Лишь только вместе, мы, всё, преодолеем.

Чуть позже, когда Шехзаде Селим вместе с Повелителем находился в зале для заседания Дивана, решая с визирями и высокопоставленными сановниками важные государственные дела, так как в самые ближайшие дни юноше предстояло занять пост регента Османского Государства, в связи с предстоящим военным походом на персов, в который готовился отправиться Султан вместе со своими сыновьями, в число которых входил и Шехзаде Мустафа, ему предстояло влиться в основное войско прямо из Амасии, юная Санавбер Султан ждала возвращения мужа, удобно сидя на тахте, погружённая в мрачные мысли об отношениях двух братьев и озаряемая яркими солнечными медными лучами, проникающими в просторные покои возлюбленного сквозь арочное окно и выход на мраморный балкон, дверь на который была открыта, откуда до юной девушки доходила приятная прохлада, доносящаяся с Босфора. Вот только, вскоре её одиночество оказалось дерзко нарушено приходом в покои к брату Шехзаде Баязедом. Он, в прямом смысле ворвался в них и, пылая праведным гневом, о явном наличии оного, его выдавало, пылающее пунцом, лицо и, способные, испепелить в любую минуту, светлые глаза, стремительно подошёл к дражайшей супруге Шехзаде Селима и, грубо схватив её за горло, поднял с тахты и принялся яростно орать ей в, ничего не понимающее, лицо: --Да, кто ты такая, Хатун, для того, чтобы угрожать моей Баш Хасеки войной?! Не слишком, ли много на себя берёшь?! Находишься в гареме всего пару дней, а уже строишь из себя великую устроительницу мира! Не лезь в мои дела с братом! Они тебя не касаются!—при этом он сдавил горло девушки так сильно, что ей стало нечем дышать, из-за чего она начала задыхаться, но не лишённая воинственности, коварно ему улыбнулась и вызывающе бросила в лицо, зарвавшемуся до предела, младшему Шехзаде: --Пора бы уже понять о том, что за отстаивание чести и душевное благополучие моего возлюбленного мужа, я буду бороться беспощадно со всеми его врагами, не зависимо от того, кем они являются: родными людьми или посторонними прохожими! Вы, же, сами копаете себе могилу этой бессмысленной братской враждой, которую разожгли по собственной глупости!—что разозлило парня ещё больше, из-за чего он даже занёс над ней руку, готовясь жестоко побить её. Девушка даже инстинктивно зажмурилась, готовясь претерпеть побои, как, в эту самую минуту, в свои покои вернулся Шехзаде Селим, покинувший Совет Дивана под предлогом, что забыл какой-то очень важный документ, без которого не хотел предстать перед отцом, благо Султан Сулейман понял сына и отпустил его. И не зря. Вернее вовремя, ведь увидев всё это, юноша стремительно подошёл к младшему брату и, решительно оттолкнув его от Санавбер, которая, словно подкошенная, рухнула на дорогой ковёр, жадно глотая ртом воздух и постепенно приходя в себя от внезапного нападения шурина, при этом из её ясных голубых глаз по бархатистым щекам тонкими струйками текли слёзы и учащённо колотилось в груди трепетное сердце и, не обращая внимания на братские разборки, которыми немного в стороне от неё занимались Селим с Баязедом, зато она отчётливо слышала их яростные крики друг на друга. --Чего ты добиваешься, Баязед?! Сколько можно изводить меня и мою семью бесконечными нападками?! Хватит! Так и признайся уже, наконец, себе в том, что вся твоя ненависть ко мне—всего лишь прикрытие запретной страсти ко мне, которую тебе никак не осуществить, по крайней мере до тех пор, пока мы находимся в стенах этого дворца! Только мы можем это исправить этим вечером в саду!—вызывающе прокричал в лицо брату Селим, при этом его всего, внутренне трясло от, переполнявших бурных чувств с эмоциями, которые беспощадно хлестали через край, из-за чего Баязед весь побагровел от бешенства, вызванного проницательностью старшего брата, узрившего ему прямо в душу, в связи с чем, выбежал из его покоев, подобно, выпущенному из пушки, ядру, оставляя Селима с Санавбер наедине друг с другом, постепенно приходить в себя после его визита, чем парочка и занималась, обнявшись и что-то в утешение говоря друг другу в перерывах между жаркими поцелуями. Провинция Амасия. Вот только возлюбленная юная супружеская пара даже не догадывалась о том, что, в эту самую минуту, стоя на балконе собственного дворца, Шехзаде Мустафа был глубоко погружён в мрачную задумчивость о вражде братьев, которая началась с самого их детства, которая не давала покоя трепетной душе молодого двадцативосьмилетнего мужчины и по сей день из-за того, что он не знал того, как ему их помирить и заставить уважать друг друга, в связи с чем печально вздохнул, что ни укрылось от музыкального слуха, бесшумно вышедшей к нему, горячо любимой Баш Хасеки Эфсун Султан, шестнадцатилетней темноволосой красавице-хорватке знатного происхождения с карими глазами, носящей под сердцем их второго Шехзаде, готового появиться на свет в любое время, о чём свидетельствовал её большой живот, надёжно скрытый под плотными тканями тёмного мятного атласного платья с блестящим безрукавным кафтаном и шифоновыми рукавами, при этом девушка чувствовала себя прекрасно, хотя и выглядела очень бледной и измождённой, но, не смотря на это, она доброжелательно улыбнулась возлюбленному, уже изначально зная о причине его мрачной задумчивости. --Не волнуйтесь, Шехзаде! Ваши братья обязательно помирятся! Иначе и быть не может!—желая, хоть немного подбодрить возлюбленного, доброжелательно произнесла юная Султанша, излучая огромное душевное тепло, которое постепенно завладело и молодым старшим Престолонаследником, вызвав у него очередной измождённый вздох, с которым он медленно обернулся и, с ласковой улыбкой смотря на очаровательную юную возлюбленную, ставшим для него не только смыслом жизни, но и тихой гаванью в беспощадном бушующем море людских страстей с бесконечными коварными дворцовыми интригами, душащими молодую пару, хотя на юную Баш Хасеки и поддерживала дражайшая матушка Шехзаде достопочтенная Махидевран Султан, черкесская княжна по происхождению и первая жена Султану Сулейману, успевшему остыть к ней из-за Хюррем султан, но продолжавшему уважать свою «весеннюю розу» за достойное воспитание и наставления их самому старшему сыну. --Как ты себя чувствуешь, милая моя Эфсун? Ребёнок не слишком сильно тебя мучает?—наконец, выйдя из мрачной глубокой задумчивости, обеспокоенно спросил возлюбленную Шехзаде Мустафа, заботливо поглаживая её круглый животик, что заставило юную девушку тяжело вздохнуть и душевно поделиться искренним беспокойством, пока не замечая присутствия возле них самой валиде Махидевран Султан, облачённой в парчовое нежное персиковое платье: --Наш малыш уже вот-вот родится на свет Божий, Шехзаде! Жаль только, что вы не будете с нами рядом в тот день! Пристальные, полные огромной любви взгляды молодых людей, в которых отразилось ясное апрельское солнце, встретились на мгновение, из-за чего они, не обращая внимания на лёгкую приятную прохладу этого дня, беззаботно играющую их роскошными одеждами, плавно и медленно воссоединились в долгом, полном искренней нежности, поцелуе, даже не подозревая о том, какие важные для репутации обоих братьев Шехзаде Мустафы события происходили в столице, а именно о том, как они отразятся на самом ближайшем будущем Шехзаде Селима с Баязедом. Вот только не успели влюблённые расстаться, как Эфсун Султан почувствовала внезапные тянущие боли внизу животу, предвещающие начало родов, не заставившие себя долго ждать, в связи с чем и, только переступив порог собственных покоев, выполненных в зелёных и синих тонах, она обнаружила, образовавшуюся возле ног небольшую кроваво-водянистую лужицу, заставившую её, мгновенно согнуться пополам и с измождённым стоном приказать верным рабыням, немедленно привести к ней акушерку, что те и убежали выполнять, встревоженные очень сильно. Не известно, сколько прошло времени, но вскоре гарем наполнился громким криком новорожденного малыша, которого, на удивление, благополучно и быстро, не говоря уже о том, что безболезненно произвела на свет, пока ещё единственная возлюбленная фаворитка главного престолонаследника, уже успевшего обо всём узнать во время беготни в гареме от кого-то из встревоженных рабынь горячо любимой Баш Хасеки, у покоев которой уже находилась его дражайшая Валиде Махидевран Султан, облачённая в парчовое тёмно-зелёное платье. Она, же первая и узнала от дворцовой акушерки о благополучном рождении нового представителя Султанской Династии, оказавшимся ещё к тому, же Шехзаде, радостно объявив обо всём единственному сыну, возбуждённо вбежавшему в покои к возлюбленной. --Не волнуйся, сынок! Твоя Баш Хасеки вместе с новым Шехзаде чувствуют себя хорошо!—успокаивая наследника, доброжелательно ему улыбаясь, произнесла Махидевран Султан, крайне бережно передавая, громко кричащий, свёрток из голубенького атласного одеяльца с золотой тесьмой, куда был завёрнут ребёнок, которого он с трепетным волнением, не говоря уже о, переполнявших молодого мужчину, радости со счастьем, принял в заботливые руки и, постепенно собравшись с мыслями, крайне осторожно сел на край постели, где лежала его дражайшая возлюбленная, испытывающая такое сильное счастье, что еле сдерживала слёзы, уже стекающие по бархатистым щекам тонкими прозрачными ручейками, и прочёл благословляющую молитву и троекратно провозгласил во всеуслышание: --Твоё имя Ахмет. Твоё имя Ахмет. Твоё имя Ахмет.—но, а, затем с огромной нежностью, поцеловал сына в лоб и, отдав его жене, благодарственно поцеловал её в губы, прошептав лишь одно.—Я люблю тебя, моя Эфсун! Ты вновь сделала меня самым счастливым. Но, а, что касается его горячо любимой Валиде, она решила не мешать возлюбленным и, воспользовавшись тем, что им не до неё, бесшумно вышла из покоев невестки и, царственно подошла к преданной ункяр-калфе по имени Федан, приказала ей, немедленно раздать золото наложницам и угостить всех шербетом, но, а вечером устроить грандиозный праздник в честь рождения новорожденного Шехзаде Ахмета, только что, произведённого на свет, Баш Хасеки Эфсун Султан. Главная калфа всё поняла и, почтительно откланявшись госпоже, отправилась в ташлык, сопровождаемая молодыми помощницами и провожаемая её одобрительным взглядом. Топкапы. В это, же самое время, когда, погружённая в глубокую задумчивость о недавнем разговоре со старшим сыном и невесткой о необходимости перевода её дражайших четырёх венценосных кузин из императорской России к ним в 16 век, Хюррем Султан, конечно была не против, считая, что девушки могут стать прекрасной партией для её сыновей, чем их глупые наложницы, смутно надеясь на то, что брак с честолюбивой благородной принцессой заставит, наконец, Шехзаде Баязеда взяться за ум и научит дружить с собственной головой и… Вот только ход её мыслей внезапно прервали яростные ругательства, произносимые самим виновником мрачных мыслей величественной госпожи, доносящиеся откуда-то со стороны оврага, куда она стремительно направилась, предчувствуя неладное. И не зря, ведь тот омерзительный ужас, что ей пришлось увидеть спустя пару мгновений, привёл молодую женщину сначала в отвращение, а потом в праведный гнев, который она обрушила на младшего сына, жестоко избившего и надругавшегося над старшим братом, то есть над Шехзаде Селимом, лежащим на густой шелковистой траве без чувств, весь в ссадинах и кровоподтёках, не говоря уже о том, что обнажённый по пояс с низу, собственно, как и, нависший над ним Шехзаде Баязед, лицо которого выражало долгожданное умиротворение с чувством победителя, что продлилось ровно до тех пор, пока он ни услышал отрезвляющий яростный крик матери, пронзивший тишину дворцового сада, озарённого яркими золотыми тёплыми лучами, уходящего за линию горизонта, апрельского солнца. --Баязед! Ты, что сотворил с собственным старшим братом?!—хотя она итак поняла, что именно здесь происходило пару минут тому назад, от чего её, вновь всю передёрнуло, а младшего сына заставило мгновенно отстраниться от Селима, в теле которого он до сих пор находился и ошарашенно посмотреть на дражайшую валиде, давшую ему несколько звонких пощёчин и приказавшую, сопровождающим её в прогулке, молоденьким агам, возглавляемым Сюмбюлем-агой, пришедшим в глубокий шок от, увиденной безнравственной жестокости, проявленной младшим Шехзаде в отношении к среднему, немедленно отправить Шехзаде Баязеда в темницу, а Селима привести в чувства, сопроводить в его покои и вызвать лекаря для обработки ран, чем и вывела слуг из состояния глубокого оцепенения. Те всё поняли и, не обращая внимания на препирательства Баязеда, оттащили его от брата, постепенно начавшего, приходить в себя, испытывая невыносимое моральное унижение и боль во всём теле, из-за чего ему хотелось провалиться под землю, но утешала смутная надежда на то, что теперь, когда младший брат выместил на нём весь свой гнев с ненавистью, между ними всё наладится и воцарится долгожданный мир с благополучием, из-за чего юноша измождённо застонал: --Лучше убейте меня, но избавьте от боли с унижением!—чем и привлёк к себе внимание дражайшей матери, мгновенно склонившейся над ним вместе с верным агой, совершенно забывшими о Баязеде, которого уже уволокли в подвальные помещения величественного дворца Топкапы и грубо бросили на холодный каменный пол темницы, закрыв тяжёлую деревянную дверь на прочный металлический замок. Им не было до него никакого дела, по крайней мере сейчас, пока Шехзаде Селим находился в столь ужасном состоянии, нуждаясь в заботе и любви матери с женой. Но, а, когда за окнами Величественного дворца Топкапы, плавно сгустились тёмно-синие сумерки, и стало совсем темно, постепенно пришедший в себя после зверского изнасилования вместе с избиением, учинёнными ему, горячо любимым младшим братом Шехзаде Баязедом, Шехзаде Селим прошёл в хамам, где, затерявшись в густых клубах пара, яростно принялся отмываться от всей той грязи, в которой его испачкал родной младший брат, несколько часов тому назад, погружённый в мрачную глубокую задумчивость, не заметив даже того, как бесшумно открылась дверь, и в просторное мраморное помещение дворцового хамама вошла юная возлюбленная несчастного Шехзаде Селима, уже обо всём прознавшая от многоуважаемой свекрови, что привело девушку: сначала в ужас, потом в огромную ярость и, наконец, сменилось огромной искренней жалостью к возлюбленному, которого, непреодолимо захотела утешить заботливыми ласками и нежностью, в связи с чем, понимающе тяжело вздохнула и, мягко приблизившись к нему, взяла из его рук, уже намыленную, мочалку и заботливо принялась тереть мускулистую мужественную спину горячо любимого мужа. --Не бойся, Селим! Я уже обо всём знаю и приложу все усилия для того, чтобы помочь тебе, скорее прийти в себя и забыть весь этот ужас с моральным унижением! Да и, Шехзаде Баязед, непременно ответит за всё то, зло, что причинил тебе. Со дня на день, его отправят в кафес по распоряжению нашей Валиде Султан. Она сама всё устроит.—воинственно произнесла юная Султанша, сидя вместе с возлюбленным на тёплой мраморной плите, так близко друг к другу, что отчётливо могли видеть и слышать собственное дыхание, от чего их хрупкие души переполняло приятным, вернее даже сладостным возбуждением, из-за которого их лица невольно залились румянцем смущения. --Давай не будем возвращаться к этому, Санавбер! Лучше помоги мне забыть всё!—нарушая своё и без того, чрезмерно затянувшееся, мрачное молчание, обратился с просьбой, напоминающей отчаянную мольбу о помощи, юный Шехзаде Селим, пристально смотря на жену. Девушка поняла его, хотя он мог бы её об этом и не просить, в связи с чем, тяжело вздохнула и, ласково гладя любимого по бархатистым щекам, сама не заметила того, как плавно воссоединилась с ним в долгом, очень пламенном поцелуе, который помог, постепенно юноше, отвлечься, не говоря уже о том, что забыться, пусть даже и на время, по крайней мере на то, пока они самозабвенно любили друг друга, неистово и очень сильно, прямо здесь, в хамаме. Но, а, после, когда возлюбленные юные супруги, измождённые головокружительными страстными порывами, которым самозабвенно предавались несколько минут тому назад, измождённые, но очень счастливые лежали в медной ванне с приятной тёплой водой и, прижавшись друг к другу, дремали, убаюканные спокойным биением сердца в своей груди и не обращая никакого внимания на лёгкое медное мерцание, исходящее от, горящих в, расставленных всюду возле них, золотых канделябрах, свечей, испускающих тихое, еле уловимое, потрескивание от, плавящегося и превращающегося в прозрачную воду, воска. Казалось бы, что эта нежная идиллия будет длиться целую вечность, ведь никто не осмелится, нарушить её, но это, хотя и очень нехотя, сделала сама юная Султанша тем, что внезапно распахнула бирюзовые глаза и, трепетно вздохнув, с огромной нежностью принялась смотреть на мужа, произвольно забывшегося восстановительным сном, вернее он не спал, а всего лишь слегка дремал, о чём свидетельствовало его тихое ровное дыхание и плотно сомкнутые голубые глаза и слегка подрагивающие густые шелковистые светло-русые ресницы, что заставило юную девушку, ласково ему улыбнуться и погладить по, залитым лёгким румянцем, щекам, из-за чего юноша внезапно вздрогнул, словно чего-то очень сильно испугавшись, и разомкнув глаза, с недоумением уставился на возлюбленную. --Всё хорошо, любовь моя! Расслабься!—умилённо выдохнула Санавбер, самозабвенно покрывая лицо мужа нежными поцелуями, заставляя его всего трепетать от, переполнявшего, истерзанную бесконечными невыносимыми страданиями душу, удовольствия, что помогло юноше печально вздохнуть и опять забыться под заботливыми ласками милой жёнушки, действующими на него, успокаивающе. В это, же самое время, находящаяся в своих просторных покоях, Хюррем Султан царственно восседала на парчовой тахте возле окна, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей теперь разговаривать с Повелителем, а именно о том, какую причину придумать для объяснения того, почему ей пришлось отослать их младшего сына в кафес, но понимала одно, что правду ни в коем случае нельзя разглашать, иначе Сулейман, в пылу праведного гнева, прикажет дать Селиму с Баязедом сто ударов плетьми, после чего её несчастные мальчики могут и не выжить, а этого молодая рыжеволосая Султанша не хотела допускать, ведь она уже потеряла одного своего самого старшего и любимого сына, ставшего жертвой коварной интриги Махидевран Султан. Новых потерей Хюррем, просто не вынесет, вернее её материнское сердце не выдержит. Именно из-за столь мрачных мыслей, проносящихся в голове женщины, из её груди вырвался измождённый вздох, не укрывшийся от внимания, бесшумно пришедшей к ней, Нургюль, облачённой, сегодня, в светлое зелёное парчовое платье с блестящим шёлком. Вот только выражение красивого лица юной венецианки наполняла невыносимая боль, беспощадно раздирающая ей трепетную душу, отразившаяся в изумрудных глазах, не говоря уже о том, что горячо любящее сердце обливалось кровью от беспокойства за возлюбленного, томящегося в кафесе, как она узнала от главной калфы и вот теперь пришла к дражайшей Валиде Султан за тем, чтобы узнать причину, столь внезапного и вынужденного наказания для Шехзаде, в связи с чем, юная девушка почтительно поклонилась свекрови и пожелала ей доброго вечера, тем-самым привлекая к себе её высочайшее внимание, чем и отвлекла Султаншу от мрачных мыслей, благодаря чему, Хюррем Султан, наконец, вышла из глубокой задумчивости и, как ей казалось, доброжелательно улыбнулась девушке со словами, похожими на печальный стон: --И тебе, Нургюль.—что подтолкнуло несчастную любящую девушку к отчаянным действиям, из-за чего она, словно подкошенная рухнула на колени к ногам свекрови и со слезами принялась умолять её о милости для Шехзаде Баязеда, продолжая, не понимать того, что он сделал такого ужасного, раз госпожа не нашла для него ничего другого кроме, как заточить в кафес: --А что мне теперь делать, валиде? Как быть? Что будет со мной и моим Шехзаде Османом? Вы сошлёте меня во дворец слёз?—чем и заставила свекровь грубо выдернуть из рук невестки подол шикарного голубого парчового платья и резко бросить: --Лучше занимайся сыном и не лезь туда, куда тебя не просят, Нургюль! Баязед заточён в кафес за непростительное и безнравственное отношение к старшему брату, что перешло уже все границы дозволенного! Скажи спасибо зато, что Повелитель ничего не знает о проступке Баязеда, иначе он вместо кафеса, лишился бы жизни!—что прозвучало для убитой горем юной девушки, словно отрезвляющая и очень болезненная пощёчина, давшая ей понять о том, что она может быть свободна, в связи с чем заплаканная Нургюль обречённо встала с колен и, почтительно откланявшись, уже собралась было направиться к выходу из покоев Валиде Султан, как внезапно почувствовала то, как у неё потемнело в глазах, от чего её слегка качнуло, и она потеряла сознание, упав в обморок прямо на, разбросанные по полу, мягкие подушки с яркими парчовыми и бархатными наволочками, чем встревожила свою свекровь, заставив её мгновенно отправить служанок за лекаршей. Она не заставила себя долго ждать и, явившись в покои к достопочтенной Хасеки Хюррем Султан в великолепные покои, почтительно поклонилась и, получив её молчаливое позволение, принялась внимательно осматривать, уже лежащую на парчовом покрывале широкого ложа Баш Хасеки Шехзаде Баязеда до тех пор, пока, внезапно ни выпрямилась и, с глубокой мрачной задумчивостью смотря на, терпеливо ожидающую её вердикта, Султаншу, тяжело вздохнула и, не зная того, как сказать, печально вздохнула, чем и привлекла к себе внимание достопочтенной госпожи ещё больше, заставив, встревоженно спросить: --Говори немедленно, что с моей невесткой, Зарифе Хатун?—благодаря чему, акушерка мгновенно вышла из мрачной задумчивости и, ничего не скрывая от влиятельной собеседницы, призналась: --Наша юная Нургюль Султан беременна, госпожа! У Шехзаде Баязеда будет ещё малыш, а может и малышка!—в связи с чем, воцарилось длительное молчание, заставившее Хюррем Султан, потрясённо переглянуться с, находящимися возле неё, в данную минуту, Сюмбюлем-агой и ункяр-калфой Фахрие, прекрасно понимая, что беременность Нургюль, совершенно не ко времени, ведь вражда братьев уже достигла такого апогея, что её последствия скрывать от Повелителя становится всё сложнее и сложнее, а тут ещё и это, в связи с чем Хюррем Султан измождённо вздохнула, чувствуя, что сдерживать Баш Хасеки Шехзаде Селима от стремления к мести их с мужем обидчику вот-вот выйдет из-под контроля и тогда жесточайшую войну будет уже не остановить, хотя Санавбер, тоже можно понять, ведь она так безгранично, трепетно и нежно любит Селима, что не в состоянии больше, молча смотреть на его невыносимые моральные и физические страдания, доставляемые Баязедом. Любая, горячо любящая своего мужа, жена поступила бы так же на месте Санавбер. Вот только не долго пришлось Хюррем Султан находиться в глубокой мрачной задумчивости из-за того, что из неё её вывела верная Фахрие, осторожно осведомившаяся о том, нет ли каких распоряжений, благодаря чему, Султанша смеха и веселья тяжело вздохнула и распорядилась: --Отправляйся немедленно в гарем и раздай наложницам золото со сладостями в честь нового Шехзаде, которого Нургюль Султан скоро подарит Шехзаде Баязеду, Фахрие! Пусть девушки порадуются! Ункяр-калфа всё поняла и, почтительно откланявшись, взяла из рук госпожи два тяжёлых мешка с золотыми монетами и ушла, провожаемая её задумчивым взглядом, чем и воспользовалась, постепенно приходящая в себя, но ещё продолжающая лежать в постели достопочтенной свекрови, Нургюль, которая ничего не понимала о том, что с ней, вдруг, произошло несколько минут тому назад, благодаря чему измождённо вздохнула: --Что со мной произошло?!—чем и привлекла к себе внимание Валиде, мгновенно очнувшуюся от мрачных мыслей о том, как ей примирить двух её самых проблемных, но горячо любимых сыновей и, обратив, наконец внимание на ещё, очень бледную невестку, доброжелательно ей улыбнулась и со всей любезностью, на какие была только способна, объяснила: --Ты упала в обморок, Хатун, но в этом нет ничего страшного. Да и, теперь тебе необходимо беречься от всех возможных волнений с опасностями. Лучше больше отдыхай, хорошо питайся и больше гуляй по дворцовому саду, так как ты скоро, снова станешь матерью. В тебе развивается новая жизнь. Ты готовишься подарить Шехзаде Баязеду нового Шехзаде, либо Султаншу.—из-за чего между двумя женщинами воцарилось длительное молчание, во время которого юная Нургюль, тщательно анализировала известие валиде о беременности, пока, наконец, воодушевлённая и очень счастливая, ни восторженно заулыбалась, инстинктивно приложив руку к своему ещё плоскому животу, трепетно вздыхая. А в это, же, самое время в покоях дражайшего мужа, Санавбер Султан, облачённая в шёлковое яркое бирюзовое платье с парчовым светлым кафтаном и серебристой вышивкой, уговаривала его в необходимости, немедленно пойти к Повелителю и всё ему рассказать о жестокости Шехзаде Баязеда, наливая ему из серебряного кувшина в кубок красное кипрское вино, считая, что Селиму это сейчас необходимо для окончательного успокоения его нервов, в связи с чем, юноша посмотрел на неё таким измождённым и полным невыносимой душевной печали взглядом, голубых глаз, в которых отчётливо прочитывалась мольба, оставить его в покое с данной проблемой, перед чем юная девушка не смогла устоять и, понимающе вздохнув, плавно села на парчовую зелёную тахту и взяла любимого за руку, как ей показалось, холодную, как лёд и, пристально всмотревшись в его бездонные печальные глаза, продолжила убеждать: --Селим, я всё понимаю, что ты боишься реакции Повелителя на известие о жестоком избиении вместе с глумлением, которому подверг тебя это изверг Шехзаде Баязед, но молчать, тоже нельзя, да и на твоей стороне правда. Пойми ты, наконец, что, если мы ничего не предпримем по твоей защите, твой брат не успокоится, пока ни убьёт тебя в конце-то концов, чего мы всеми силами не должны допускать. Возможно, он сейчас, как говорит наша достопочтенная Валиде Хюррем Султан на и не угрожает, находясь в заточении в кафесе. Только это временно. Какова гарантия того, что он не возобновит свои издевательства над тобой по возвращении из военного похода, куда он отправится вместе с Повелителем через месяц?! Этой гарантии нет. Значит, мы должны её сами создать себе.—ласково гладя возлюбленного по бархатистой щеке свободной рукой и чувствуя то, как он весь дрожит от, переполнявших его трепетную душу волнения вместе со страхом за их жизнь, что и заставило парня измождённо воскликнуть, предварительно, залпом осушив кубок с вином: --Санавбер, неужели ты не понимаешь одно, что, если я сейчас пойду к Повелителю и расскажу ему всё, что произошло между мной с Баязедом сегодня днём в дворцовом саду, он придёт в такую ярость, что не пощадит даже меня?! Ведь по закону шириата инцест с гомосексуальной связью карается смертью через забивание камнями, либо сотней ударов плетьми, притом обоим участникам, одновременно. Так-то ты меня любишь?!—но, постепенно успокоившись, не говоря уже о том, что, перестав, метаться взад-вперёд возле жены, юноша, вновь сел рядом с ней на тахту и выпил, молчаливо предложенный возлюбленной второй кубок с вином, погрузился в глубокую мрачную задумчивость о том, как им быть, а именно, как сделать так, чтобы оказался сурово наказан Шехзаде Баязед, а они сами вышли из данной ситуации целыми и невредимыми, да ещё и с честью, пока внезапно в голубых глазах юной девушки ни блеснула коварная идея, которую она и поспешила озвучить возлюбленному: --А, если нам подкупить кого-нибудь из султанской стражи для того, чтобы в ходе военного похода Шехзаде Баязед оказался убит, как бы, совершенно случайно? Либо ещё лучше, подкупить стражу в кафесе, чтобы они подали Шехзаде отравленную еду?—чем его и заинтересовала до такой степени, что он коварно заулыбался, но решил всё как следует обдумать для того, чтобы в столь опасном предприятии не получилось ни одного прокола. Вот только прежде, чем что-либо предпринимать против родного брата, Селим решил снова с ним поговорить, для чего и отправился в кафес, где находился Шехзаде Баязед, который, погружённый в глубокую мрачную задумчивость о том, что по собственной дурости натворил днём с братом, уже искренне обо всём сожалея и думая над тем, как всё исправить, хотя и понимал, что время вспять не повернуть, собственно, как и исправить, да и ему, отныне ничего другого не остаётся кроме, как пожинать плоды своего ужасного характера, причиняющего вред не только ему самому, но самое главное всем тем, кого он любит, из-за чего печально вздохнул, продолжая, сидеть на, обитой бархатом, тахте, обхватив голову сильными руками и не обращая внимания на тихое потрескивание пламени свечей в медных канделябрах, расставленных во всех углах его «золотой клетки», куда его ещё днём отправили по приказу валиде Хюррем Султан для того, чтобы призвать юношу к благоразумию, заставляя, подумать о содеянном. Именно в таком мрачном душевном состоянии младшего брата застал Шехзаде Селим, бесшумно войдя в скромную, но всё, же уютную комнату кафеса, предварительно дождавшись момента, когда бдительные молчаливые стражники откроют перед ним створки дубовой двери, но, а затем вновь закрыли за его спиной после того, как юноша, молчаливо, вошёл вовнутрь, что ни осталось незамеченным от младшего Шехзаде и донеслось до него в виде приятного прохладного дуновения, заставив его с измождённым вздохом медленно поднять голову и изумлённо уставиться на среднего брата, выглядевшего не менее мрачным, задумчивым и печальным, как он сам, в связи с чем Баязед горько усмехнулся: --Что? Пришёл поиздеваться над моим положением, Селим? Налюбовался? Доволен? Теперь можешь проваливать! Мне говорить с тобой не о чем! Только Селим даже и не собирался прислушиваться к язвительным словам брата. Вместо этого, он печально вздохнул и вразумительно проговорил: --Зря ты это, Баязед! Я пришёл для того, чтобы попытаться, окончательно разрешить наши разногласия и, наконец, помириться. Ты ведь, прекрасно знаешь о том, что наша с тобой вражда расстраивает наших дорогих близких.—что заставило Баязеда, ядовито рассмеяться, чем и смутил брата, введя его в лёгкий ступор, из которого ему стоило большого труда выйти, чем и воспользовался Баязед, мгновенно встав с тахты и яростно пыхтя, подобно вскипевшему самовару, с угрожающим криком накинулся на ошалевшего брата. Тот слегка растерялся, но не на долго, но, а затем, собравшись с мыслями, принялся защищаться, в связи с чем, между ними, вновь завязалась жесточайшая борьба, в ходе которой, Баязед швырнул Селима от себя в сторону так, что тот при падении ударился головой о выступ стола и распластался на пёстром ковре без чувств, чем не на шутку испугал своего брата, мгновенно и к своему ужасу, осознавшего, что он, возможно убил его, стремительно рванул к нему и отчаянно принялся приводить Селима в чувства, но тот никак не откликался, выглядя, при этом, очень бледным и безмятежным, не подавая никаких признаков к жизни, что ещё сильнее встревожило юного Шехзаде Баязеда, которым уже овладела самая настоящая паника. --Селим, очнись! Даже не вздумай покидать меня! Вернись немедленно! Хорошо! Ты победил! Мы больше не будем враждовать! Только не уходи! Слышишь!? Селим!—с большим трудом сдерживая, выступившие на глаза, предательские слёзы, ошалело умолял брата юноша, готовый в любую минуту, потерять самообладание, поддавшись панике вместе с отчаянием, из-за чего нещадно принялся трясти его за мускулистые плечи, чем, наконец, и заставил брата, открыть глаза, хотя и превозмогая невыносимую головную боль. --Да, слышу я тебя! Только не тряси! У меня итак голова, дико, раскалывается!—измождённо застонал Селим, совершенно потеряв ход времени и не зная того, сколько он тут пролежал без чувств на полу, что заставило Баязеда вздохнуть с огромным облегчением и не в силах больше бороться с, одолевающими его всего бурными радостными чувствами, крепко обнял брата и разрыдался, подобно маленькому мальчику от того, что не в силах был поверить в то, что самое страшное, уже далеко позади, а вернее даже не сбылось, к счастью. Позднее, когда над Османской Империей спустилась глубокая ночь, а, возглавляемые Фахрие-калфой и Сюмбюлем-агой молоденькие калфы с евнухами угощали наложниц сладостями в честь ребёнка, которого носила под сердцем Нургюль Султан, предварительно раздав всем золотые монеты, сопровождаемая верными рабынями, Хюррем Султан с величественной грацией, проходя по, залитому лёгким медным мерцанием от, горящего в чугунных настенных факелах, пламени, мраморному дворцовому коридору, приблизилась к покоям Шехзаде Селима для того, чтобы пожелать ему спокойной ночи, но какого, же было её удивление, когда она увидела, вышедшего из них своего второго сына Баязеда, потирающего лоб и звонко смеющегося над тем, как золовка ударила его золотым канделябром в отмеску за то, что он едва ни убил её дражайшего мужа, то есть Шехзаде Селима, которого парень сейчас доставил в Топкапы и в личные покои, передав в заботливые руки жены и дворцового медика, которые мгновенно занялись парнем, сам, же, Баязед, убедившись в том, что брат находится в надёжных руках и в полной безопасности, решил им не мешать, да и Санавбер выгнала его канделябром, который запустила в обидчика, целясь ему прямо в голову, но промахнулась, благо юноша успел за секунду до удара увернуться так, что канделябр его лишь слегка задел и со звонким грохотом упал на дорогой ковёр. --Баязед, что ты здесь делаешь? Разве ты не должен сейчас находиться в кафесе? Кто тебя выпустил от туда?—с негодованием накинулась на сына Хюррем Султан, стремительно подойдя к нему и пристально всматриваясь в его светлые, полные искреннего беззаботного веселья, глаза, благодаря чему, он с той, же легкомысленностью отмахнуться: --Да, вот доставил Селима домой, а то наш с ним душевно примирительный разговор привёл к тому, что он едва ни убился, ударившись головой об угол стола в моей тюрьме. Притом, Валиде, он пришёл ко мне сам и по собственной инициативе!—чем ни на шутку перепугал Султаншу, едва не потерявшую сознание от, услышанных ею, слов второго сына. Её даже слегка качнуло, но Баязед вовремя спохватился и поддержал мать одной рукой, сказав в утешение лишь одно.—Всё уже позади, валиде! Вот только голова у моего дражайшего брата, ещё какое-то время, поболит. Главное, что мы помирились.—что заставило Хюррем Султан вздохнуть с огромным облегчением, но её поразило, не известно по какой причине, взявшееся беззаботное веселье сына, отразившееся в его глазах и в улыбке, благодаря чему она вновь пристально уставилась на него и изумлённо спросила: --Так, Баязед, а, собственно, что тебя так развеселило? Не уж-то дурное самочувствие твоего брата?—что заставило парня, внезапно перестать смеяться и, ошалело смотря на мать, воскликнуть себе в защиту и, как бы возмущаясь: --Мама, да как я могу?! Нет! Что вы! Я смеюсь из-за весьма «тёплого» приёма, который мне оказала дражайшая жёнушка моего разлюбезного братца! Настоящая тигрица разъярённая! Не завидую я её врагам! Пусть спасибо скажут за то, если в живых останутся! Последние фразы юноша произнёс, вновь с прежней беззаботной весёлостью и смеясь, чем ещё больше озадачил дражайшую валиде, успевшую, буркнуть лишь одно, да и то небрежно: --Ладно! Отправляйся к своей Баш Хасеки, Баязед! У неё для тебя есть радостное известие, о котором мы узнали совсем недавно, буквально несколько часов тому назад!—в связи с чем, немного озадаченный Шехзаде Баязед отправился в гарем, а именно в покои к дражайшей Нургюль, которая, как он думал, возможно уже крепко спала у себя в постели, смирившаяся с тем, что за этот год, им так и не встретится больше.