его дыхания в темноте испугали своей… простотой? Слишком по-родному? Она лежит прямо на костлявых ногах, несмотря на то, что острые колени впиваются некомфортно в затылок. Купрум зависает на сложных астрологических терминах, меняя их на "ЛОЛОЛ тупость какая-то", потом он через силу прочитает слово про себя, не сейчас, сейчас он хочет только ощущать ее невесомое присутствие здесь и бесконечно поглаживать сухую кожу и длинные пальцы. Он так любит эти цепкие руки своего мойрела. И их вполне устраивает эта астрономическая идиллия, пока все атомы водорода во вселенной не будут переработаны в атомы железа. Потом новые звёзды перестанут рождаться, вселенная погрузится во тьму и в ней останутся только планеты, чёрные дыры и остывшие ядра звёзд. И Фоликл погрузится в темноту. Ей так страшно остаться одной, как только Купрум улетит к этим самым звездам о которых рассказывает. Ей хочется знать о том, что он будет наблюдать там – если вообще сможет. А если и сможет – хочет оставить ассоциацию звезд с собой, чтобы даже там быть этой самой присоской-подружкой к его сознанию. Никто и никогда не понимал её лучше. Он знает, когда ей плохо, и знает, когда хорошо. И он правда пытается неумело помочь в неприятные моменты. Купрум думает, что у него дыра в голове, через которую видны все мысли. Иногда он даже может её ощущать. Фоликл понимает это и непривычно–успокаивающе говорит с ним, пока все не приходит в норму. Его голос становится тише, а слова остаются недоговорёнными. Ему и правда следует отдохнуть.

***

Они просто вечно-всегда лежали где-то на дне самих себя, только вдвоем, наедине с собой и чувствуя друг друга. Фоликл шмыгает носом, но все, что она нащупала перед собой - это тощие ноги, которые согнуты под неестественным углом, черные штаны, на которых отчетливо видно следы горчичного цвета. Ей необязательно видеть, чтобы знать до мелочей, как выглядит его тело, после провального столкновения с трутнем. – купрум нет Она ещё в состоянии слышать сипы его легких, булькающие звуки при попытке что-то сказать и свой бессвязный хрип, когда повторение его имени превращается в шелест, прерываемый удушающими всхлипами. Эту аксиому подтверждает треск его ребер – он не может вдохнуть, а она ничего не может сделать. Воздух ощущается чем-то инородным, как хлор в молоке, грязно, неподатливо, трудно. Тремор рук с трудом дает возможность нащупать его руку и отсчитывать пульс, вязко теряя его имя в беспрерывных всхлипах. Иронично, что он защищал её, но был не в силах защитить себя. И это её раздражало, саспенс страха заполнил голову, она поджимает колени к подбородку. – вставай дурилка Фоликл полностью осознает бессмысленность этого, но продолжает просить, даже когда стук у запястья больно бьет по затылку четким убеждением, что её тролльская жизнь – садистическая злобная сука, просто так возненавидевшая её. Сначала в виде пустогнили, давшая мойрела как приятное утешение к этому недугу и чуть погодя, вновь отняв его. Ей плохо так, что глазницы щиплет от желания заплакать, а самоосознание отключить к херам, лишь бы забыть о происходящем, которое заполняет до краев. И это ощущение тяжелой беспомощности подливает масло в огонь к её бессилию. Зубы скрипят от ненависти, а слезы мочат горящие горчицей щеки. И громкие шаги приближающегося трутня не скрашивают положение дел. Фоликл старательно делает попытку подняться, и оттащить Купрума подальше, но она не увенчалась успехом, потому что боль, бьющая изнутри, усилилась при попытке хоть как-то исправить что-нибудь. Волосы облепили шею, но так херово, что нет желания поднимать руку, которая кажется слишком тяжелой. Даже когда она слышит лязгающий звук совсем рядом с собой. Неловкость – грязная и болезненная, бьющая под дых осознанием конца. Потому что он – броская ярко-желтая лужа, широко открытые глаза. Потому что она – пустые мокрые глаза, длинные, испачканные в горчице, пряди. Ведь они – безграничная привязанность, болезненное прощание. Неловкость... Фоликл ждала этого конца.