Всё вернуть

Луна белым диском висела в небесах, где звёзды давно перемигивались друг с другом, беседуя о чем-то, известном лишь им одним. Тени от деревьев бродили по траве, и только тихий шелест листвы нарушал царившую над землёй тишину. Бредя по улице, Вэриан вслушивался в этот странный звук: порой ему чудилось, будто деревья также, как и звёзды, ведут собственный разговор. Обсуждают ли они людей, что с утра до вечера бродят под их кронами, а после, с заходом солнца, удаляются куда-то за горизонт, в окутываемые мраком дали? Или же они вступали в этот разговор, чтобы поговорить друг о друге и обсудить свою плачевную юдоль? Ветерок пролетел над тропинкой, принеся с собой удивительное умиротворение, и Вэриан набрал полную грудь воздуха, чувствуя, как странное, но донельзя приятное чувство разливается по его телу. Старая Корона погрузилась в сон, и было в этом сне что-то поистине прекрасное. Убрав руки в карманы жилета, юноша брёл по улочке к своему дому, и чувство спокойствия, какого-то неземного, почти волшебного, витало вокруг. Невозможно было не любоваться синевой распростёртых наверху небес, — сегодня они казались Вэриану особо глубокими — и нельзя было удержаться от того, чтобы не насладиться пропитавшим воздух ароматом палой листвы, легкого дымка и каких-то цветов. Это была прекраснейшая ночь. Вэриан давно не чувствовал себя так легко. Впереди замаячила знакомая жёлтая стенка: потихоньку парень приближался к своему дому. Он выдохнул и чуть сбавил шаг, ведь хотелось подольше побыть на улице. Однако стоило ему на пару шагов приблизиться к собственному жилью, как в поле зрения попали странные оранжевые отблески, что плясали на земле под их окном, и на сердце почему-то засаднило. Он остановился. Рыжие пятна очерчивали землю длинными разводами. — Ч-что… С ледяными от страха руками он подошёл поближе, а свет вдруг, будто бы намереваясь достать мальчишку, начал расползаться по земле. Такой густой, рыжевато-оранжевый, он ужасно напоминал… — Нет… Нет-нет, этого не может быть! С замирающим сердцем Вэриан бросился к двери, и она с оглушительным грохотом ударилась о стену, когда мальчишка влетел внутрь дома и тут же замер, парализованный открывшейся ему картиной. Он хотел схватиться за стену, дабы не потерять равновесия, однако ноги отказались повиноваться, и он так и остался стоять на месте, глядя на то, как его отец, выгнувшись в какой-то неестественной позе, медленно погрязает в стекле янтаря, расползающемся вокруг него, подобно адскому рыжему пламени. — Вэриан! — Мальчик поймал взгляд мужчины, когда тот поднял голову и с неподдельным ужасом выкрикнул имя сына в надежде получить помощь. В надежде, которая тут же угасла в двух сердцах, когда оба поняли, что Вэриан не может сделать ни шага в сторону. Его ноги будто бы обвили цепями, сковывая каждое движение, из-за чего бедняге оставалось лишь стоять и смотреть, как его отец протягивает вперёд ещё не скованную янтарем ладонь и по лицу его пробегает страдальческая гримаса. — Сын, помоги же мне! Рука Вэриана изо всех сил тянулась навстречу ладони Квирина. — Вэриан! Юноша почувствовал, как что-то холодное струится по его щекам, капая на воротник рубашки. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что он, захлебываясь слезами и криком, без конца произносит одно и то же слово: — Папа! ПАПА! И только луна, такая же спокойная и холодная, безразлично наблюдала за картиной через окно. Что-то тяжёлое ударилось о макушку юноши, и он невольно вскрикнул, хватаясь рукой за голову. Не отрывая ладони от копны черных волос, Вэриан огляделся, и сердце его отсчитало несколько неровных ударов: высоченные книжные шкафы обступали его с разных сторон, и коробки с каким-то барахлом были хаотично расставлены у их низов; где-то на полках блестели склянки с реактивами, мирно посапывал в своем лукошке енот, захламленный бумагами стол стоял в снопе бледного света. И все та же луна, белая, холодная и невозмутимая, жемчужиной висела в вышине. Парень почувствовал, как внутри у него все обессиленно сжалось. Он проснулся в собственной комнате. Удар о спинку кровати показался ему на редкость болезненным. Мечась во сне, он нечаянно встретился с ней своей бедной макушкой. Боль волнами пульсировала где-то под кожей, однако парень не придал ей особого значения, ведь картины только что пережитого кошмара до сих пор стояли перед глазами, такие яркие, поглощающие с головой, словно все это произошло наяву. «А что если…» Вэриан встряхнул головой, отгоняя нелепую мысль прочь. Нет. Это не могло произойти вновь. Не в этот тихий полный умиротворения вечер. Не сейчас. И вообще никогда. Мальчик помнил, как руки отца судорожно вцеплялись в ткань рубашки, когда сам он жался к его груди и без конца вдыхал аромат старой шерстяной жилетки. Он прижимался к меху и ощущал, как под его массой струится жизнь: как разгоняет по телу тепло кровь, как пульсируют жилы, как скачет пульс и бьётся сердце — сердце его отца, который наконец-то находился рядом, живой и невредимый. Он помнил, какой любовью горели глаза Квирина, когда он гладил его волосы и с гордостью обнимал за плечи, то и дело вздрагивающее от рваных вдохов, помнил, как не отходил от мужчины ни на шаг, потому что никак не мог поверить в то, что всё в кои-то веки закончилось. И вот теперь, сидя на собственной кровати и невидящим взором глядя в темноту, мальчик понимал, что все увиденное — лишь фантазия, жалкие пережитки прошлого. Он знал, что глупо было верить какому-то сну, однако… Уже через несколько мгновений босые ноги, невзирая на холод каменных ступеней, понесли его вниз по лестнице, туда, где во мраке расположилась злосчастная лаборатория. Подле двери парень остановился, и рука его замерла на ее ручке. Чувство страха на мгновение завладело сознанием. Как же жутко было представить, что за деревянным массивом его ждёт не холод и запах химикатов в просторной заставленной оборудованием комнате, а гигантский возвышающийся над полом, как злобный великан, янтарь с ничтожно маленькой фигурой в рыжем стекле. Ладонь Вэриана дрогнула, однако он все равно нашел в себе силы опереться о дверь и, навалившись на нее своим телом, заставить отвориться с негромким, но пронзительным скрипом. Лаборатория была пуста. Только мензурка и несколько колб, оставленных алхимиком с вечера, поблескивали со стола в неясном ночном свете. С шумом выпустив воздух через сжатые зубы, юноша облокотился о стену и почувствовал, что вот-вот готовь сползти по ней вниз, прямо на ледяной пол. Несмотря на то, что лишь несколько минут назад он встал с кровати, усталость камнем навалилась на плечи. Сидя на полу, Вэриан светлым пятном вырисовывался на черном фоне лаборатории. Стекло стоящего неподалеку шкафа не хуже зеркала отражало окружающую обстановку, и мальчик в своей голубой пижаме казался снопом света в этой непроглядной темноте. Руки обхватили лодыжки, голова прикоснулась к стене, и волосы, взлохмаченные после сна, чернильными разводами обрамили его лицо. Лицо обессилевшего. Лицо, омраченное тенью усталости. Он устал он ночных кошмаров, так часто посещающих его измотанное сознание, устал от постоянно терзающих воспоминаний обо всем произошедшем; устал подходить к зеркалу и видеть перед собой юношу в новенькой, с иголочки рубашке, наполовину спрятанной под бархатный жилет, худым лицом и блестящими голубыми глазами, которые теперь засветились по-новому, но притом где-то в глубине зрачков сохранили свое затравленное выражение. Это были глаза того, кто на вопрос: «Как же можно довериться людям вновь?» лишь вел плечами и тихо отвечал: «Я не знаю…», ведь в душе его теперь с трудом могло найтись место доверию — искреннему и сильному, каким оно было доселе. Он хотел доверять другим, но что-то тут же щемило в груди, заставляя поежиться и мысленно отступить назад. Так грустно и непривычно… Он не был уверен в том, что может доверять людям, но что хуже — он не мог доверять себе, и это было самым острым чувством. Луна лила свой свет сквозь окно, и Вэриан вдруг отвернулся, чтобы не видеть ее перламутровых лучей. Небесное светило больше не казалось ему таким же красивым, каким оно было до этого. Парень вздохнул, и тоска иглой пронзила его и без того сжимающееся сердце.

***

Голова болела от недосыпа, но Вэриан, спускаясь в лабораторию, старался не обращать на это внимания. Близился вечер, и солнце начинало склоняться над верхушками деревьев. Во рту до сих пор стоял привкус молока, выпитого за ужином, и парню вдруг стало тошно от его ноток на собственном языке. Отец с гордым видом принес к трапезе целую крынку. — Попей, сынок. Отборное, получил прямиком из рук доярки. Оно было белым, оно плескалось в сосуде, пахло лугом и лёгким ветерком, несущим солнце и жизнь, но Вэриан понял, что совершенно не хочет к нему прикасаться. Даже зная, что так поступать нельзя, он совершенно не хотел пить или питаться. Лишь чтобы не расстраивать отца, (а может быть, зная, что без еды ему обойтись невозможно) он долго сидел над полной тарелкой, заставляя себя есть кажущийся безвкусным ужин. Он вытер рот тыльной стороной руки. Мензурка с жёлтоватой жидкостью стояла, полная до краев, колбы были нетронуты, и только одна из них завалилась на бок, разлив по столу находившийся в ней раствор. Должно быть, Рудигер не удержался от проказ и снова проник в лабораторию без ведома своего хозяина. — Рудигер… — Проворчал парень, — В следующий раз я буду захлопывать окно. Жидкость — кажется, йодид серебра, малая доля которого была перелита из мензурки в колбочку для выяснения его антисептических свойств — растеклась по столешнице. Несколько капель попали на лежащие с вечера заметки, и на пергаменте остались неясные разводы. Вэриан равнодушно отодвинул бумаги в сторону. Тряпка шлёпнулась на разлитый раствор, но его было слишком много, чтобы ткань впитала все за раз, и парень не удержался от того, чтобы не закатить глаза. — Несносный енот… Жидкость с тряпки струйками побежала по перчаткам. Такая прозрачная, прохладная, жёлтоватая. Невольно навевающая мысли о… Вэриан тряхнул головой в попытке вырваться из омута собственных мыслей. Однако брови его нахмурились, и по спине пробежал такой холодок, что тело невольно вздрогнуло. Он поднял взгляд на мензурку: за толстым стеклом, исчерченным горизонтальными отметками, застыл раствор, и множество пузырьков осели на стенках, вырисовываясь на желтом фоне россыпью бледных жемчужинок. Также выглядело гладкое стекло янтаря, заточившего его отца на время, ставшее для Вэриана самым страшным в его жизни. — Брось, пора прекращать об этом думать. Он отбросил тряпку в сторону, и она с тихим шлепком попала в стоящее неподалеку ведро, а после почти грубо натянул на глаза очки, не придавая значения тому, что волосы из растрепавшейся челки начали лезть в глаза. Он знал, что обязан был сосредоточиться на эксперименте, и ничего больше не должно было беспокоить его мозги. В лаборатории стояла такая тишина, что парню казалось, будто он вот-вот услышит, с каким звуком капли из пипетки падают на дно колбы. Это чувство ужасно давило на уши. Жёлтый раствор медленно наполнял сосуд, а когда юноша вращательным движением встряхнул его, стайки пузырьков стремительно взмыли вверх — зрелище красивое, но Вэриану почему-то захотелось отвести взгляд в сторону. Он взял верхний в стопке бумаг листок: на нем острым почерком были накарябаны реакции, и парень, не с первой попытки проникнув в суть написанного, несколько раз пробежался по ним взглядом. Пальцы чуть задрожали, когда он наполнил пипетку очередной субстанцией и затаил дыхание. — Всего несколько капель… Алхимик занёс руку над приготовленным раствором. Тишина буквально раздавливала височные кости. Никогда ещё она не казалась Вэриану столь ощутимой. Каждый нерв в теле напрягся, и на мгновение юноше захотелось бросить все: отбросить подальше колбу с проклятым вызывающе жёлтым содержимым и, наконец, сорвать с головы очки, выкинуть записи и стянуть с уставших рук перчатки, чтобы больше не возвращаться в лабораторию, где каждая склянка и каждый кирпичик буквально кричали о том, кем юноша являлся. Ему было страшно возвращаться к экспериментам. Было страшно, ведь он не знал, куда они заведут его на этот раз. Алхимику с чередой его сумбурных, отчасти сумасбродных действий было сложно предугадать, к чему приведут те или иные реакции. К выделению тепла и лёгким ожогам? К токсичным испарениям, от которых слезятся глаза? Или, может быть, к поломанным судьбам, разбитым сердцам и покорёженным душам? Цена за опыты могла быть слишком высока. Стараясь взять себя в руки, он вдохнул, сквозь сжатые зубы выпустил воздух, и вот прямо на его глазах на кончике пипетки выступила крупная капля, как вдруг… Парень вскрикнул от неожиданности, когда крохотные лапки вцепились в его плечи и над ухом раздалось довольное урчание. Рука взмыла вверх, и в следующий миг Вэриан с замиранием сердца услышал разрывающий тишину треск и угрожающее бульканье. — Нет! Ему не оставалось ничего, кроме как закрыть лицо руками и отвернуться так стремительно, что запрыгнувший на хозяина енот с испуганным писком свалился с его плеч, вцепляясь в ткань рубашки и почти протыкая ее своими коготками. Плюхнувшись на пол, он взвизгнул и скрылся из виду, затерявшись где-то между ножками стола. Послышался звон, смешивающийся со злобным, похожим на шипение ощерившегося животного, звуком: от неожиданности мальчишка сжал пальцы, и содержимое колбы, встретившись с половиной вещества из пипетки, в бешенстве вспенилось, начало плеваться ядовитой слюной и с удивительным напором ударилось о стеклянные стенки, буквально разрывая их на куски. Осколки разлетелись во все стороны, по столу, клубясь и шипя, расползлась белая пена, и только когда все стихло и замерло, Вэриан боязливо поднял голову, глядя на результат своего эксперимента. Когти застучали по каменному полу. Рудигер, все ещё испуганно поджимая хвост под себя, во все глаза уставился на хозяина, и в глубине его расширенных зрачков тот смог прочесть неподдельный ужас. Осколки блестели в свете заходящего солнца, и енот недоверчиво повел носом в их сторону, отчего сердце алхимика сжалось. С запоздалым облегчением он осознал, как сильно повезло им обоим: руки и тело юноши были защищены кожей перчаток и грубой тканью одежды, однако бедный енот мог запросто пораниться о разлетевшееся по сторонам стекло. — О, Руди… Я… Вэриан почувствовал, как плечи его обессиленно опускаются. Он прикрыл глаза, из-под полуопущенных ресниц уставившись на разлитый по столу химикат, и внутри у него будто бы оборвалось то, что все это время с трудом держалось на волоске от падения. Оно рухнуло вниз, оставляя после себя странную пустоту, которая тут же стала перерастать в смесь горечи и усталости, и мальчик, поддаваясь этому чувству, облокотился руками о стол и потерянно опустил голову. Сквозь открытое окно ветер принес запах осени. Она пахла увядающей травой и рыжими тыквами, вечерами, что постепенно становились прохладней, но все ещё сохраняли остатки летнего тепла, и пряным глинтвейном. Своей мягкой рукой осень коснулась волос парня, всколыхнула челку и будто бы погладила по плечам, заставляя не спеша поднять голову и уставиться туда, где золотились ещё не растерявшие листву деревья. Он подошёл к окну. Никогда прежде осень не казалось Вэриану столь красивой. Ему всегда нравились весна и лето — ознаменование новой жизни и самый ее разгар. Ему были близки эти времена года, но сейчас… Было грустно смотреть, как некогда пышущее энергией лето, похожее на жизнерадостную девчушку с веснушчатым лицом и вплетенными в косы цветами, постепенно увядает. Осень душила ее своими шелковистыми руками и постепенно подменяла, представая перед людьми во всем своём великолепии, и странно было осознавать, что что-то столь прекрасное несёт в себе разруху. Осень очаровывала, однако ее объятия были опасны, ведь после них не оставалось журчащих проточных ручьев и пестреющих цветами лугов, лазурно-голубого неба и весело щебечущих птиц, а золотые одеяния улиц, радующие глаз первое время — и те сменялись черными ветвями, с которых при любом неловком движении осыпается град ледяных капель. Осень была притягательна, но разрушительна, губительна, опасна. Она была такой же, как и эксперименты алхимика. Под окном Вэриана пробежала толпа детей. Юноша повернул безразличный взгляд в их сторону, и голова его опустилась на опершиеся локтями о подоконник руки. Ребята заливисто смеялись, и листья, что они то и дело хватали с земли, золотисто-рыжим вихрем разлетались по воздуху, когда они подкидывали их вверх. Они радовались приходу осени, в их душах не было места для грусти. Вэриан отвёл взгляд в сторону, и тут ему в голову пришла одна простая мысль. Осень не была разрушительна. Она не убивала и не губила. Юноше очень нравилась весна, но разве мог бы он лицезреть, как распускаются на деревьях зелёные почки и луга покрываются первыми цветами, разве мог бы так радоваться тому, что лучи солнца наконец-то начинают греть своим прозрачным светом, если бы осень в один момент не отнимала этого у него? Вэриан любил весну, ведь ему нравилось наблюдать за тем, как пробуждается жизнь, но он мог бы наслаждаться этим, если бы осень не заменяла собой лета и не усыпляла жизнь на долгие месяцы? «Это не разрушение. Это лишь точка отсчёта для зарождения новой жизни, » — подумал юноша, с грустью глядя на тлеющее над горизонтом солнце. Начинало вечереть. «Почему же и человеческая жизнь, также, как и жизнь природы, не может взять и возродиться в своем первоначальном виде?» Его жизнь начала налаживаться. Было бы слишком эгоистично утверждать, что он не был благодарен своей судьбе. Но была ли эта жизнь, что постепенно возрождалась из пепла прошлого, похожа на его прежнюю? Он чувствовал себя так, будто голыми руками склеивал разбитую вдребезги вазу: результат был виден, ваза была собрана заново, но ее стенки теперь были украшены жуткими шрамами от сколов и стыков, и руки, что собирали сосуд по кускам, кровоточили и болели, изрезанные вдоль и поперек. «Почему Рапунцель простила меня? Она, как и жители Старой короны, могла не дать мне второго шанса… А отец? Как он может говорить о том, что гордится мной, после всего, что я натворил?» Юноша прикрыл глаза и понуро опустил голову, а после через плечо бросил краткий взгляд на лабораторию. Ничего в ней не казалось прежним. Стены из темного кирпича давили с четырех сторон, и тени, что залегли под сводом каменного потолка, казались особенно мрачными, словно в них притаилась какая-то опасность. Пол под ногами излучал остро ощутимую прохладу, и даже Рудигер, этот верный енот, наблюдающий за своим хозяином, не казался прежним. В его взгляде больше не было искр озорства: в нем читалось лишь беспокойство и непонимание, когда он сидел и десятками минут неотрывно следил за мальчишкой. «Как бы я хотел все вернуть назад…» — Ничего, дружок, — надломленным голосом произнес юноша, глядя на енота, но уже через секунду осознав, что в первую очередь он обращается к себе. — Жизнь — она такая… Сложная, правда? Енот уставился на него своими большими карими глазами, и юноша не нашел в себе сил ни на что, кроме как невесело хмыкнуть в ответ. Атмосфера лаборатории давила на сердце, тревога обступала со всех сторон, и Вэриан неожиданно для себя осознал, что больше не может находиться в этом страшном месте. Он не любил гулять, не любил фланировать, так как прогулки всегда казались ему пустым времяпрепровождением — не лучше ли было провести это время с пользой, корпя над очередными записями, смешивая реактивы и порошки? Тем не менее, сейчас Вэриана ужасно потянуло на улицу. Он просто не мог противиться этому чувству. Снаружи было прохладно, но парень не придал этому большого значения. Он редко болел*, а если ему и суждено было простудиться, он никогда не печалился по этому поводу: все равно большую часть времени он проводил дома, а болезнь была поводом остаться у себя в четырех стенах. Потому в одной рубашке и бархатном жилете, ощущая на коже рук вечернюю прохладцу, Вэриан направился вдоль домов на знакомой с детства улочке, глядя на то, как в небесах догорает солнце, опускаясь за горизонт и окрашивая свои владения в густой сиреневатый цвет. Впереди замаячили чьи-то силуэты, и Вэриан невольно замедлил шаг. Ему не хотелось идти им навстречу. Он знал, что каждое его движение будет сопровождаться взглядом и язвительным шепотком. " — Сын главы поселения, а что натворил…» " — Как он ещё смеет смотреть людям в глаза?» Ему опостылели эти мрачно цедимые фразы. От мысли о них под ложечкой неприятно засосало. Парень хотел развернуться и медленно отступить назад, но было слишком поздно: люди заметили его. Оторвавшись от своей работы — похожая на нахохлившуюся сову женщина выкапывала цветы из расположенной под окном клумбы, а ее долговязый помощник с седыми усами ставил их в тачку, колеса которой немало расшаталась и издавали неприятный скрип каждый раз, как он двигал ее — оба выпрямились и уставились на мальчишку так, будто увидали перед собой самого Зана Тири. — Добрый вечер, — проговорил Вэриан неестественно высоким голосом, каким обычно набедокурившие дети разговаривают с разгневанными взрослыми. Впрочем, в этой ситуации он действительно был набедокурившим ребенком. Был только один нюанс. Его деяния вовсе не походили на детские шалости. Все вокруг осознавали это. — Ну здравствуй, — женщина смерила Вэриана взглядом, от которого тому захотелось сжаться. Ее глаза сверкнули в наступающем мраке, а грудная клетка поднялась, предавая своей обладательнице столь массивный вид, что она стала походить на круглый булыжник. — Как ваши дела? — Он тут же пожалел о том, что из вежливости задал этот вопрос. Парочка переглянулись. Женщина раздулась настолько, что начало казаться, будто она готова была взорваться от закипающего внутри гнева, а мужчина выступил вперёд, и усы его злобно задвигались. — У нас все хорошо, а вот у тебя — он бесцеремонно ткнул пальцем в мальчика, отчего тот попятился, — все будет плохо, если ты не уйдешь отсюда подобру-поздорову. — Я… Я… Уже ухожу, — Чуть подняв перед собой ладони, словно они могли спасти от словесных нападок, Вэриан ногами ощупывал землю позади и постепенно отступал. — Можете не волноваться… Развернувшись, он зашагал прочь с такой скоростью, что заныли икры. Он не позволил себе остановиться или замедлить шаг, а крик: " — Это ты, несносный юнец, должен волноваться!» — Донесшийся из-за спины, только укрепил уверенность в том, что ему нужно поскорее уйти отсюда. Лес за пределами Старой короны погружался в фиолетовый мрак, и деревья отбрасывали на землю длинные тени. Вэриан буквально вбежал в их гущу, и только когда стволы скрыли деревню из его глаз, парень смог перевести дыхание. Он больше не мог оставаться в этом месте. Между домов постоянно маячили чьи-то фигуры, и Вэриан буквально чувствовал, что взгляд каждой из них прикован к нему. Они все, как одна, наблюдали за его приближением, все, как одна, провожали взглядами, и в душах каждого из этих людей — от юноши и девушки до старика в преклонном возрасте — были ненависть и осуждение. Если бы они только знали, как он сожалел обо всем произошедшем… Однако юноша был одинок в своем горе, ведь он ни слова не мог сказать этим людям, чтобы объяснить все то, что происходило в его душе. Он хотел все вернуть назад, но был слишком одинок, чтобы сделать это. Он шел, сам не зная куда, и только звук сердца, вторящего шагам, раздавался в тишине. Через некоторое время ноги сами вынесли его на тропинку, за десятилетия вытоптанную сотнями стоп. Змейкой она убегала вдаль по холмам, которые в темноте казались сиреневатыми, и терялась где-то за их вершинами. Издалека казалось, будто вершины тянутся к самым небесам, и дорожка убегает туда же, где первые звёзды мерцали на темнеющем небосводе. Вэриан поднял глаза. Небо было удивительно ярким. Бескрайнее густо-сиреневое, от него невозможно было отвести взгляд. Юноша глядел на то, как звёзды подмигивают ему свысока: одна, два, четыре… Они были ещё совсем бледными, почти незаметными, и только одна звезда, замеченная периферийным зрением, заставила Вэриана повернуть голову. Или это была не звезда? Разве звёзды бывают такими крупными, ярко-желтыми? Он сощурил глаза, вглядываясь в огненное пятно, и тут с удивлением понял, что в небесах плыл китайский фонарик. — Ч-что? Парень ускорил шаг, взбираясь вверх по холму, в считанные секунды преодолел половину тропинки, споткнулся, едва ли не упал, но все равно продолжил идти, пока не перешёл на трусцу и не оказался на вершине. И тогда дыхание его перехватило. Десятки, сотни, тысячи — в первые же секунды Вэриан сбился со счета — китайских фонариков взмывали вверх над светящимся замком. Они рассекали небеса, и их отсветы плясали на воде, над которой стелился туман. Он был синий, очень густой и пах прохладой и свежестью, а фонарики, что покачивались над водой, словно маяки в темноте, освещали его клубы. Толпы людей стояли на мосту, соединяющем территорию замка с остальной землёй. Издалека раздавался гул их голосов, и воздух вокруг будто бы пропитался духом праздника — Вэриан не знал, что было поводом для празднеств, однако сомнений в том, что этот день был знаменательным, не оставалось. Вокруг царила по-своему сакральная атмосфера. Жаль только, что душа алхимика невольно от нее закрылась. Он просто стоял, не желая шевелиться, и с непониманием глядел на озаряющие неба огни. Ветерок зашевелил кусты позади, и они удивительно громко зашуршали, но Вэриан не стал оглядываться на этот странный звук. Неизвестно, сколько бы он так стоял, — минуту, пять или десять — если бы этот звук не повторился вновь и сердце не подпрыгнуло куда-то в горло. Сзади кто-то был. Определенно, кто-то, не слишком аккуратно продираясь через ветви, выступил на полянку и теперь стоял сзади, наблюдая за мальчишкой. Трава зашуршала, когда некто сделал несколько шагов. Сердце Вэриана забилось быстрее. Он также сделал шаг, но в другом направлении, а когда незнакомец оказался в нескольких метрах, едва ли не рванул прочь, даже не оглянувшись назад. — Вэриан? — Рука резко схватила его плечо, не давая уйти, и юноша чуть не сорвался на крик. Его остановил лишь голос, раздавшийся прямо над ухом, и парень, с удивлением выпрямившись во весь рост, обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как человек скидывает с головы капюшон, обнажая золотистые волосы и лицо с большими изумрудными глазами. — Рапунцель! — Прости, я напугала тебя? — Меня? А-а… — Вся эта ситуация показалась Вэриану до невозможного глупой. Он постарался напустить на себя вид максимально непринуждённый, однако все его существо — от нырнувших в волосы на затылке пальцев до напряжённой улыбки — говорило об обратном. Да и мог ли человек, в одиночку бродящий по холмам в сумерках, претендовать на непринуждённость? — Я просто вышел проветриться… Знаешь, ноги что-то затекли от сидения в этой мрачной и сырой лаборатории, — он издал нервный смешок, — так бывает, если… Ну, работаешь подолгу на одном месте. Принцесса подняла бровь. — Вышел проветриться и дошел почти до самого замка? Две пары глаз уставились друг на друга: зелёные — с явным вопросом; голубые — с выражением человека, неожиданно загнанного в тупик. Вэриан открыл рот, но не смог сформулировать ответа, а потому невнятно протянул что-то о задумчивости и теплых вечерах, вынуждая Рапунцель удивляться ещё больше. Парень неловко почесал затылок и искоса взглянул на принцессу. — Погоди, — он окинул взглядом черный плащ, покрывающий плечи девушки, и приподнял ладонь, указывая ей на стоящую, — а ты что здесь делаешь? Юноша заметил, что глаза Рапунцель влажно блеснули. Опустив взгляд, она сделала несколько шагов в сторону, туда, где стоял Вэриан, наблюдая за вальсом китайских фонариков. — Рапунцель? — Это все из-за Кэсс. В последнее время я слишком много думаю о произошедшем. Кэсс. Это слово словно ножом резануло по сердцу. На мгновение Вэриан пожалел о том, что завел данный разговор. Узнав, что Кэсс предала свою лучшую подругу, он был… Шокирован? Нет, сказать, что он был шокирован — не сказать ничего. Поначалу Вэриан воспринял новость, как злую шутку: он издал нервный смешок, покачал головой и готов был ответить, что подобные заявления были на грани абсурда. Однако парень не смог выдавить из себя ни слова, когда увидел, какими глазами на него смотрит принцесса. — Кэсс… — Одними губами он вымолвил это слово, не произнеся больше ничего, и с тех пор оно по сей день вызывало холодок где-то за грудиной. Вэриан так и не поверил в правдивость произошедшего. Где-то на подкорке он ждал, он надеялся, что следом за показавшейся на горизонте принцессой появится ее верная фрейлина. Ему всегда казалось, будто она придет вместе с Рапс, холодная и строгая на вид, но такая прелестная, из-под опущенных ресниц глянет на него и сдержанно кивнет в знак приветствия, тем не менее с трудом скрывая застывающую в уголках рта улыбку. Каждый раз он ждал ее прихода, но она не появлялась. Рапунцель приходила одна, уставшая и с трудом удерживающая на лице маску жизнерадостности. Каждый раз он ждал прихода Кэсс, но что-то внутри с неверием обрывалось.   — Сегодня день рождения нашего королевства, — Рапунцель кивком указала на фонарики. — Но знаешь… Почему-то нет настроения праздновать. — Извечно жизнерадостная принцесса не хочет праздника? — Вэриан невесело усмехнулся, глядя на темную землю с верхушки холма. — В последнее время мне действительно сложно оставаться жизнерадостной. — А в замке тебя не хватятся? — Юджин позаботился о том, чтобы меня не искали. Некоторое время они стояли в молчании. Вэриан опустил взгляд на свои руки. Рапунцель смотрела куда-то вдаль. Только через несколько минут парень заговорил, с осторожность произнося каждое слово: — Ты скучаешь по ней? Девушка постаралась подавить вздох. — Кэсс была одним из самых близких мне людей. Я верила, что наша дружба сможет пройти любые испытания. Мне казалось, что мы были такими хорошими друзьями… Но я потеряла все. Я потеряла нашу дружбу, потеряла доверие, потеряла Кэсс. И знаешь, — она подняла на него глаза, полные тоски, — очень тяжело осознавать, что ты теряешь человека по своей вине. Что-то кольнуло Вэриана под сердце, и он прикрыл глаза, стараясь не обращать внимания на это чувство. Однако оно расползалось в груди, все сильнее и жёстче сдавливая ребра, и снова перед взором встал тот рыжеватый свет, и крик отца эхом раздался в ушах. — Я знаю, принцесса. — Отогнав воспоминания, парень покачал головой. — Не мне тебе это объяснять. Они уставились друг на друга, и Вэриан увидел, что в глубине зрачков Рапунцель промелькнуло нечто, похожее на испуг. Мальчик первый отвернул лицо в сторону. Почему-то захотелось уйти подальше отсюда, куда-нибудь, где его никто не найдет. Но вокруг не было ничего: только темные полотна холмов и миллионы фонариков, которые уже успели заполнить собой все вокруг. Потому Вэриан не нашел ничего лучше, кроме как отойти в сторону примоститься на лежащем в высокой траве бревне, повернувшись спиной к замку с его праздничным весельем. Шелковистые волосы защекотали руку парнишки — это Рапунцель присела рядом. Они оба уставились перед собой, уперев взгляд в землю. Рыжий свет играл на ее профиле, очерчивая тонкие черты лица, острый носик, длинные ресницы и волосы, что сами по себе светились золотом, а теперь буквально пылали, и грусть, читаемая на этом лице, лишь дополняла образ, придавая ему нечто поэтическое, по-своему прекрасное. Она была печальна и так одинока в своем горе — Вэриан почувствовал это, глядя на то, как одиноко она обхватывает себя руками и потупляет глаза. Такая одинокая и в то же время имеющая единомышленников… Одного из них. Разве одинокие в своем горе люди не должны держаться вместе?   — Они ведь ненавидят меня, — пробормотал Вэриан с горькой улыбкой. — Все до единого. Порой, когда я выхожу на улицы Старой короны, мне кажется, что ничего не поменялось. Мне кажется… Впервые за долгое время он нашел того, кому можно было обо всем рассказать. Неужели ему больше не придется оставаться наедине со своими беспокойствами и страхами, что терзали его долгое время? Сперва это не уложилось у Вэриана в голове. Однако он заговорил: тихим голосом он рассказывал о том, что волновало его все это время, и слова сами по себе лились наружу неиссякаемым потоком. И вместе с ними постепенно вырывались наружу страх, печаль и отчаяние, оставляя после себя лишь толику меланхолии и грусти. Он говорил, а после молча слушал, как Рапунцель делится с ним собственными страхами, высказывая все свои опасения и переживания. Она действительно очень походила на него в своем горе. Они просто говорили и говорили, пока фонарики качались где-то над их головами и безмятежно возвышались над земными проблемами, улетая в небеса, что окончательно погасли, окрасившись в темно-синий цвет. Люди на мосту начали постепенно расходиться. — Ты не представляешь, как бы мне все хотелось вернуть назад, — в завершение своего рассказа добавила Рапунцель, и Вэриан удивлённо повернул лицо в ее сторону. — Но как же это будет сложно… — Жизнь — штука сложная. Но знаешь, — он улыбнулся своим же мыслям, успевшим опередить слова, — возможно, мы сможем все вернуть, если будем держаться вместе. Ты. И я. Рапунцель провела рукой по волосам, что, упав на лицо, закрыли ей обзор. — Как в старые времена? — Вдруг хмыкнула она, и по лицу ее наконец-то пробежало подобие настоящей улыбки. — А ты прав: если мы будем вместе, мы уже вернём кусочек нашей старой жизни. — Так точно! А дальше все как в алхимии: одна реакция вытекает из другой, все смешивается воедино, и создаётся нечто полноценное! Девушка неожиданно рассмеялась. — Ты прямо-таки жить не можешь без своей алхимии! — Возвращаясь к пережиткам прошлого, — развел руками парнишка, — не могу не петь дифирамбы алхимии. Оба засмеялись, и на душе от этого стало чуточку легче. Звёзды засветились под луной, и воздух стал прохладнее. Двое так и сидели на верхушке холма, любуясь небесами и негромко разговаривая: о том, о сём, прямо как в старые времена. Она была одинока в своем горе, а он не знал, к кому пойти и что сказать. Они были так одиноки, но в то же время имели единомышленников… Разве одинокие в своем горе люди не должны держаться вместе? Определенно, должны. Глядя друг другу в глаза, они видели свое прошлое, видели, как светит солнце, и слышали радостный смех, видели друг друга прежних, беззаботных, немного наивных, ещё не умудренный горьким опытом. И в душах обоих из них появлялась вера в то, что у них был шанс. «Жизнь — сложная штука, — в который раз подумал Вэриан, — но если мы просто будем держаться вместе, у нас появится шанс. Шанс справиться. Шанс не сломиться. Шанс всё вернуть. * В фандоме распространено мнение о том, что Вэриан слабо развит физически и у него плохой иммунитет. Я же имею хэдканон о том, что он слаб, но вынослив, и имеет неплохой иммунитет. Дети, живущие в деревнях, обычно закалены и болеют редко. Вдобавок, не будь Вэриан выносливым, он бы не смог без труда добраться до замка и обратно в «Королеве на день».