Respice finem

Казалось бы… что могло пойти не так. Уже много лет живя в привычном для себя стрессе, стараясь контролировать каждый свой шаг, обдумывая каждое слово… вряд ли она ожидала, что именно в этот вечер вся ее жизнь перевернется с ног на голову. Пусть именно этого она и ждала все это время в глубине своего сердца. Но, как это обычно и бывает, когда стоишь лицом к лицу со своей Судьбой… ее лик всегда отторгает. И проникновенного стука костлявых пальцев в свою дверь ты вряд ли ожидаешь в сию же минуту, едва позовешь. В тот вечер Беатрис по своему обыкновению занималась в своей комнате тем, что разбирала письма. Отстранившись от всего мира в полумраке, разгоняемом лишь несколькими свечами, дописывала ответы, перебирала оставшиеся бумаги, листала книги в тот момент, когда какое-то неприятное чувство назойливо защипало в груди, на миг перемыкая дыхание. Девушка замерла на месте, так и держа в руках свитки, стиснув зубы, задумчиво оглядевшись по сторонам. Но нет… вроде все было тихо. Как и обычно после ужина. Все расходились по своим комнатам, прислуга занималась уборкой на кухне, дети уже спали. А потому, постаравшись взять себя в руки, она вернулась к своим делам. Развернув пергамент, она с головой ушла в перечитывание очередных записок и посланий. В основном заключавшихся в россыпи комплиментов и приглашениях на очередные сборы знати в городе, где еще задолго до события занимались очереди на танец с женой самого нашумевшего публициста в герцогстве. Говорили, будто это приносит удачу. Что за вздор… « — Я всегда знал, что рано или поздно этим и закончится! Что все эти ваши игры в наставников и телохранителей не более чем глумливая фальшивка, созданная, дабы прикрыть вашу порочную и противоестественную связь! Ублюдок, я пустил тебя в этот дом не для того, чтобы ты украл у меня жену и делал из меня посмешище на всю страну!» Ее рука дрогнула, оставив на бумаге размашистую кляксу в виде шлейфа падающей звезды, где-то в отдалении ей послышался упругий раскат грома. В этот раз Беатрис отложила перо, скомкала лист, достала новый и еще долго глядела на свои руки. Бледные… и отчего-то дрожащие пальцы. Голова закружилась… как будто ее голову засунули в колокол и ударили по тому кузнечным молотом. « — Мне плевать кто ты, хоть князь, хоть король, хоть сам Господь Бог, этими сверкающими зубочистками и чванливыми титулами тебе меня не запугать! Она моя, понял?! МОЯ! Если понадобится, я и тебя низведу в пепел, благо, теперь вы дали мне для этого повод!» Крепко сжав руку в кулак и оттолкнувшись от стола, Беатрис подорвалась с места, нервно зашагав по комнате, взмахом рук отбрасывая распущенные волосы с лица за спину чернильным вихрем. Переминая в пальцах всегда хранящийся при ней небольшой холщовый мешочек, в котором помимо двадцати четырех костяных плашек хранился и пучок трав с двумя прядями черных волос, девушка пыталась успокоить себя и сосредоточиться на путанице в ощущениях, все свое внимание низведя в кончики пальцев. Тревога… столь внезапная и явная, она могла значить что угодно, но детская находилась буквально через стену от нее, а значит с детьми все было в порядке. Теодор сейчас тоже должен был быть у себя в кабинете, перебирая бумаги, книги и отчеты с прошедшего симпозиума, весь их дом был спокойной и неприступной обителью, куда даже дикие лисицы не забегают без надобности. А что же до Виктора… он безусловно мог за себя постоять. Что же могло пойти не так… « — Эту вопиюще вероломную выходку я тебе не прощу, непозволительно долго я терпел твое назойливое влияние и позволял пользоваться своим гостеприимством, если к утру от тебя здесь еще останется хоть одна пуговица, ты присоединишься к этой ведьме на костре! — Господин Раух… я предупреждаю вас в последний раз…» Беатрис вздрогнула, выронив из рук мешочек, на миг оступившись на собственной юбке припав на одно колено с тихим вздохом, от чего в комнате чуть не погасли все свечи, взметнув свои огненные язычки, затрепетав на поднявшемся сквозняке. Закопошившись в ткани, в мерцающем свете огня она судорожно пыталась найти выпавшие из рук руны, что с цокотом кости о паркет рассыпались по полу. К тревоге прибавилась и головная боль… виски будто сдавило тисками, вызывая тугой волной подкатившую тошноту. Но когда она наконец смогла найти плашки, что помимо всех прочих перевернутых лежали к ней лицевой своей частью… — Что… Нет… нет-нет-нет… Когда родная кровь в опасности, это невозможно не почувствовать. Когда опасность грозит твоей семье, руки сами собой тянутся к оружию. Когда ярость застилает собой разум… разгораются пожары. Так было всегда, пусть и не всякий раз подмога поспевала вовремя. Пусть не всегда мы успеваем протянуть руку, пока еще не стало слишком поздно. Но шанс… есть всегда. Нужно только правильно истолковать знаки, что подает тебе мир. — Только не это… только не сейчас… не снова… Схватившись за платье, разве что силой воли остановив себя от того, чтобы в приступе паники оторвать от него подол, Беатрис метнулась к гардеробу, вытаскивая из него дорожный саквояж и кофр со своим боевым клинком, который она доставала обычно только по большим праздникам, чтобы промаслить посеребренную сталь. Лишь бросив в сумку тугой сверток и собрав с пола руны убрав их в корсет, девушка молнией вылетела в коридор, шепча под нос молитвы всем богам, имена которых еще хранила ее память… Из-за чего сейчас происходило то, что происходит? Если бы ее тогда спросили, она бы солгала, если бы сказала, что не понимает, о чем идет речь. Только не понимала, почему именно сейчас, спустя почти неделю после возвращения Теодора из поездки… *** — Ты надеялась вероломно улизнуть на утреннюю охоту без меня? В последнее время ты сама на себя не похожа, милая… Временами с ней действительно такое случалось. Желание одной уйти в лес с луком, пропадая на полдня, возвращаясь к вечеру с мешком, полным кроликов и ласок. Но в большинстве случаев отец уходил с ней, дабы, создав необходимое впечатление, охотиться в отдалении на более крупную дичь. Конечно… этого не хватало для полноценного питания, но зато он мог поддерживать себя в необходимой форме и быть уверен, что медведи и дикие кабаны не потревожат покоя Беатрис в ее желании спустить пар. И всех устраивал такой порядок вещей. И никто даже не мог предположить и тени мысли о том… что когда-нибудь очередной раз станет последним. Настолько покладистой и педантичной в соблюдении семейного уклада была молодая госпожа Раух, изредка позволяющая себе «небольшие девичьи вольности». А возможно… каждый таил свой умысел, умалчивая истинную мотивацию своего бездействия… Лишь крепче сжав пальцами поводья своего коня на внезапный оклик, Беатрис обернулась на голос. — Я и не собиралась на охоту, отец… по крайней мере не сейчас. Раннее весеннее утро. Девятнадцатое апреля тысяча пятьсот тринадцатого года. Утро такое раннее, что даже прислуга еще не поднималась, чтобы начать готовить завтрак и одевать детей. Даже егерь еще только снил последние сны перед тем как, повинуясь зову природы, подняться со своей холодной постели. Рассвет уже постепенно окрашивал пасмурные небеса над горизонтом в цвета полыхающих огнем чайных роз, а холодный ветер не вызывал пронизывающего до костей озноба, а, наоборот, придавал бодрости увядающему духу. Которой сейчас ей так не хватало. — Тогда зачем весь этот парад? — нагнав ее, Виктор кивнул на заправленный в заплечный чехол небольшой резной лук за ее спиной и на саквояж, надежно закрепленный за седлом тугими кожаными ремнями, — А это еще что… — костяшкой указательного пальца постучал он по сукну под саквояжем, обтягивающем некий тонкий продолговатый ящик, вздернув бровь на получившийся от этого звук, — Зачем тебе с собой меч?.. — Понимаешь ли… — тяжело вздохнула девушка, облизнув пересохшие губы, скрепя сердце понимая, что тянуть с ответом бессмысленно, — Я… уезжаю из Гамбурга. Казалось, будто ее сердце тогда пропустило удар, рухнув куда-то в пятки, под копыта Харона — дымчатого и в клубящихся переливах, словно предрассветный туман, коня… подаренного ей когда-то мужем, и которого она действительно любила и которым дорожила. Разлив по всему телу из центра груди тугую волну всепоглощающего холода и пустоты. Сделать все было нетрудно… ее никто и не подумал бы останавливать, ведь ее вылазки в лес считались нормой в доме. Но… сказать об этом открыто, самой себе и… тому, кому она когда-то пообещала выполнить свой долг с честью и всем полагающимся ее происхождению достоинством. Но тем не менее, Виктор был единственным, кому она вообще могла сказать хоть что-то, что выходило за рамки формальных фраз. Что-то, что хранилось в ее сердце под семью печатями. Правду о том… что она на самом деле думала и чего хотела. Потому и бояться было бессмысленно. Рано или поздно он бы все равно все узнал… — Я не уверен, что правильно понял тебя, дочка. — нахмурившись, вздохнул мужчина, поправив на голове капюшон мантии таким образом, чтобы лучше видеть ее лицо, — Поясни. — Ты все правильно понял, отец. — пожала плечами девушка, небрежным движением руки, отбрасывающей волосы с лица, смахивая кривую улыбку, зная, что с помощью этой фразы он просто хотел, чтобы она озвучила вслух то, что он и так знал, дав ей возможность обличить плотью иллюзии, что создавал ее мнительный разум, — Я… «сбегаю» из дома. Который и домом-то мне был лишь на бумаге. Понимаешь ли ты меня или нет… назад я вернусь только в заколоченном гвоздями деревянном ящике, либо же в виде горстки пепла. Это мое… окончательное решение. — Позволишь поинтересоваться, как ты пришла к этому решению?.. — вопреки ее ожиданиям его голос прозвучал на удивление спокойно. Тихим, грудным тембром, который всегда действовал на нее успокаивающе. Протянув руку, он обхватил длинными пальцами ее бледную ладонь, что все так же стискивала поводья дорогой кожаной сбруи. Будто пытаясь поддержать… а не, согласно ее ожиданиям, осыпать упреками и нравоучениями. — Может показаться странным, ведь с той ночи прошло уже три дня… — вновь облизнулась Беатрис, тем не менее дрогнув губами, когда почувствовала такое теплое касание холодных рук, — Но, наверное, я просто хотела убедиться, что мои слова все же имели силу и оценить масштаб возможных последствий. Ты сам видел, Теодор ни разу с тех пор не появился на ужине… а на завтрак его не добудишься и с гонгом. Тебе не кажется это странным, учитывая, что внутри у него всегда будто сидел гоблин, который подсказывает ему, когда встает солнце? — с горечью усмехнулась она, — Хотя, возможно… я и перегнула палку. — Еще немного и ты могла бы выжечь его рассудок. — прищурился мужчина, сосредоточив на ней строгий взгляд. — Такие слова, особенно с применением сейда, опасно произносить вслух и тем более опасно произносить их в гневе. — Скажи спасибо, что я не устроила пожар, ибо именно к этому все и шло. — вздернула бровь девушка, — Он это заслужил. — стиснув зубы тихо процедила Беатрис, крепко сжав мужскую ладонь, — За все эти годы насилия, издевательств и лицемерия… за ложь и малодушие… Я не жалею ни о едином слове, что было сказано тогда. Да, чего уж говорить, я никогда и не надеялась выйти замуж по любви, в наше время это нонсенс, так не принято, а в высшем обществе все решает расчет, редко когда желаемое и действительное совпадают даже частично, а мою партию еще можно было бы считать удавшейся… Человека, который смог бы принять и полюбить меня такой, какая я есть, мне кажется, не существует на этом свете. Еще не родился тот, кто смог бы полюбить воплощение ереси, даже не помышляющее о том, чтобы скрывать себя сверх необходимой меры. Я вышла замуж потому что того хотели мои кровные родители, ты хотел, чтобы я принесла потомство, в котором будет течь моя кровь и, возможно, наши силы. Того требовали соображения безопасности и долга. Но из трех условий я справилась лишь с двумя, что, возможно, еще сможет гарантировать то, что мои дети хотя бы доживут до седины. Потому я не сожалею ни о чем. Но до самой смерти терпеть рядом с собой человека, что, пользуясь социальным статусом и правами, что даруют ему законы его времени, будет самоутверждаться за мой счет, самонадеянно полагая, что, опасаясь инквизиции и общественного осуждения я буду сдерживать свои силы… вот где гнездится настоящая ересь, отец. И, признаться честно… текст этого проклятия никогда не был написан ни на одном пергаменте. Я вкладывала силу в каждую букву, в каждое слово, в каждое предложение, пока не могла сомкнуть глаз по ночам и пока укачивала на руках рожденную мной из насилия дочь. Они были выжжены каленым железом в моей голове с кропотливой тщательностью за эти девять лет, что даже в клочья раздирающий изнутри гнев не смог заставить меня их забыть. Видно, сама Фрейя услышала тогда мои молитвы. Она закрыла глаза, поймав пересохшими от волнения полураскрытыми губами порыв легкого ветра. Что будто ласковыми касаниями прохладных ладоней прикоснулся к ее щекам, огибая шею, пропитывая ее легкие ароматами сырой земли и мокрых трав. Воздухом, принесенным со стороны далекого моря. — Он может быть несправедлив ко мне, может быть холоден к собственным детям… он больше любит моего отца, чем меня, ибо именно тот сделал ему практически половину его карьеры и нынешней славы, но… ни за что… я не допущу, чтобы он поднял голос на тебя. Потерял последнюю частицу страха и желания жить, решив, что попытка давления на тебя сошла бы ему с рук. — Как ты это поняла?.. — вздернул бровь Виктор, допустив тень улыбки на своем лице, — Ведь моя комната находится в другом крыле. — Разве это важно сейчас? — вздернула брови девушка, закатывая глаза, — Я подписывала очередной отказ от предложения совместной конной прогулки от графа Баумгартнера, когда меня чуть не стошнило на руны, что сами выпали у меня из рук. Дальше ты сам знаешь. Отпустив поводья, второй рукой Беатрис достала из складок одежды небольшой бордовый холщовый мешочек, расшитый по краю осколками самоцветов. На минуту высвободившись из пальцев Виктора, девушка по одной выудила из мешочка нужные резные плашки, ссыпав их в протянутую мужскую ладонь. В голове до сих пор будто воем баньши из подземелий звучало эхо тех событий. Она даже не потрудилась тогда открыть дверь руками, еще на подходе к комнате взорвав вдребезги замок вместе с половиной самого дерева дверных створок. Теодор, раненый в руку одним из осколков, едва смог вновь складывать звуки во внятные слова, тут же переключил свое внимание на жену, озвучив ей ряд самонадеянных претензий, из которых следовало, что господин Сперанский покидает поместье сею же ночью в град и грозу, либо он сделает все, что в его обширных возможностях, чтобы ее отец жрал грязь под ногами не в состоянии вернуть себе положение в обществе, а сама Беатрис, наконец нашла свое законное место в мире не рядом с самым успешным человеком в набирающей силу новой области развития науки и общества, а на узкой паперти у костра на главной площади Гамбурга. А едва она услышала, о чем шла речь, и по какому поводу ее муж вызвал в своих покои ее наставника посреди ночи, требуя сатисфакции ущерба своему самодурству… Не трудно было бы догадаться, что могло последовать после. — А я пытался намекнуть тебе, что эта поездка тогда была лишней. — покачал головой Виктор, добавив стали в голос, стоило ему окинуть критическим взглядом протянутые ему знаки, вырезанные на оленьей кости и оттесненные серебром, — Слишком многое сыграло против нас. И глупо было надеяться, что это закончится как-то иначе. Ответственность и последствия, дорогая… то, о чем я тебе говорил. — Как ты знаешь… я всегда считала, что если ты не можешь с достоинством принять последствия своих желаний, ты и вовсе не достоин желать. — вздернула бровь Беатрис на его слова, — Его секретарь не знал, что видел. Он всегда был чопорным, словно дубовая колода, прямолинейным, как спата, и предвзятым, как ишак. Если еще не забыть про его восхитительную манеру выискивать падаль везде, подобно опарышу. Неудивительно, что именно с ним Теодору было так комфортно вести дела и доверять личные поручения. — подернула губой Беатрис, мотнув головой, отчего черные пряди взметнулись по обе стороны от ее лица, скатившись с плеч тугими локонами. Ссыпав плашки обратно, она сама вновь взяла отца за руку, вплетая пальцы в его ладонь, — Крыса в напудренном парике, именно из-за таких разгораются эпидемии, не чумы, так скудоумия. Да и что он мог разглядеть в том ливне среди через раз разбитых недавним градом фонарей? Там мог быть кто угодно. И еще не поленился зайти и поинтересоваться у хозяина гостиницы о том, в каком статусе мы зарегистрировали себя, благо тот вообще не помнил о том, что мы приходили, так как ты стер ему память. Хотя не сказать, что это хоть как-то нам помогло. А если бы не эта чертова карета, скользкие камни и напугавший лошадей гром… моей переломанной лодыжки вообще могло бы и не быть. Но ты залечил мои раны раньше, чем можно было бы представить хоть что-то в оправдание. Да и нужно ли оно… после случившегося мой муж вряд ли вспомнит, что он ел на вчерашний обед. Если он вообще вспомнит имена своих детей — это уже будет считаться достижением для него в этом месяце… На ее слова Виктор лишь тяжело вздохнул, покачав головой, мягко стиснув ее руку в своей. Какое-то время они провели в молчании, поглощенный каждый своими мыслями глядя на то, как время от времени восходящее солнце отбрасывает на размокшую дорогу одинокую тусклую тень девушки и двух лошадей. Все это было так странно… Казалось бы, она должна была испытывать облегчение, волнение или страх, но Беатрис казалось, что на этом ее «приключения» еще и не планируют заканчиваться, а бояться чего-либо было уже поздно, потому на душе было на удивление спокойно и легко. А возможно, это эмоциональный всплеск на фоне пережитых событий обернулся отливом. Ситуация и действительно могла показаться из ряда вон выходящей, ведь для большинства благочестивых женщин в то время выход из тяготившего их брака был только один. Она же доказала обратное. Беатрис никогда не была из их числа. Ее терпение не знало границ, она могла долго сносить дискомфорт, если того требовали обстоятельства, проблема была лишь в том, что эти обстоятельства больше не носили для нее приоритетного характера, и даже комфортный быт, развлечения высшего общества и радости хлопот материнства не смогли бы ее остановить. Она была молода и красива, талантлива и образована, уважаема и популярна… уже не говоря о том, что владела мечом и магией. Тогда ей казалось, что перед ней откроется любая дверь, в которую она бы не постучала с четким намерением добиться своего. Жестокая реальность мира времен феодальной раздробленности, разгорающейся Реформации, церковного произвола и тотального патриархата, безусловно, была могущественным врагом на пути к ее целям, но, как мы уже знаем, она была молода, даже по меркам своего истинного возраста… Песчинка в океане вселенной, безусловно по-своему мудрая, но… в силу своего возраста и амбиций — самонадеянная и упертая. Однако, даже несмотря на это, глупо было бы отрицать, что именно с этого и начинаются все захватывающие истории… Глядя на нее сейчас, даже ее отец вряд ли находил слова для возражений, ибо вспомнил себя в ее годы. Когда горели города, рекой лилась кровь и развеивались в пыль горы, стоило лишь чему-то пойти против его желаний. Еще до той проклятой ночи, когда его сердце перестало биться, еще до его прибытия в этот мир, вся его жизнь была калейдоскопом невероятных событий, где, стоило лишь ему захотеть — вселенная тут же преподносила обстоятельства для исполнения задуманного, земля расцветала под его ногами и горела под пятой его врагов. Безусловно, не все было гладко, его характер зачастую становился причиной множества оказий, а проклятие крови знатно охладило его порывы. Однако, спустя столетия, Виктору сложно было бы сказать, что он жалеет о чем-то, пусть с возрастом наши ценности и имеют свойство меняться, особенно, когда в нашей жизни появляются существа, за которых мы в ответе. Когда ответственность и любовь становятся сильнее амбиций. Происходившие ныне события ясно дали ему понять, что для его дочери этот этап ее жизни безрадостно и без сожалений пройден, не найдя для себя покоя, она отправится дальше, туда, куда ведет ее предназначение, так или иначе намереваясь найти конец этого запутанного клубка из видений и знаков, а значит… Смирился ли он?.. В любом случае, он постарался понять ее состояние и принять ее выбор. — Куда планируешь отправиться теперь?.. — как бы между прочим поинтересовался мужчина, стоило им покинуть подлесок и выбраться на большую дорогу. — Не знаю. — пожала плечами Беатрис, теребя в пальцах ленту вяленой конины, от которой она то и дело откусывала крохотные кусочки, подолгу рассасывая их во рту, — Сперва я планировала убраться отсюда как можно дальше, насколько это будут позволять мне силы, а потом найти какой-нибудь постоялый двор, где я смогла бы уже более подробно продумать дальнейший план… привести мысли в порядок. Возможно, придется воспользоваться твоим давним подарком и обратиться к господину Терновнику за помощью и укрытием. Примкнуть к его ковену и забыть обо всем. Мне больше нельзя оставаться здесь. Признаться, я не планировала ничего заранее, а проснувшись сегодня утром и посмотрев на оставленный у стены саквояж, поняла… что пора ехать. А ты… поедешь со мной? — Не думаю, что тебе стоит сейчас останавливаться где-то в общественных местах. Дома тоже не должны ничего знать о том, что произошло. Иначе неприятных для твоей семьи слухов точно не избежать. Твоя выходка с утренней охотой еще может сыграть в твою пользу, но глупо надеяться на чудо. В свете твое лицо хорошо знают, не стоит рисковать. — прокомментировал ее план Виктор, — Я готов отправиться с тобой при одном условии. У меня самого есть еще пара дел, которыми как раз можно будет теперь заняться, едва я удостоверюсь, что ты в безопасности. А потом мы подумаем о том, чтобы направиться в Швецию… — Что за условие?.. — Сейчас мы отправимся в Кёльн. Путь неблизкий и, возможно, нам придется идти в обход городов, захолустные поселения — это самое лучшее, что ты сможешь сейчас себе позволить, чтобы пополнить запасы и отдохнуть в относительно комфортных условиях, дабы не подорвать здоровья. Так мы сможем быть более-менее уверены в том, что твои следы не смогут отыскать достаточно долго, чтобы мы могли решить, как ты будешь жить теперь. — Почему в Кёльн?.. — Не так давно я получил письмо от господина фон Глосса. И… — От дядюшки Йохана? — воскликнула Беатрис, заерзав в седле — Как он? Сто лет от него не было вестей. — Превосходно. Снимает комнаты в уютном местечке, пробудет в городе какое-то время, пока решает деловые вопросы и культурно проводит досуг. Я более чем уверен, что, выслушав твою историю, он не станет тебя осуждать и даст тебе кров, к тому же, не станет доносить на тебя твоему отцу. Ты останешься у него, а я отправлюсь дальше на юг, улажу кое-какие насущные дела. — Почему ты так в этом уверен?.. — нахмурилась девушка, накинув капюшон, чтобы спрятаться от мелкой мороси, — Они с моим отцом давние друзья и партнеры, он знал отца еще на заре его карьеры в печати, а нас с Алоисом он помнит с колыбели, и… — Дело в том, дочка, что мы с ним тоже давние друзья. — ухмыльнулся мужчина, склонив голову в ее сторону, — И да, он действительно знает вас с колыбели, потому прекрасно осознает, что ты не станешь без причины скитаться по бездорожью с одним единственным тюком и при оружии. Он позаботится о тебе, и тебе не придется больше тревожиться о том, куда податься и кому довериться. — Что ж… я буду рада вновь увидеться с ним. Жаль, что именно при таких обстоятельствах. — хмыкнула себе под нос Беатрис, пожав плечами. Было видно, что ответ отца не удовлетворил ее ожиданий, но она действительно чувствовала необходимость переждать какое-то время в тихом и… надежном месте. — А ты… куда ты собираешься? — поинтересовалась она, наклоняясь, чтобы залезть в седельную сумку. — Это… не так важно. — нахмурился Виктор, тем не менее взяв из ее рук предложенную ему медную флягу с травяным чаем, — Нужно помочь одному старому знакомому. — Поясни… — парировала его же приемом Беатрис, — Ты хочешь бросить меня одну… ну, почти одну в такой тяжелый момент и ехать куда-то решать чьи-то дела. Позволь узнать хотя бы… зачем тебе туда ехать именно сейчас. — Есть на юго-востоке страны один старый замок… и крепость. Замок настолько старый, что даже нынешние короли не могут вспомнить, когда именно он был воздвигнут. Долгое время там жила семья, наследнику которой я спас жизнь на войне около полувека тому назад. Еще задолго до того, как ты вновь воплотилась в этом мире. И время от времени мы обменивались письмами в знак доброй дружбы и памяти о тех днях. А если не с ним, так с его родственниками. Там же с тех пор находится одно из моих убежищ в этой стране. Но недавно… письма перестали приходить. И это недоброе знамение. — Что за замок? — нахмурилась Беатрис, крепко сжав поводья, заставив Харона всхрапнуть от дискомфорта в удилах, — Я не помню там никаких крепостей… Расскажи мне подробней. — Дочка… не стоит. — Говори… — она стиснула зубы, от чего у нее внезапно зазвенело в ушах. — Что там может быть такого, почему я не могу поехать вместе с тобой, едва буря утихнет?.. Нечто внутри нее возопило при словах об этой загадочной крепости со старыми знакомыми, бросив ее в жар, иррациональная тревога и возбуждение, но именно это «что-то» также назойливо скулило о том, что ответа на этот вопрос она не захочет знать. Стоило ли говорить, что это еще сильнее подстегнуло ее настойчивость. Виктор же едва сдержал себя, чтобы не оскалиться в исступленном приступе нахлынувшего на него раздражения. Не на нее, не на злодейку судьбу, а скорее на самого себя. Так же, как и Беатрис, он надеялся по-тихому осуществить свой замысел, пробравшись в замок и разобраться с возможной угрозой, находящейся там, прежде чем рано или поздно на нее наткнется его дочь. Он осознавал, что этот момент так или иначе настанет, иначе последствий возможного стечения обстоятельств не сможет исправить никто. И эхо этих событий можно было почувствовать даже сейчас, стоило лишь оглядеться вокруг и присмотреться к знакам. Пора было посмотреть правда в глаза. Каменные залы уже ждали ее… как ждал ее и мужчина, который явился ей в видении много лет назад. Остальное было лишь вопросом времени. Как и приход туда того, ради кого она будет рваться туда снова и снова… Пока не найдет. Пока не спасет. Не на земле, так в иных мирах. — Я еду в Штайнхалль. — устало ответил он, стиснув руки в кулаки на поводьях своего коня, заставив его заерзать от волнения, натужно захрапев, — И поеду я туда один, если ты не возражаешь, эта местность всегда была довольно опасной и проблемной, потому хочу лично убедиться в том, что Йохан присмотрит за тобой на время моего отсутствия. Я буду надеяться, что там нет ничего серьезного, поэтому… будь благоразумна и не делай глупостей. Он тяжело вздохнул, сбрасывая напряжение, на миг сжимая в пальцах прядь жесткой гривы, успокаивая своего коня. Он не мог не видеть, как отреагировала на его слова Беатрис, потому, предчувствуя дурное, заранее сожалел о том, что все же рассказал ей о своих планах. С другой стороны… он всегда ценил в ней искренность, было бы глупо не предлагать ей того же в замен, пусть сейчас он жалел об этом как никогда. — Я вернусь за тобой, едва выясню все ли в порядке и отдам кое-какие распоряжения по поводу моего багажа, что остался в Гамбурге. Я не планирую оставлять свой арсенал на растерзание тому, кто не в состоянии им воспользоваться. Не то, чтобы я тяготел к мирскому, но это твое наследство. — Ясно. — понуро отозвалась Беатрис, вновь берясь за флягу. Было видно, что она все еще взбудоражена, на щеках проявился румянец, но она явно старалась держать себя в руках и вести себя пристойно, — Я постараюсь тебя не подвести. Пусть это и будет крайне нелегко. Мы никогда еще не расставались так надолго… Особенно сейчас, когда ты так нужен мне. — Я понимаю. Однако это очень важно для меня. Важнее… чем ты можешь себе представить. Потому… слушайся Йохана, будь осторожна и дождись меня живой и здоровой. Я верю в то, что ты справишься… Но на его слова Беатрис лишь угрюмо хмыкнула, закатив глаза. Легко направив Харона, она пустила коня рысью, обозначая этим самым окончание тяготившей ее беседы. Пустившись в галоп, едва почувствовала, как Виктор приближается к ней, увлекая его за собой. Вперед… а хаос и неизведанное. Ветер в волосах… буря в душе… И пусть одно увлечет за собой другое.