Respice finem

Со дня того самого бала в честь рождения Эммы Раух прошло еще какое-то время. Дети росли, а время неслось подобно огненной стреле, выпущенной в небо, пусть и летящей со скоростью полумертвой черепахи. Степенная жизнь в дали от городской суеты, выходы в лес на утиную охоту и пикники у пруда, перемежаемые редкими светскими визитами и приездами гостей. Внешне… эта жизнь мало могла отличаться от того, как она жила в Саксонии, временами, когда у ее мужа было достаточно миролюбивое настроение или когда он бывал в длительных отъездах по деловым вопросам, Беатрис считала, что все не так уж и плохо, что в новой жизни, даже с новыми «хлопотами» есть и свои перспективы. В этом она была ничем не отличима от других женщин, во все времена склонных забывать дурные моменты и с надеждой смотреть в будущее. В конце концов… у нее были дети, для которых ей хотя бы какое-то время следовало жить, уроки, которые необходимо было усвоить. Отец велел дать ему время… хотя что-то подсказывало ей, что будто и не ему, а «чему-то», что неизбежно настанет, но предчувствовать это не могла даже она сама… стоило лишь проявить немного терпения. Чего-чего, а этого у нее было с избытком. К этому времени Аскелю уже исполнилось девять лет. Прелестнейший молодой человек с глазами цвета спинки майского жука, невероятно похожий на своего отца внешне, разум его был пытлив и цепок, а сердце было нежным и кротким, как у его матери. Тем не менее, пристрастие к гуманитарным наукам и обществоведению подсказывало, что он пойдет по стопам отца, возможно, даже подхватит фамильное дело деда в печати, оружие и военная стезя не вызывали в нем энтузиазма и восхищения, как у его дяди в детстве, но свободное от занятий и игр время он предпочитал проводить вместе со своей матерью, наблюдая за ее тренировками и занятиями в библиотеке, а также участвуя в сборах трав на поле и прогулках по лесу. Он буквально льнул к ней всем своим маленьким сердцем… почитал и боготворил до глубины души… Любил ее так, как никогда не любил его отец. И от того ей было еще больней. Что же до юной Эммы… это было резвейшее дитя, светящееся изнутри неиссякаемым энтузиазмом к познанию мира, считающее должным влюбить в себя любого и не сидящее на месте ни мгновения, при этом, найдя себе занятие, поглощаемое им с головой. Будь это рисование, игра с клубками, из которых ее няня вязала ей наряды, собирание цветных стекол или же выворачивание шей кроликам. За миловидным ангельским личиком с детских лет всходила поросль самых изворотливых идей. Давить жуков каблучками во время прогулок было ее излюбленным развлечением, помимо обрывания лепестков с роз в зимнем саду ее матери, и она здорово негодовала, не в состоянии уразуметь, почему ей запрещают все это делать. Как и многие дети в ее возрасте она была порывиста и импульсивна, эмоциональна и мстительна, однако Беатрис знала, что в этом отчасти была и ее вина, ведь с первых дней Эмма была для нее больше бременем, чем приятной заботой. По всему телу шли искры, стоило ей прикоснуться к дочери. Ребенок неподдельно радовался ей, ведомый врожденным инстинктом, и тянул к ней свои руки, но в ее памяти с губительной живостью восставали из мертвых воспоминания о событиях, что предшествовали ее появлению на свет. «Покорись… либо я развею твой пепел над Эльбой!!!» Что бы сделала любая женщина на ее месте… обладая теми силами, что и она, зная то, что знает. В такие моменты перед глазами восставала лишь огненная буря и нелицеприятная картина развешанных по стенам, подобно рождественским гирляндам, человеческих внутренностей. О… как часто в своих предсонных грезах она видела эти картины, будоражащие в ней голод, который ей был тогда еще незнаком. Но также она и понимала, что ее отец прав… оставались еще не выученные уроки, которые ей следовало уяснить… Вещи, которые необходимо было сделать. Все же были в ее жизни вещи, которые стоило ценить и любить. А прежде чем предавать огню поле, следовало собрать урожай… и замести следы. *** Этот чудный весенний день явно выделялся на фоне остальных. Как минимум тем, что Теодор был в очередном отъезде, детей заберут в город позднее на представление в театре, где, переночевав с отцом в гостинице, они отправятся назад, а у нее был целый день, чтобы провести его так, как заблагорассудится ее душе… стоило лишь улучить момент и скрыться подальше от пытливых взглядов прислуги. Уже несколько дней с небес не сходили низкие грозовые тучи, ее сердце истосковалось по ароматам сырой земли, а потому она с радостью приняла предложение Виктора о небольшой конной прогулке в окрестном лесу с последующим восхождением на гору неподалеку. Отдав егерю лошадей и оставив его у подножия стрелять дичь к возвращению хозяина дома, Беатрис, наконец, смогла вздохнуть спокойно, отправляясь навстречу неизведанному. — Я… собрала некоторые свои записи. — вдруг после долгого затишья заговорила Беатрис, едва они вошли в лесную сень и все их внимание было сосредоточено на каменистой тропе, что поднималась в гору, — Упаковала кое-какие вещи, хочу отправить их домой. — Зачем? — Виктор даже не повернул головы в ее сторону. Он шел чуть впереди, придерживая одной рукой походный мешок, и, казалось, был полностью сосредоточен на дороге. Но голос его прозвучал тяжело, будто он уже и так мог знать ответ, но не хотел приступать к отчитыванию дочери раньше времени. От чего решимость девушки стала еще крепче. — Мне кажется это может быть небезопасно… хранить здесь мои гримуары и дневники. Все, что мне необходимо, я знаю наизусть. А исписанные до краев пергаменты останутся для тех моих потомков… что еще смогут унаследовать мой дар. И использовать его верно… — И как ты планируешь отправить их незаметно для остальных? — Я… поеду завтра в город, скажу, что хочу сама отправить письмо родителям, в конце-концов я всегда пишу им после Пасхи. На самом деле, мне правда легче, когда дети наедине с Тео, пусть он и очень любит проводить с ними время. Пожалуй больше, чем я сама. А он это чувствует, потому забирает их с собой почти каждый раз. — тяжело вздохнув, Беатрис пожала плечами, отведя в сторону взгляд, — Поеду с утра. Там я и отправлю книги ближайшим дилижансом, наложив защиту… на самоуничтожение. — Вора?.. — мрачно ухмыльнулся мужчина. — На самом деле книг, но мне нравится твоя идея… — кисло улыбнулась она в ответ, — Я подсмотрела механизм у твоего кофра с артефактными клинками, только вместо ядовитых игл из серебра я использовала порох. Забавно, но спустя столько лет совершенно внезапно мне пришла в голову мысль, что хранить здесь вещи, компрометирующие меня, учитывая обстоятельства, становится, как минимум… беспечно. А помимо всего прочего… недальновидно. Дома же матушка знает, где хранить мои личные вещи так, чтобы они не мешали никому… Но ответом ей было лишь молчание. Однако когда дело касалось ее отца, порой молчание уже могло значить гораздо больше, чем можно было в него вложить. — Поедешь одна? — Наверняка нет… — задумалась Беатрис, чуть было не пропустив на своем пути острый камень, что заставило ее более внимательно следить за дорогой, ускорив шаг, — Хотя с этим и могут быть вопросы. Кроме тебя я никого не допускаю в свою охрану, а одну из дома меня не выпустят. Впрочем, не думаю, что это такая уж большая проблема. Мы уедем ненадолго, оставаться в Гамбурге на ночь у меня нет никакого желания. Если уж и уезжать с тобой наедине куда-либо надолго… то точно не с претензией возвращаться назад. Что?.. Она резко встала на месте, поймав на себе острый взгляд. Мужчина остановился и, нахмурив брови, окидывал ее фигуру долгим задумчивым взглядом едва тлеющих в полумраке рощи глаз. На фоне густой хвои и дышащей недавним дождем земли… прямо как когда-то в годы ее юности, но спустя десять лет показавшийся таким… холодным. — Я что-то сказала не так?.. — смутилась девушка, испытывая все большую неловкость, чем дольше он смотрел на нее. Прохладное ожидание затянулось. Казалось, что он вот-вот задаст ей какой-то вопрос… как она всегда думала про себя — «неоднозначный вопрос», на который будет очень сложно ответить. Потому что ответ… как мотылек у огня, всегда мельтешил на грани сознания, но никогда не попадал в расставленные на него сети. Хотя порой был таким очевидным. — Кроме книг будет что-то еще, что ты хотела бы передать домой?.. — лишь спросил он, тем самым вызвав еще одну трель в было остановившемся от смятения сердце дочери. Передать домой… да, пожалуй, ей бы многое хотелось передать домой. Себя, например. Передать брату и матери с отцом, как скучает она по родным стенам, что дарили ей покой и безопасность. По лесу, где она никогда не была одинока, а, возможно, со временем смогла бы наладить такую хрупкую связь, что раньше казалась невозможной. Как скучает по беззаботным играм в лесах с дядюшкой Йоханом и занятиям с отцом, полными надежд, что теперь несли ей не радость, а только лишь гнетущее отчаяние. Покой… и безопасность… Именно поэтому она и хотела отправить туда то, что считала хотя бы неким подобием отражения себя в этом мире. Свои знания. Частицу своих сил. Что так и не нашли воплощения в ее детях. Дома от нее на самом деле никогда не было практически никаких хлопот, по большей части родители любили ее, не смотря ни на что, особенно Фрида, ее мать. При должном стечении обстоятельств Бестрис бы может так и осталась бы старой девой, что призраком будет бродить по поместью, с тоской глядя как уходит в даль ее юность, что неспособны удержать надолго даже чары, заставляя ее находить обманчивое утешение в объятиях матери. Конечно, в противном случае это могло привлечь к ее семье ненужное внимание, дело ее отца подверглось бы риску, а на заре печатного дела необходимо было вложить все силы в развитие зарождающейся индустрии. Любое пятно на репутации могло бы стать фатальным. Однако все это казалось ей все же немногим, но лучше, чем прожить остаток жизни рядом с мужчиной, для которого она — всего лишь экзотический питомец, ручная пантера без поводка, но… как и ее муж, Генрих, ее кровный отец, в своей жизни больше любил свою работу, книги и вложения в будущее наследника семьи, чем собственную дочь, которая, кроме как искать пропавших овец в лесу и насылать дожди, по его мнению, не умела ничего. — Нет… только это. — через секунду опомнилась Беатрис, в несколько шагов нагнав Виктора, заглядывая ему в лицо, — Отец, все в порядке? Ты как-то странно на меня посмотрел. Ты что-то чувствуешь? — Разве?.. — ухмыльнулся он, перехватывая ее холодную ладонь, вновь увлекая за собой в гору, — Не накручивай себя понапрасну, дорогая. Твое желание показалось мне спонтанным, я всего лишь не хочу, чтобы у тебя были проблемы из-за отъезда куда-то далеко в отсутствие мужа. Я вот на что пытаюсь намекнуть. — Уж кого, а тебя точно не должны беспокоить чувства этого человека… В любом случае, ты же защитишь меня? — закусив губу, Беатрис крепче сжала мужскую ладонь, самонадеянно сверкнув глазами ему в спину. — Знал бы ты, как я устала изображать покорность. Сдерживать себя, зная… что могу размазать его движением пальца. — Я беспокоюсь не о нем, а о твоей репутации и… прежде всего, о твоей безопасности. — строго ответил Виктор, внимательно выбирая дорогу среди камней, чтобы Беатрис не оступилась, будто пропустив мимо ушей ее последние слова, — Да, я защищу тебя от него, защищу от кого угодно, постараюсь защитить даже от тебя самой, но ты уже давно вправе принимать свои собственные решения… как и нести ответственность за них. Помни об этом… Теперь нахмурилась уже сама Беатрис. Его слова будто задели ее за живое, пусть внешне она и пыталась казаться задумчивой. Даже став взрослой женщиной, где-то внутри она оставалась взбалмошной, своенравной и порой не в меру скрытной девочкой. Тем не менее… его любимой девочкой. И неосознанно она старалась почаще испытывать на себе это чувство, которого была когда-то лишена. И продлевать его подольше. На свое счастье или же беду… сейчас все еще было трудно сказать. Но для себя ответ она уже знала давно, пусть и не решилась бы произнести его вслух. Все так же идя рядом с отцом, не теряя довольно резвого темпа и держа его за руку, она будто возвращалась мыслями в прошлое. Когда еще была свободна… когда ощущала свободу так явно, как очень редко когда ощущала ее в принципе. Весь этот девственно дикий антураж возвращал ее в прошлое, прошлое гораздо более дальнее, чем детство, детство даже не этой жизни. Только вот тогда отца не было рядом. И от того идти рядом с ним теперь было еще легче, сколько бы еще скользких валунов не пришлось перешагнуть, сколько бы холодных рек не пришлось переплыть и сколько бы горьких воспоминаний не пришлось оставить позади. Только бы как можно подольше он вот так держал ее за руку… Гора, на которую они планировали подняться, была не сильно высокой, но, чтобы все успеть, выходить следовало рано и не задерживаться подолгу на привалах, если они хотели успеть до захода солнца. Погода выдалась невероятно подходящей, терять такую возможность было бы глупо. А небольшие огрехи в виде прорех в тучах, Беатрис легко могла скорректировать самостоятельно с помощью своих сил. Она любила магию стихий, упивалась ею, и чем старше становилась, тем лучше та поддавалась ей. А обряд, проведенный в юности, лишь помогал ей в этом. Потому, что залатать плотную скатерть облаков, что развести костер из сырых ветвей щелчком пальцев было для нее теперь раз плюнуть. Особенно, когда она ловила на себе одобрительный взгляд отцовских глаз. — Осторожно, милая, здесь довольно скользкие края… — окликнул ее мужчина, взбираясь на уступ практически отвесной скалы. Поросшая мхом, со следами недавних ливней… Вздернув бровь, Беатрис с иронией во взгляде проследила за своим отцом, что, ловко скользя меж камней, уже шел по краю, отдав выбившиеся из хвоста пряди на волю ветров. Несмотря на то, что их тотемным зверем был волк, порой он напоминал ей дикую пятнистую кошку, невероятно гибкую, сильную и грациозную в своей смертоносности. Когда-то в детстве она видела таких на представлении в городе и они произвели на нее неизгладимое впечатление. И даже зная, что опасности ему не грозит, Беатрис не смогла сдержать усмешки, вступая на скользкую дорожку вслед за ним. — Сколько наивных душ уже вот так нашли свой конец, следуя за тобой по скользким горным тропинкам… — прищурилась она, поймав ртом резкий порыв неожиданно холодного ветра. Они уже подбирались к вершине, и шаг за шагом будто становилось холодней, а ветер то и дело норовил забраться в каждый шов ее одежд и протиснуться сквозь плотный мех воротника. Кое-где еще можно было заметить небольшие, уже порядком отсыревшие из-за дождей клочки мокрого снега. Под ногами хрустел тонкий лед. Но зелень уже наливалась новыми красками… напоминая ей, какой близится день. — Меньше, чем ты могла бы себе нафантазировать… — ответил на ее сарказмический бубнеж мужчина, скрываясь за грудой камней, оставшихся после недавнего обвала, — Как ты помнишь, учеников у меня было очень мало, а своих жертв я предпочитаю не водить на прогулки по живописным местам перед тем, как отнять их жизнь. Даже несмотря на то, что это положительно влияет на качество крови. — Я… отчасти это и имела в виду… — переводя дух, Беатрис старалась не оступиться на остром крае, впрочем, говорить и витать в облаках одновременно — не самая простая задача… — Желаешь пополнить их ряды раньше времени?.. — не успела она вскрикнуть, теряя опору на тонкой ледяной корке, как ее за пояс уже обхватывала стальной хваткой рука, а прохладный смешок сквозь губы щекотал уши, — Такая грубая манипуляция, что мне вот-вот станет обидно за все те уроки тактики и дебатов, что я давал тебе… — Прости… задумалась… — потупила взгляд девушка, не сразу осознав, насколько крепко вцепилась в твердые кожаные накладки на отцовских плечах. — Как бы мне того не хотелось, дорогая… я не всегда буду рядом с тобой… — тихо проговорил Виктор, пригладив пряди на ее голове. — Держи себя в руках. — Я знаю… — глухо отозвалась Беатрис, — Но сейчас же я могу позволить себе удовольствие воспользоваться твоими?.. — попыталась разрядить она обстановку, однако не сумев скрыть от мужчины свое волнение. — Не позволяй своим страхам манипулировать тобой. Однажды ты вступишь на свой собственный путь… Я бы хотел быть уверен в том, что ты достойно пройдешь по нему, дочка… — О чем ты?.. Оторвав голову от его груди, Беатрис вновь посмотрела ему в глаза, сердце ее от волнения пропустило удар, но… в глазах его она увидела лишь Бездну. Молчаливую и громогласную. Чернильное варево погибели в центре кровавой воронки. На любой вопрос дающую один и тот же… универсальный ответ. Заставив неприятно заныть виски. Порой она и правда позволяла себе слишком многое, забывая, с кем имеет дело. Позволяя себе беспечно не обращать на это внимания, бездумно играя с огнем. Перед собой она в большинстве своем всегда видела любящего отца — лишь одну из сторон медали. Строгого, справедливого, проницательного и заботливого, не в меру скрытного, но… она всегда терпеливо относилась к его тайнам. Да, он ярко выделялся среди остальных людей особой статью и повадками, обладал силами, недоступными никому из них, да чего уж… ведь он был самым смертоносным и непревзойденным убийцей, каких видел свет. За его плечами она ярко видела вязкий и текучий кровавый след, который будто жил собственной жизнью, кипел и кричал… В его глазах плясала буря, в кровавом месиве которой варилась кровь тысяч выпитых досуха людей и чудовищ, невинных и виновных во всех смертных грехах, стариков, женщин и детей, крики обреченных душ которых она могла услышать, стоило лишь неосторожно засмотреться в его глаза. В общении с ним зачастую необходимо было соблюдать ряд предосторожностей и правил. Но… «это все была необходимая цена за те минуты… что они могли теперь провести вместе». Наверняка уже тогда она бездумно стерла для себя в пыль ту грань, где заканчивались люди и начинались чудовища, всегда стараясь искать в них точки взаимопроникновения. В конце концов сама она не могла относить себя ни к тем, ни к другим. Безумно… но разум был для нее не такой уж большой потерей в обмен на эти годы долгожданного счастья. — Всему свое время, милая… сейчас явно не тот день, чтобы задумываться об этом. — склонил голову мужчина, пряча глаза, тем не менее не сумев удержать дрожи в уголках губ, — Пойдем… мы уже почти пришли. Вершина встретила их каменистой равниной, засыпанной мелким песком, лишь у края поросшей прошлогодней куцей травой, сквозь которую пробивалась молодая поросль. С противоположного склона начинались молодые ели и можжевельник, перемежаемые низкорослой лиственной растительностью, что немного, но сдерживала порывы холодного ветра, что дул со стороны скалы. Из поместья можно было увидеть лишь поросшие лесом холмы, возвышенность оставалась скрытой от ее глаз все эти годы, а вид на реку, что открывался с нее и вовсе… захватывал дух. Глотая ветер, Беатрис, опираясь руками на валуны, взобралась по каменистому склону. Разбросав застилающие лицо волосы по сторонам, она увидела Виктора, стоящего на самом краю в пол оборота, отдав распущенные волосы на растерзание ветрам, глядящего как течет, дрожа крупной рябью на ветру, в сторону Северного моря Эльба. Мутная от прошедших дождей, она несла на себе обломки ветвей и деревьев, пожухлую прошлогоднюю листву, потревоженную ветром. Некогда буйная и теперь разлившаяся во все стороны, она казалась черной лавиной, непокорной никому, кроме вездесущих сил матери Природы. Казалось бы, мрачная картина нависающих над обрывом сизых туч, скользкие камни под ногами и темная от грязи река, но… …ей казалось, что она была бы готова прожить так всю жизнь. Один на один со множеством дорог, что расстилались у нее ног. — Не слишком ли ветрено? — окликнула отца Беатрис, отряхивая ладони от налипшей на них мокрой травы. — Мне кажется, сегодня снова будет гроза. — В самый раз… — глубоко вздохнув, мужчина поднял руку, распластанной ладонью будто приглаживая спину пробегающей мимо лошади, прочесывая пальцами беснующийся ветер. Прищурившись, Беатрис повторила этот жест вслед за ним и с замиранием сердца почувствовала, как ластятся к ее телу мощные воздушные потоки, разбрасывающие волосы по плечам, застилая ей лицо. Как восходящий вихрь взметает вокруг них мокрые листья, сбрасывая их вниз с каменистого утеса, как хлещет по ее лицу мелкая взвесь, что витает в воздухе, пропитывая сам ее дух наэлектризованными частицами предгрозового оцепенения вокруг. Волшебство… которое становится во сто крат ценным и ощутимым, лишь стоит научиться им владеть. Порой вот так, покоряя и покоряясь воздушным потокам, было так легко представить как вслед за ветром уносится и вся боль, что копится в сердце годами… — Неужели… однажды ты хотела бы лишиться всего этого? — вдруг услышала она рядом тихий голос, — Больше не чувствовать… как весь мир по первому же требованию отзывается на твой призыв, вторит твоей воле. Сможешь ли ты когда-либо смириться с тем, что теперь ты в этом мире совершенно одинока… Живые не услышат тебя, мертвые не примут. Такой жизни ты желаешь? Каждую ночь сражаться с самой собой, только просто чтобы выжить… — Иногда я и сама думала об этом. — усмехнулась девушка, выдержав тяжелую паузу. Сжав руку в кулак остановив очередную холодную лавину со стороны реки, — Но пока рядом ты… пока твоя кровь будет бежать по моим венам… а мысли о тебе согревать мое сердце… не думаю, что холодное отчаяние заберет меня в свои владения слишком рано. Главное, это иметь возможность самой выбирать свой путь… решать, куда пойти и кем стать… И не важно, какую цену придется заплатить, ведь цена есть у всего. Сейчас это для меня невозможно. Если только начать новую жизнь… где-нибудь далеко отсюда. Но я буду еще более глупа, если решу, что эта свобода достанется мне так просто. Она взмахнула руками, резко разведя их в стороны, разделяя воздушный поток напополам, заставив его обогнуть их фигуры, лишь взметнув кончики волос по обе стороны от лица. — Но для этого не обязательно… — Ты живешь так уже очень давно… — перебила его Беатрис, все так же буравя прищуренным взглядом Эльбу, — Как ты смирился… со всем этим… — Я… жил мыслями о вас. Если это еще можно было назвать жизнью. — тяжело вздохнул мужчина, с едва сдерживаемым внутренним напряжением покачав головой, одной рукой обхватывая девушку за плечи, прижимая к себе, — Надеждой, что однажды мои поиски увенчаются успехом. Эта бесплодная пустыня выпила меня досуха, выскоблила без остатка, каждый раз окуная руки в кровь я надеялся, что горе мое утихнет, но только лишь память о тебе и твоей матери помогала мне не потерять себя. Не раствориться в Бездне, чей зов я слышу до сих пор, и не позволить ей оставить на месте разумного существа холодное и расчетливое в своей жестокости чудовище. Она кружит вокруг… даже сейчас. Рыщет голодным зверем на краю сознания, пытается поглотить последние крохи того света, что мне еще удалось сохранить тяжелым трудом. Все, через что мне приходится проходить из ночи в ночь — лишь малая цена за эти минуты, что мы теперь можем провести вместе. Проклятие настигло меня в минуту слабости. Когда я отринул себя, свою жизнь и само желание бороться. Когда горе захлестнуло меня с головой, превратив в монстра. Это яд, что сочится из самого сердца и могут потребоваться сотни лет, чтобы только… стало легче. Мне бы не хотелось, чтобы тебе пришлось пережить то же самое, что и я долгие столетия назад. Когда есть возможность найти другой путь. У меня тогда просто не было другого выбора, если я хотел вообще когда-либо достичь своей цели, не впав в безумие окончательно, но… — Я уже пережила… — вновь ухмыльнулась она, кусая губы, — И что самое ужасное — не один раз. Самое тяжелое — это каждый раз вспоминать… что же именно ты потерял и от чего так пусто на душе. Когда спустя годы скитаний во мраке и одиночестве возвращается память — выть от горя по ушедшему впустую времени и раз за разом на живую зашивать не перестающие кровоточить раны. Годы идут… ты плутаешь в лабиринтах жизненных дорог, стареешь, умираешь. Рождаешься снова, и все… с чистого листа. Бесплодно, раз за разом. Не это ли настоящее страдание. Я хочу жить… хочу жить, храня в своей памяти то, что мне дорого больше всего на свете, зная, что ради этого готова пережить какие угодно трудности и невзгоды… Если без оглядки идти вперед, то, это наверняка была бы та жизнь, которую я захотела бы жить… Вечно. — Мне очень жаль… что тебе пришлось через это пройти. Жаль, что тебе приходится сейчас так думать. И вряд ли я когда-либо устану это повторять. — Виктор опустил голову, подхватывая холодную девичью ладонь с тонкой пленкой засохших кровавых струек, что скатывались семенами граната в мелкий песок у их ног, — Несмотря на все мои возможности, я прекрасно понимаю, что никогда не смогу вернуть тебе того времени, что все мы потеряли за время разлуки. И пока еще есть возможность… я постараюсь, чтобы твои воспоминания… были только приятными. Из-под петли ремней на ее поясе, он вытянул пучок собранных ею в дороге трав. Когтем обрезав тонкую прядь волос, вместе со своей затянул ее узлом среди молодых стеблей чабреца, шалфея и полыни. — Всегда помни, что я люблю тебя. — тихо проговорил мужчина, вкладывая сей своеобразный «оберег» в ее ладонь, накрывая сверху ее пальцы своей рукой, — И поддержу… что бы ты не решила. Поддев кожу, он вспорол и свою ладонь, прижав ее к раненой ладони Беатрис, которую та все же порезала о камни во время опасного подъема. Заставив волну тепла прокатиться по всему ее телу, переплетая их пальцы, смывая прочь остатки призраков ее тревог. А смешавшиеся капли их крови черным градом опадали к их ногам, тут же впитываясь в мокрый песок, заметаемый холодным горным ветром, что дул со стороны реки.