Сердце Феникса

"Глубоко вдохни. Досчитай до ста. Барабаны сердца уйми в груди. И спроси: достоин ли я креста? А потом иди." ⒸВивиана

Джан Дивит никогда не был идиотом. Он видел медленно потухающий в глазах любимой женщины огонь, но ничего сделать не мог. Отдать ей свою жизнь, руку, плечо и сердце оказалось недостаточно - Санем нужно было немногим больше, чем он мог предложить. Ей нужно было, чтобы их дети не умирали. Джан искал лучших врачей и, находя, предлагал любые деньги за лечение его женщины, растворяющейся прямо на его глазах. Но не помогало. Санем не помогало ничего из предложенного, не помогали лекарства, не помогали психологи. Психологов она в принципе не слушала, врезаясь пустым взглядом глаз-стеклышек в стену за плечом доктора. Два выкидыша, почти без отрезвляющего перерыва между, без каких-либо намеков на улучшение. Джан не знал, что с ним произошло, но слова доктора о невозможности выносить ребенка действовали подобно крутому кипятку, вылитому на голову в самый неожиданный момент. Он не успел подготовиться. Да и возможно ли подготовиться к такому? Вряд ли. Вот и он оказался не готов, но все же старательно прятал за маской твердой уверенности маленького испуганного мальчика. Папа учил его быть мужчиной и не пасовать, но не научил справляться с раздирающим грудную клетку чувством слепого отчаяния. Не показал, как можно хотя бы спрятаться от него, об избавлении Джан перестал думать уже давно. Год, который Джан Дивит думал превратить в самый счастливый эпизод их совместной с Санем жизни, превратился в хоррор-фильм, в котором, совершая верные и логичные поступки, все равно неизбежно попадаешь в лапы серийного убийцы. Санем ненавидела каждую счастливую мать, в отвращении кривила рот от вида собственных племянников и почти все время смотрела пустыми глазами куда-то вперед. И однажды ему захотелось сбежать, потому что по-другому он все еще не умел, все еще не освоил этот фокус, где Джан Дивит - сильный настолько, чтобы выстоять лицом к лицу с собственными страхами. Альбатросу было страшно, и он обвинял себя, а Санем, его любимый Феникс, добавляла сверху. „Это все твоя вина“ - Кричала жена, вгрызаясь пальцами в его свитер. - „Все ты виноват“ - Она срывала голос так часто, что в итоге почти всегда сипло скулила на его плече. А потом она ушла. Санем сдалась еще раньше, чем он и просто ушла, оставив свои многочисленные платья и юбки бесхозно болтаться на вешалках в шкафу. Санем ушла, а он продолжал биться с собственным разумом, твердившим ему „уезжай“. „Бросай все и уезжай. Горы вылечат разбитое сердце, вот увидишь. И следа не останется“. - Убаюкивал. Но он оставался, врастая ногами в землю Стамбула. Оставался и ждал, что чудо, возможно, произойдет, что любимая вернется или хотя бы ответит на входящий звонок мобильного. Она не отвечала, не приходила на работу, исчезла со всех радаров и будто умерла, а день официального юридического развода становился все ближе. И однажды на землю Османов пришла безветренная августовская ночь, притащив за пазухой пульсирующую боль в висках. Он не мог ни уснуть, ни даже попытаться. Следующий день поставит точку в легенде о любви, которая оказалась ложью. Возможно, предки правы, и легенда, где один из возлюбленных не умирает, обращается пылью. Возможно, они всегда были правы, и судьба просто-напросто показывала им, что их союз неправильный в корне, что вместе не быть и не стоит пытаться, что они идут наперекор, что наказание за строптивость сурово. Все было реально в последний день их официального брака, которого фактически не существует уже около двух месяцев. Все было настолько реально, что в ушах закладывало. Дом стал строением, в котором даже ночевать не хотелось, но Джану было совершенно некуда идти. В гараже стоял внедорожник, загруженный парой дорожных сумок, двор - произведение искусства и совершенно чистый бассейн, накрытый прямоугольником брезентовой ткани. Джан собирался продать этот дом во второй раз, потому что воспоминания в нем неизбежно превращаются в липкую и вязкую грязь на его руках и лице. Он выставит дом на аукцион, доверит дела брату и швырнет себя в эпицентр событий, окунется в проблемы беженцев, поможет собрать разрушенное войной жилище в какой-нибудь афганской деревне и будет спокоен. Наверное. И когда все уже оказывается почти решенным вопросом, все встает на места и больше не кажется таким страшным, неправильным и сюрреалистичным, в главные ворота звонят. Господин Дивит спешит, не зная куда и почему, рассекает тяжелыми ботинками раскаленный и влажный воздух и распахивает дверь. За дверью мелко дрожат худые женские плечи, врезаются в его лицо большие карие глаза. Обтянутые кожей почти костлявые острые пальцы сжимают бумаги, исписанные с двух сторон красивым круглым почерком. - Санем? Он открывает дверь, пропуская ее в их дом, но девушка остается на прежнем месте. Стамбул позади Санем переливается сотнями разноцветных огней, а она осторожно протягивает ему стопку бумаг. - Что это? Джан читает и, кажется, понимает все уже на второй строчке, но нужно перепроверить. - Это точно? Любимая выдыхает и утыкается лбом в его грудь. - Мы станем родителями. Это точно. „Надо будет как-то незаметно освободить машину от сумок“. - Думает Джан прежде, чем его пальцы смыкаются в замок на ее спине.