unspoken

— Быть может, он моя судьба! —завороженно говорила я Диане, мысленно надеясь, что она искренне счастлива за меня, хотя я и заметила некое ее отстранение, словно телом она была здесь, на этой ярмарке, но душой и мыслями где-то так далеко, что даже моя фантазия бессильна найти такое место. Быть может, где-то в Поднебесье или в Райских садах, а, может, в чьих-то объятиях. Впрочем, для меня это было такой мелочью сейчас. Я была состредоточена лишь на собственных чувствах, жаждала рассказать о них, только не объекту этих самых чувств. Как глупо… Как глупо. Никогда я и представить не могла, что смогу что-то подобное к кому-нибудь испытывать! Я любила Мариллу и Мэтью, Диану и Коула, тетушку Джозефину, но к Гилберту я чувствую что-то другое, что-то столь непонятное и непостижимое моему разуму, который в данный момент непонятно где. Разве умная шестнадцатилетняя девушка по имени Энн Ширли-Катберт зашла бы в шатер к гадалке и вторила каждому ее слову? Гилберт… Произнося на кончике языка, смакуя столь мелодичное имя, рисуя в голове образы привлекательного молодого человека с черными как смоль кудрявыми волосами и пронзительными карими глазами… Это было выше моих сил. Влюбиться в Гилберта Блайта — непростительная ошибка. — Ох… Гилберт. — обреченно выдохнула Диана, изменившись в лице. Она смотрела куда-то позади меня, отчего я ничего не могла понять. Лучше бы тогда мне не оборачиваться… Что-то во мне разбилось в тот миг. Не знаю в какой именно… Быть может, когда Гилберт показывал девушке ярмарку, быть может, когда попытался удержать незнакомку за талию, когда та чуть не упала, или когда улыбался ей, а она улыбалась ему так нежно и ласково, что мое сердце пропустило пару ударов, и как же я хотела, чтобы оно больше не билось вовсе! Глаза вмиг стали стеклянными, но я не позволила непрошенным слезам скатиться по моим щекам, оставляя соленые дорожки разбитых грез и несбывшихся надежд. Как я вообще могла подумать, что Гилберт Блайт может посмотреть на меня, как на возлюбленную! Непозволительная роскошь. Я закрыла глаза, мечтая не открывать их, а может надеялась, что картина счастливых возлюбленных сейчас исчезнет, словно их и не было здесь вовсе… Нет. Они никуда не делись, кажется, потерялась лишь я одна. И никто не был способен вытащить меня из омута столь трагичных и прекрасных дум о невзаимной любви, и не было никакого спасения, и никого не было рядом…

***

Позволять кому-то разбить тебя, а потом снова собирать осколки было мне не впервой. Как жаль, что судьба подобна стеклу: блестя — разбивается. Стоило мне понадеяться, что Гилберт испытывает ко мне чувства, большие чем дружеские, как все исчезло, словно не было тех взглядов, словно не было тех прикосновений, словно не было тех слов. Облокотившись на кухонный стол, я не заметила, как разбила какую-то бутылочку Мариллы. Или, погодите, это было мое сердце? Теперь цветок дружбы по сравнению с розой любви казался бледным и лишенным аромата… Но, согласитесь, есть что-то трагично-романтическое в дружбе, окрашенной первым цветом влюбленности. Избегать своих чувств, прятаться, надевать маску отстраненности и полнейшего безразличия, закрыться в себе — именно этим я и занималась до недавних пор. Задевая Гилберта по поводу Уиннифред, я была в полном восторге, что-то внутри отдавало жгучей ревностью, но было так приятно в очередной раз уколоть его, я старалась сделать это каждый раз больнее, ведь поняла, что от этого легче мне. Я знала, что это неправильно, боже, конечно, но так я притупляла собственную боль от поражения в войне за его сердце, в которой, кажется, даже и не участвовала. Так легче, правда. Романы заставили меня поверить в любовь, романы и отучат меня от нее, по крайней мере, я на этого отчаянно надеялась и страстно желала этого. После случившегося с Джози Пай, после того, как Гилберт защитил меня перед одноклассниками, чье мнение и участие было для меня так важно, я вновь воспылала. Погасшие (как мне казалось) чувства, которые я так мечтала превратить в пепел, возродились, как загадочная птица феникс. И видя улыбку Гилберта, которой он меня одарил в тот момент, я сама расплылась в такой же.

***

Как же я порой мечтала снова оказаться тринадцатилетней девочкой, свободной и лишенной всех этих забот и тревог, как было смешно и до дрожи приятно вспоминать игры с Гилбертом, когда мы пытались побороть друг друга (в последнее время, кажется, я поняла, что пыталась только я), это было так по-детски невинно, что хотелось расплакаться от нахлынувших эмоций, которые в очередной раз заставляли голос разума молчать. Мы сидели близко друг к другу и разговаривали, и я была ему безумно благодарна за его поддержку, в которой так остро нуждалась в тот момент. Я улыбалась ему, глядя в глаза, а он ловил мой взгляд, и было в этом что-то романтическое, что я напрочь забыла о некой Уиннифред из Шарлоттауна, зато вспомнила и осознала, что, кажется, встрескалась в Гилберта ещё больше. В какой-то момент я заметила, как его взгляд скользнул по моим губам, а тело напряглось. Я удивленно смотрела на него, в мечтах я представляла это тысячу раз, а в голове снова появилась Уиннифред, их взгляды и касания, их танец, который должен был принадлежать нам… Игнорируя порыв бросить все к черту и просто обхватить ладонями его лицо, и прикоснуться к желанным губам, я снова сморозила какой-то бред, о котором пожалела через секунду. — Уиннифред счастливица. — горечь в голосе я скрыть не смогла, это было выше моих сил, — Мне нужно идти. И в момент, когда я закрыла за собой дверь, я поняла, что только что упустила свой, возможно, единственный шанс, чтобы стать счастливой.

***

Думая о произошедшем, о губах Гилберта, в принципе о Гилберте, я и не заметила, как пришла в сарай, где с самого утра был Мэттью. У него всегда там была работа, даже когда мне уже казалось, что он все сделал. Кажется, он находил в этом удовольствие и истинное счастье, и от этой мысли мне становилось хорошо. — Мэттью, почему любовь такая сложная штука? Почему мы не можем это контролировать? Человек ведь может следить за всем, но не за чувствами… — кажется, я слегка огорошила повернувшегося ко мне Мэттью, хотя он и не отличался особой проницательностью, мне все же показалось, что он понял все. — Энн… Я… — Он определенно не знал, что сказать, но секундами позже собрался, — Любовь — вещь довольно-таки простая, люди все усложняют, понимаешь? Мы все торопимся куда-то, спешим, тратим жизнь на вещи, которые и не нужны нам вовсе, а любовь не ценим. Те, кто обжигался, считают любовь пустой тратой времени лишь потому, что упустили ее, а те, кто ни разу не любил, думают так лишь до момента, пока сами не осознают глубину своих чувств. Он говорил так чувственно, с пылом, которого я в нем не замечала, казалось, он рассказывал свою историю, словно хотел высказать это так давно, что все эти чувства жили у него в сердце, ждали освобождения, и, наконец, нашли его. Он подошел ко мне, кладя руку мне на плечо и продолжил: — Энн, любовь невозможно скрыть, если она есть, и невозможно показать ее, если ее нет. Любовь — это буря, угаран, накрывающий внезапно волнами, от него невозможно скрыться и уцелеть, если он тебя настигнет. Невозможно гнаться за любовью в отчаянных попытках, чтобы тебя полюбили, и невозможно от нее убежать, пытаясь скрыться от того, кто испытывает к тебе чувства. Любовь — это просто, но любовь — это когда взаимно, Энн. Если любит один — это уже не любовь. Это мучение, трагедия — называй как хочешь. В любви всегда двое, запомни, всегда. Я подняла на него глаза, которые наполнились слезами, и мне стало вмиг так грустно от осознания собственной беспомощности. В добром взгляде Мэттью я увидела боль. Боль прошлых ошибок. Да, я определенно знаю к чему он клонит. — Люди теряют любовь иногда. И счастье у тех, кто потерял ее не по собственному желанию и не от собственных решений. Мы всего лишь люди, Энн, и Боги создали нас для любви. В ней наше величие и наша трагедия, наше величайшее счастье и нестерпимая боль. Энн, если любовь придет, если постучится в твои двери — открой, открой, чтобы потом не жалеть, что в свое время упустила свое счастье, которое, казалось, было так близко, но обратилось в пыль. Внезапно Мэттью прошептал мне на ухо слова, которые были мне так нужны, от которых мне стало легче, которые вселили в меня надежду и придали сил: — Невысказанная любовь — тяжкое бремя, Энн, но невысказанная вовремя любовь — еще тяжелее. Надо жить здесь и сейчас, чтобы в старости не проснуться и не осознать, что пролетели годы, а горечь сожалений не застилала глаза. Проживи жизнь ни о чем не жалея, не лишай себя счастья, пусть на миг, но не лишай, — он одобряюще погладил меня по голове, — Я запрещаю. А теперь, иди. Я повернулась и увидела вдалеке такую родную и милую сердцу моему тень. Крепко обняв Мэттью, я побежала навстречу Гилберту, мечтая облечь в слова все, что так давно хотела сказать. Остановившись прямо перед ним, запыхавшись, я поняла, что совершенно не знаю, что сказать ему. «Привет, Гилберт, ты зачем пришел? А я, кстати, люблю тебя!» «Привет, Гилберт, как Уиннифред? Я люблю тебя, слушай» «Привет, Гилберт, я знаю, что я тебе не нужна, кому вообще такая как я нужна? Но я встрескалась в тебя по самое не хочу, и вот теперь делай с этой информацией что хочешь!» Он с удивлением, но с неприкрытой нежностью смотрел на меня, пытаясь понять причину того, что я бежала почти через всю ферму к нему, хотя обычно я делаю все, чтобы не встречаться с ним. — Энн, что-то случилось? Ты в порядке? — в его голосе звучали нотки тревоги, но улыбнувшись я развеяла его опасения. — Нет, Гилберт, все хорошо, не волнуйся. — Мне надо к Мэттью, если ты не против, я пойду, — он попытался обойти меня, но я не дала ему этого сделать. Или сейчас, или никогда. — Конечно, я не против, просто… Мне надо тебе кое-что сказать… Я потупила взгляд, боясь смотреть ему в глаза, и он, кажется, боялся того же. Что я могу ему сказать? В голове промелькнула фраза, брошенная мною пару лет назад: «Если я захочу поцеловать мальчика, почему бы просто не поцеловать его?» На деле это казалось сложнее, чем я думала, но в то мгновение я не только потеряла дар речи, но и забыла как дышать. Все померкло: только мы с ним, здесь, в Зеленых крышах, под солнцем, непростительно близко друг к другу. И я хотела бы сейчас отвернуться от него и убежать прочь, но мои руки уже тянуться к его лицу. Нежным движением я обхватила его лицо ладонями и почувствовала его теплые пальцы поверх моих. Я боялась, что он отвергнет меня, что сейчас грубо скинет мои руки с его лица, вспомнит об Уиннифред и тому подобное… Страшно ждать чего-то и слышать шелест деревьев неподалеку, ведь это значит, что ответ на мои слова — тишина. — Энн… Нежно проговорил он. Мне не нужны были твои речи, твои прекрасные монологи и нравоучительные рассказы, мне нужен ты. Только ты. Приблизившись к его лицу, я легко коснулась своими губами его, дрожа всем телом. Его губы были такими теплыми и мягкими, я и представить себе не могла, как это может быть приятно: целовать того, кого любишь. Спустя пару затяжных секунд я отстранилась. Мы оба тяжело дышали и явно не знали, что сказать. Я опустила руки с его лица и уже готова была бежать, если бы не почувствовала его ладони у себя на талии, и его губы на моих. Обхватив руками его шею, притягивая его ближе к себе (но ближе уже некуда), стараясь почувствовать всего его, каждое плавное движение губ, пальцев, сжимающих мою талию и явно не желающих отпускать меня. Я растворилась в этом моменте, я растворилась в нем. Отстранившись от него, я ждала чего угодно: отрицания, грубости, отказа… Но мы стояли, улыбавшись друг другу в губы, а я все еще обнимала его за шею. Внезапно он притянул меня к себе, обнимая, до хруста костей, будто так давно ждал этого. — Я боялась, что ты не чувствуешь того, что чувствую я… — тихо начала я, когда он выпустил меня из своих объятий. — Я люблю тебя с того момента, когда ты разбила дощечку о мою голову, — ласково, но с долей иронии заключил он, и мы улыбнулись друг другу, но потом я кое-что вспомнила… — Если нас увидит Марилла, она разобьет десяток таких дощечек о наши головы, поэтому тебе лучше идти к Мэттью, — улыбнулась я, — и не улыбайся как кот, объевшийся сметаны. — Теперь только так, Энн Ширли-Катберт, — и выдержав паузу, добавил, — Блайт. Он улыбнулся самой обаятельной улыбкой из тех, которых мне удалось повидать, а я, чтобы он не так сильно мечтал, слегка толкнула его вперед, чтобы он все-таки шел к Мэттью. — До этого еще дожить надо, — бросила я. — С тобой-то доживешь, — наигранно скорчил рожу Блайт, изображая покалеченного. — Иди уже. Послав мне воздушный поцелуй (как последний идиот), он поплелся к Мэттью, а я, счастливая и слегка обескураженная, взволнованная и довольная, все еще на эмоциях от моего первого поцелуя, который оказался таким… таким… … повернулась в другую сторону и увидела грозную, и, по-видимому, обо всем знающую Мариллу, и моя улыбка быстро сошла с лица, и я вприпрыжку побежала в сарай, чтобы спасти своего возлюбленного от грозного дракона, который вот-вот испепелит его своим огненным дыханием. Видишь, Гилберт Блайт, как все вышло, ты предлагал мне свои услуги по спасению меня от дракона, а все опять делаю я!