Лишь только вместе, мы, всё, преодолеем.

Но, а, в эту самую минуту, продолжающий следить за расчехлением дежурной шлюпки, расположенной на крыше капитанского мостика, погружённый в глубокую мрачную задумчивость, капитан Смит внезапно обернулся и, заметив появление юной Великой княжны с османским принцем, оказался искренне обрадован тем, что они вернулись к нему живыми и невредимыми, что заставило его вздохнуть с огромным облегчением, но не на долго, ведь, в эту самую минуту, мужчину насторожила их странная мрачность в ясных голубых глазах с постоянными переглядываниями между собой, словно они хотели в чём-то ему признаться, но не могли никак на это решиться, видя и понимая это, он решил сделать всё за них. --Что с вами, Ваши Высочества? Вы меня пугаете! Надеюсь, ничего страшного не произошло, о чём мне придётся волноваться?—насторожено спросил мужчина у подопечных, пристально смотря на них, в связи с чем, возлюбленные вновь, задумчиво переглянулись и, тяжело вздохнув, уже захотели признаться ему в том, что у юной девушки случился выкидыш, как, внезапно их всех мощно тряхнуло и, сбросив в ледяную воду, унесло бешеным течением далеко прочь от, почти уже затонувшего, лайнера, пока все трое ни упёрлись о металлический борт, перевёрнутой к верху дном, шлюпки, что позволило почтенному капитану вместе с его двумя венценосными подопечными, мгновенно вынырнуть на поверхность и, крепко держась за канат, осмотреться по сторонам и увидеть то, в каком ужасном состоянии находится их несчастный корабль, вид у которого был плачевный, с уже погрузившимся под воду мостиком, благодаря чему, все сделали мрачный вывод о том, что лайнеру осталось от силы ещё минут 20-15, да и сигнальные ракеты уже больше не выпускались в ночное звёздное небо, так как закончились. Вся надежда оставалась на последнюю дежурную шлюпку, которую, возможно уже приготовили к спуску на воду офицеры, но, понимая, что, если они сейчас не заберутся на дно шлюпки, то погибнут в ледяной воде, Селим первым взобрался на шлюпку и протянул руки к возлюбленной для того, чтобы поднять её к себе, что ему помог сделать, вовремя опомнившийся, капитан Смит, которому уже не суждено было присоединиться к ним из-за того, что его одежда из-за длительного пребывания в воде очень сильно намокла и отяжелела, что начала, неумолимо тянуть его ко дну, с чем он не мог бороться, хотя и Селим протянул к нему руки, намереваясь, помочь взобраться наверх, в связи с чем, медленно обвёл их прощальным печальным взглядом и, произнеся: --Прощайте, дети мои! Да, поможет вам Господь Бог!—скрылся в ледяной океанской пучине, успев, услышать душераздирающий, полный невыносимого отчаяния, крик, уже начавшей, терять сознание от, переполнявшего её трепетную душу, и леденящего кровь, ужаса, бывшей возлюбленной, смешанный с горькими рыданиями: --Эдвард, нет!!!—после чего несчастная юная девушка провалилась в глубокое беспамятство, не задумываясь о, находящемся в ошалелом состоянии от, разыгравшейся на его глазах драмы, Селиме, ставшего невольным свидетелем того, как внезапно наступила непроглядная тьма, и до которого донёсся ужасный оглушающий грохот с треском, от разломавшегося пополам, а именно в районе между второй и третьей трубой. «Титаника», что заставило юношу, плотно зажать руками уши. Казалось бы, время остановилось, но это было, далеко не так, ведь в эту самую минуту, парень увидел то, как огромная пароходная корма возвысилась над ночным небом, подобно несокрушимой корме и, простояв так несколько минут, с диким агоническим рёвом ушла под воду. Наступила мрачная, можно даже сказать, могильная тишина, нарушаемая лишь отчаянными криками и плачем, погибающих в ледяной воде, несчастных людей, от чего можно легко, потерять рассудок, в связи с чем и для того, чтобы защитить разум, юноша удобно лёг рядом с возлюбленной и, заботливо обнимая её, плотно закрыл глаза и провалился в глубокий сон, не задумываясь о том, что так может больше никогда и не проснуться. Ему было всё равно. Османская Империя. 1541 год. Утро следующего дня. Вот только никакой радости от прибытия домой в родной дворец Топкапы совсем не ощущалось у Великого Повелителя Османов, ведь, хотя его сын вместе с дражайшей невестой находился отныне в полной безопасности, но был так сильно измождён морально и физически, что не вставал с постели и постоянно спал в отдельной каюте, как и прекрасная юная возлюбленная Селима, за которой ухаживали рабыни, в связи с чем и именно в таком состоянии юноша с девушкой были доставлены в палантине в главный дворец и размещены в личных покоях, куда к ним направили медиков. Что, же касается самого Повелителя Османской Империи, он прошёл в главные покои, где его уже с нетерпением ждали, не находящие себе места от невыносимого беспокойства за юного Шехзаде его дражайшая валиде Хасеки Хюррем Султан, облачённая в яркое атласное, обшитое бриллиантами, шикарное платье и успокаиваемая главной хазнадар по имени Гюльфем Хатун, привлекательная русоволосая молодая женщина с добросердечным миролюбивым, но справедливым характером, одетая в атласное розовое платье. --Госпожа, успокойтесь! Шехзаде вернётся к нам целым и невредимым, иначе и быть не может!—заботливо убеждала она рыжеволосую Хасеки, продолжавшую, метаться по главным покоям, подобно растревоженной львице по клетке, что продлилось ровно до тех пор, пока глашатый, громко ни ударив посохом о каменный пол, объявил: --Внимание! Султан Сулейман хан Хазретлири!—благодаря чему вся султанская семья, в которую входили Шехзаде Баязед вместе с Баш Хасеки, черноволосой венецианкой по имени Нургюль, облачённой в светлое платье, почтительно поклонились, замерев в трепетном ожидании, оказавшимся, нарушенным долгожданным приходом великого Падишаха, который к глубокому душевному удивлению домашних, царственно вошёл в свои покои совершенно один, что заставило его дражайшую несчастную рыжеволосую Хасеки, вновь впасть в состояние близкое к панике, из-за чего её младший сын Шехзаде Баязед и невестка Нургюль, мгновенно и в знак искренней поддержки прижались к ней, замершие в ожидании объяснений Повелителя о том, почему с ним нет Шехзаде Селима, что Султан Сулейман поспешил, немедленно объяснить, понимая взволнованное душевное состояние близких, тем-самым успокаивая их всех: --Можете выдохнуть с облегчением! Шехзаде Селим вернулся домой вместе со своей дражайшей Хасеки по имени Санавбер! Вот только они не смогли прийти на встречу со всеми вами, так как сильно измождены после этой ночи, морально и физически! Их, по моему распоряжению разместили в разных покоях! Они сейчас крепко спят под действием лекарственных средств и под присмотром медиков со слугами.—благодаря чему все вздохнули с огромным облегчением ровно, как и сама Хюррем Султан, решившая, немедленно отправиться в покои к среднему сыну для того, чтобы узнать у него о том, не нуждается ли он в какой-либо помощи, либо просто в материнской заботе с утешением, в связи с чем в знак искренней благодарности вместе с почтением, горячо поцеловала руки мужу и, получив от него молчаливое позволение на это действо, почтительно откланялась и ушла, провожаемая понимающим взглядом мужа, полностью разделяющим её материнские чувства. А между тем, уже проспавший беспробудно на протяжении этих последних двух дней после страшного кораблекрушения, юный Шехзаде Селим проснулся от ощущения того, что его кто-то ласково поглаживает по шелковистым светло-русым волосам, что заставило парня невольно вздрогнуть от неожиданности и инстинктивно открыть голубые, как небо в ясную погоду, глаза, обрамлённые густыми шелковистыми ресницами, которые мгновенно ослепили яркие золотые солнечные лучи, что заставило юношу, зажмуриться, но какого, же было удивление его, когда он увидел, сидящую возле него на краю широкой постели, дражайшую матушку, смиренно ожидающую пробуждения среднего сына, а это означает лишь одно—юноша вернулся домой, в родной 16 век во дворец к великому отцу Султану Сулейману, хотя и не понимал одного, каким образом ему вместе с милой Санавбер удалось переместиться в Османскую Империю. Кстати, о самой Санавбер. --Мама, а где моя…—внезапно спохватившись, попытался узнать у дражайшей Валиде юноша, мгновенно сев на постели и пристально всмотревшись в миловидное и полное искренней доброжелательности лицо молодой рыжеволосой женщины, которая, словно догадавшись о ходе мыслей сына, заботливо успокоила его, сказав лишь одно: --Не волнуйся, Селим, с твоей невестой всё в порядке. Она очнулась ещё вчера вечером. Сегодня утром я проведала её. Мы душевно поговорили. Скажу даже больше—она мне понравилась. Вот только вы сможете заключить официальный никях после того, как девушка научится всему тому, что обязана знать Султанша династии. Если хочешь, я могу сама курировать её обучение. Она сама просила меня о скорейшем начале обучения для того, чтобы отвлечься от скорбных мыслей о, пережитом вами два дня тому назад, страшном кораблекрушении.—чем до глубины души порадовала своего сына, в связи с чем он вздохнул с огромным облегчением и, вновь опустился на подушки, желая ещё немного поспать. Вот только у него ничего не вышло из-за того, что этого ему не позволила Хюррем Султан, решившая, что её сын итак уже достаточно отоспался, и ему пора постепенно приходить в себя, не говоря уже о том, что продолжать жить дальше, мотивируя ещё и тем, что дражайшая невестка нуждается в его душевном тепле и внимании с заботой, да и братья с сестрой соскучились по нему, что заставило парня язвительно усмехнуться и заключить: --Конечно, соскучились они! Так я поверил, мама! Да, Баязед с Джихангиром и Разие, лишь порадовались бы тому, если бы я погиб вместе с «Титаником»! Они ненавидят меня! Не понимаю лишь одного, почему Вы этого не хотите замечать!—чем и потряс до глубины души свою валиде, которая итак всё знала и понимала, но всеми силами не хотела признаваться самой себе в том, что сама повинна в разгоревшейся взаимной ненависти между детьми, из-за чего печально вздохнула и, не говоря больше ни единого слова, грациозно поднялась с постели сына и, отдав приказ хранителю его покоев о том, чтобы скорее принесли одежду её несчастному Шехзаде, ушла, провожаемая взглядом полного отрешения, самого Селима, продолжающего сидеть на своей постели и с безразличием смотрящего куда-то в сторону. Но, а, чуть позже, когда юная Санавбер, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о, пережитом несчастье, прогуливалась по дворцовому саду, даже не замечая его красот, пока ни услышала, доносящиеся откуда-то со стороны громкие мужские голоса, один из которых принадлежал её жениху Шехзаде Селиму, что натолкнуло девушку на мысль о том, что братья из-за чего-то ссорятся, в связи с чем, она, мгновенно вышла из скорбного забытья и, слегка придерживая пышную юбку парчового зелёного платья, скрытого под бархатным тёмно-бирюзовым пальто, отороченным соболем, стремительно отправилась по небольшой тропинке в то место, где находились братья, сопровождаемая рабынями, подобранными ей будущей свекровью Великой Хюррем Султан, с которой у неё отношения, пока были дружескими и даже местами душевными. Вот только чутьё не подвело юную Великую княжну, ведь братья её дражайшего жениха, действительно накинулись на беднягу, подобно голодным шакалам на несчастную жертву, обвиняя его во всех смертных грехах, а именно в том, что забрал себе в управление санджак престолонаследника, то есть Манису, что девушке очень сильно не понравилось, и она незамедлительно вмешалась, выглядя при этом, очень воинственной. --Что вы за братья такие, раз готовы поубивать друг друга из-за какой-то провинции?! Разве братьям полагается относится друг к другу именно с такой ненавистью?! Вы самые настоящие шакалы!—отрезвляюще бушевала юная девушка, враждебно смотря на трёх парней, готовых в любую минуту, вновь вцепиться в её дражайшего жениха, вернее это сделал Шехзаде Баязед, парень, обладающий привлекательной внешностью и богатырским телосложением, прокричавший среднему брату в лицо с огромной ненавистью: --Зря Повелитель стащил тебя с перевёрнутой шлюпки позавчера ночью, Селим! Лучше бы оставил тебя умирать, как, брошенную на сильный мороз, собаку!—что натолкнуло, находящуюся возле них, юную девушку на мысль о том, что все уже обо всём знают, от чего ей стало не по себе, хотя реакция жениха её порадовала. Он не стал замыкаться в себе, бледнеть и наполняться невыносимой печалью. Вместо этого, юноша весь вскипел и, кинувшись на брата с кулаками, яростно прокричал: --Да, как ты смеешь говорить о таком, Баязед! Ты даже себе не представляешь, какой ужас мне пришлось пережить на борту погибающего лайнера, каждая минута пребывания на котором, могла стать последней в жизни, не говоря уже о том, что смотреть на погибающих несчастных людей, прекрасно понимая, что ты ничем не можешь им помочь, вырваться из ледяных лап безжалостной смерти! Вам всем легко рассуждать, находясь здесь в солнечном Стамбуле и тёплых стенах отцовского дворца!—после чего, между двумя братьями завязалась драка, во время которой они повалились на шелковистую зелёную весеннюю травку, продолжая драться, что сопровождалось злобными язвительными словами самого младшего из трёх братьев—Шехзаде Джихангира, горбатого юноши, что напоминало собой шипение гремучей змеи, поддерживающие Баязеда. Вот только юная девушка не смогла спокойно смотреть на это и, встав между двумя дерущимися братьями, возмущённо воскликнула, отчаянно пытаясь, привести их в чувства: --Селим! Баязед! Прекратите немедленно! Где ваши братские чувства?! Неужели из-за какого-то проклятого санджака, вы готовы поубивать друг друга?! Раз так, то будь проклят этот санджак!—что, наконец, привело братьев в чувства, заставив, мгновенно перестать драться и сыпать друг друга скверными ругательствами. Они замолчали, но ещё продолжали смотреть друг на друга враждебно, не учтя одного, что за всей их ссорой с балкона главных покоев внимательно наблюдают их венценосные родители: Султан Сулейман и его дражайшая Хасеки Хюррем Султан, которым очень сильно не понравилась та несправедливая агрессия, с каковой братья встретили Шехзаде Селима, но зато пришлось по душе то, как невеста их несчастного сына, попыталась разнять братьев и призвать всех к благоразумию, напоминая о братской любви с поддержкой. Только непростительное поведение младших Шехзаде по отношению к их старшему брату на столько сильно возмутило Великого Падишаха с его дражайшей Хасеки, что они решили вразумительно поговорить с сыновьями, немедленно, в связи с чем Султан Сулейман, обратив, наконец, внимание на стоявшего немного в стороне в смиренно ожидании распоряжения верного Локмана-агу, хладнокровно, вернее даже с оттенком лёгкой раздражительности, приказал: --Немедленно приведи ко мне Шехзаде Баязеда с Джихангиром!—тот всё понял и, почтительно откланявшись, ушёл выполнять поручение, а между тем, султанская чета продолжила с мрачной задумчивостью, смотреть на, по-прежнему находящихся в саду, сыновей, от которых стремительно отошли Селим с Санавбер, перевозбуждённые несправедливой ссорой с младшими Шехзаде, накинувшимися на своего старшего брата, подобно шакалам голодным, о чём свидетельствовали, раскрасневшиеся от, переполнявшего их трепетные души, гнева, лица, при этом ничего не замечая на своём пути до тех пор, пока ни вошли в просторные покои юного Престолонаследника, выполненные в красных оттенках, разбавленных золотой различной лепниной, колоннами, ажурными арками и канделябрами. --Вот теперь ты убедилась в том, что мои братья меня ненавидят и жаждут моей смерти, Санавбер, а всё из-за того, что дражайший наш Повелитель отдал санджак Манису мне в управление, а не кому-то из них, либо их любимому Мустафе! По их мнению, я самый недостойный и конченный пьяница, хотя это далеко не так! И да! Как ты думаешь, из-за чего я пить начал?—но, видя негодование в голубых глазах невесты, понимающе вздохнул и, сев вместе с ней на, обитую парчой, тахту, возбуждённо продолжил монолог.—Одиночество с пониманием того, что я никому из моих родных не нужен! Это сейчас, на протяжении последних двух-трёх лет, я являюсь старшим сыном моей дражайшей Валиде, так как нет больше их любимого Мехмета. Он стал безвинной жертвой коварных интриг злобной Махидевран Султан. Конечно, я одинаково люблю и уважаю всех моих братьев, что нельзя сказать о них. Вот только в ответ ему было мрачное молчание, ласково поглаживающей его по бархатистым щекам, возлюбленной, пытающейся таким способом, хоть немного успокоить милого избранника, из мужественной груди которого вырвался измождённый вздох, в связи с чем он даже инстинктивно закрыл глаза, на мгновение, пока ни услышал её воинственный совет, подействовавший на него, как призыв к борьбе: --Даже не вздумай идти на поводу у своих братьев и отказываться от управления санджаком наследника, Селим! Раз Повелитель доверил его тебе, значит посчитал, что ты достоен этого. Ему виднее. Не стоит оборачивать против себя Государя, ведь нам с тобой очень важна поддержка его и твоей достопочтенной Валиде, а братья пусть злятся и бесятся, ведь они, просто завидуют тому, что ты находишься на шаг впереди них к трону. Султаном станешь именно ты, Селим, но для этого нам с тобой необходимо быть рядом с Их Величествами и не допускать того, чтобы они разочаровались в тебе. Ради нашего благополучия и скорейшего восхождения на османский престол тобой, я даже подружусь со всеми Султаншами и Хасеки твоих братьев.—но, видя немой вопрос в ясных голубых глазах юноши, выражающих огромное искреннее негодование вместе с беспокойством за её душевное благополучие, понимающе вздохнула и заключила, доброжелательно ему при этом улыбаясь:--На траур по нашим дорогим друзьям и знакомым, погибшим позавчера в кораблекрушении, мы не имеем права, да и у нас, совершенно нет на это времени! Вот, когда победим в кровопролитной борьбе за османский престол, тогда и почтим их память!—благодаря искреннему взаимопониманию с моральной поддержкой дражайшей избранницы, Селим окончательно взбодрился, не говоря уже о, вспыхнувшем в его голубых глазах, воинственном огне и загадочной улыбке, растянувшей соблазнительные пухленькие, так и взывающие к неистовым поцелуям, губы. Вот только пара даже и не догадывалась о том, что в эту самую минуту, в главных покоях Великий Султан Сулейман, уже, терпеливо дождавшись прихода своих двух младших сыновей, которые пришли, ничего не понимая и едва слышно строя догадки о причине того, для чего Повелитель позвал их к себе в покои, почтительно поклонились, затаив в светлых глазах немой вопрос: «Чем мы можем быть для Вас полезны, Повелитель?», накинулся на них с яростной нравоучительной тирадой, втолкнувших парней в ещё большее негодование: --Что за встречу с братом вы, тут устроили?! Откуда в вас взялась такая беспощадная ненависть к старшему брату?! Селиму итак позавчера тяжело пришлось! Мы его едва не потеряли, а тут ещё ваша несправедливая ненависть к нему! Сколько можно?! Вы, же родные братья! Хватит нападать на него и обвинять во всех смертных грехах, которые он даже и не совершал! Конечно, он не ангел и совершает ошибки по молодости и неопытности с незнанием жизни! Так, кто в этом мире не без греха?!—яростно бушевал Властелин, бросая на сыновей молниеносные грозные взгляды, во время которых успел, отчётливо прочесть в их глазах презрительную мысль о том, что, возможно Селим уже успел нажаловаться на них всех, что, как они считали, было в его репертуаре, но эту догадку опроверг сам Повелитель, словно догадавшись о ходе их мыслей, грозно огрызнувшись: --Селим не приходил сегодня ко мне и к матери ни разу! Спросите о том, откуда мне стало известно о вашей травле, которую вы несправедливо устроили старшему брату?! Я видел ваше общение с балкона!—чем и привёл сыновей в ещё большее изумление, заставив их, вновь потрясённо переглянуться между собой и тяжело вздохнуть, прекрасно понимая, что крыть им нечем, собственно, как и сыпаться обвинениями в адрес Селима, из-за чего они виновато опустили головы, хором, пробормотав лишь одно: --Лучше бы он, вообще на свет не родился! Нам всем было бы только легче!—и почтительно откланявшись, ушли из главных покоев, чувствуя на себе грозный взгляд Повелителя, не понимающего одного, что он упустил в воспитании сыновей, раз они стали такими безжалостными к родному среднему брату, даже не заметив того, как вышел на балкон и, оперевшись сильными руками о мраморное ограждение, отрешённо принялся смотреть на Босфор, по зеркальной ровной глади которого величаво проходили взад и вперёд корабли с рыбацкими лодчонками, не обращая внимания на, плавно обволакивающую его всего, подобно тёплой шерстяной шалью, приятной прохладой. Вылетев из главных покоев, подобно ядру из пушки, обуреваемый яростью, Шехзаде Баязед, лицо которого налилось пунцом, нёсся по мраморному, залитому яркими солнечными лучами, коридору так стремительно, что его младший брат Шехзаде Джихангир, еле поспевал за ним, отчаянно пытаясь образумить. --Баязед, подожди! Я за тобой не успеваю!—просил он брата, в связи с чем юноша, наконец, решив прислушаться к просьбам, замедлил шаг, позволяя Джихангиру, догнать себя и немного отдышаться, что тот и сделал, вразумительно проговорив: --Баязед, может мы зря нападаем на Селима?! Отец прав! Пора перестать видеть в нём врага, всё-таки Селим наш родной брат!—чем и заставил Баязеда, уставиться на младшего брата, как на ненормального, из-за чего Джихангир судорожно сглотнул, мысленно признав, что он зря это предложил, но слова были уже сказаны и вернуть их назад было нельзя, из-за чего он печально вздохнул, решив оставить брата в покое и отстать от него, в связи с чем Баязед продолжил путь до покоев дражайшей матери, душевно беседующей со своим многострадальным старшим сыном и его невестой, сидя на, обитой светлой парчой, позолоченной софе друг на против друга и лениво попивая ягодный шербет из серебристого кубка, не говоря уже о том, что обмениваясь легкомысленными добродушными шутками, что мгновенно сошло на «нет», стоило лишь Шехзаде Баязеду переступить порог роскошных покоев своей дражайшей валиде, одетой в золотое парчовое платье с органзой и шёлком, что идеально подходило к её шикарным золотисто-огненным волосам, заплетённым в толстую косу, украшенную бриллиантовыми нитями и накинуться на среднего брата с обвинениями в ябедничестве, во время чего несколько раз вознамеривался ударить его в лицо, не обращая внимания на отчаянные попытки того, призвать Баязеда к благоразумию, что ввело юную Санавбер в оцепенение. Зато Хюррем Султан не растерялась и, оттащив среднего сына от старшего, дала ему звонкую отрезвляющую пощёчину с яростными словами: --Баязед, немедленно прекрати нападать на старшего брата! Разве, я тебя воспитывала именно так?! Он тебе не враг! Где твоё уважение?! Хватит строить из себя, всеми обиженного, юнца! Немедленно извинись перед Селимом!—что ввело, потирающего, горящую от удара, щеку, Баязеда в ступор, не говоря уже о том, что в ясных светлых глазах заблестели слёзы, не говоря о, надувшихся от обиды, пухлых губах. Вот только Баязед даже и не собирался идти на поводу у матери и просить прощения у ненавистного брата, считая это ниже своего достоинства и гордости, в связи с этим, юноша презрительно фыркнул и, царственно развернувшись, решительно отправился к выходу из покоев, как услышал, брошенное ему в след грозное приказание матери: --Баязед, немедленно вернись и попроси прощение у старшего брата!—но, всё тщетно. Юноша ушёл, громко хлопнув дверью и провожаемый ошарашенным взглядом матери с прекрасной юной невесткой, занимающейся, приведением в чувства Селима, уже, поднявшегося в пола, но до сих пор, так и не понимающего одного, за что младший брат его так ненавидит. Но, а чуть позже, когда, сопровождаемая калфами, юная Санавбер, погружённая в мысли о вводном учебном дне, шла по коридору, она встретилась с, вышедшей из ташлыка, красивой знойной брюнеткой с изумрудными большими глазами, обрамлёнными густыми шелковистыми иссиня-чёрными ресницами, горделиво вздёрнутым аккуратным носиком и пухлыми соблазнительными алыми губками, одетая в шикарное яркое розовое парчовое платье с дополнением шифона, которая была погружена в романтическую мечтательность о возлюбленном Шехзаде, каковым для неё являлся Баязед, в связи с чем девушка трепетно вздохнула и, поравнявшись с новоиспечённой женой Шехзаде Селима, доброжелательно ей улыбнулась и произнесла: --Доброго дня тебе, Санавбер Хатун! Надеюсь, первый учебный день тебя не утомил? Девушки свободно общались друг с другом, так как занимали одинаковые титулы в султанском гареме, да и успели познакомиться ещё вчера днём, не говоря уже о том, что взаимное беспокойство за вражду их любимых мужчин объединило их в огромном искреннем желании, привести Шехзаде к миру. Вот только что, бы они ни делали и как бы ни уговаривали возлюбленных о примирении, но ничего не получалось, вернее упрямство Шехзаде Баязеда не позволяло парню, переступить через собственную гордость и откликнуться на стремление среднего брата, возродить между ними мир, в связи с чем и от понимания того, что у них ничего не получается, девушки печально вздохнули. --Шехзаде Баязед, вновь напал на Шехзаде Селима, когда мы с ним душевно беседовали с Валиде о том, что было бы не плохо, перевести сюда Их Императорских Высочеств Великих княжон Романовых, то есть моих дражайших кузин, из двадцатого века к нам в шестнадцатый, так как у них здесь больше шансов выйти замуж за наследников достойных трону высокопоставленных визирей и жестоко побил моего мужа. Если твой Шехзаде не угомонится и продолжит изводить моего Селима, я даже боюсь представить, во что это, в итоге выльется. Признаюсь, честно, мне больше нравится мир между нами всеми, но никак не война. Всё зависит от Шехзаде Баязеда. Если он продолжит нападать на Селима, который совсем не хочет воевать с братьями из-за того, что их трепетно любит и уважает, то мне придётся помочь ему в кровопролитной борьбе за отстаивание нашей чести с достоинством.—со вздохом искреннего измождения поделилась с подругой юная златовласка Санавбер, совершенно не желая добиваться того, чтобы Нургюль восприняла её вразумительные и, полные невыносимой душевной усталости, слова, как за угрозу. Вот только Нургюль, хотя и полностью разделяла чувства подруги, но всё-таки, внутренне напряглась, хотя и не подала вида под маской искренней доброжелательности, прекрасно понимая, что своим упрямством в отношении к Шехзаде Селиму, Баязед вредит, прежде всего, себе и окружающим, но, так ничего и не ответив собеседнице, печально вздохнула и ушла, оставляя её, стоять посреди коридора и с мрачной задумчивостью смотреть ей в след. Вернувшись, наконец, в покои к мужу, Санавбер застала его, хаотично мечущимся по комнате, что напоминало, растревоженного льва, обхватив голову сильными руками и не находя себе места от, переполнявших его трепетную душу, бурных чувств из-за того, что продолжал негодовать от несправедливой ненависти младших братьев по отношению к нему, благодаря чему даже не заметил присутствия в великолепных покоях дражайшей кадины, что продлилось, ровно до тех пор, пока с печальным вздохом ни сей на, обитую светлой парчой, тахту, вновь обхватив голову руками. --Ну, чего они добиваются своей ненавистью ко мне?! Сколько можно издеваться надо мной?! Неужели они не видят того, что я не хочу воевать с ними?!—измождённо простонал юноша, готовый в любую минуту расплакаться, что было не свойственно его сильной натуре, ведь он всегда и с честью выходил из любой проблемы, трезво оценивая и анализируя её, но тут, уже просто устал морально и физически, в связи с чем, Санавбер понимающе вздохнула и, бесшумно плавно сев рядом с ним, заботливо взяла возлюбленного за руки и принялась ласково поглаживать их по гладким, как атлас, ладоням, благодаря чему, юноша, постепенно начал, успокаиваться, не обращая внимания на то, как за пределами роскошного султанского главного дворца, солнце начало клониться к закату, окрашивая всё вокруг в яркие: оранжевый и золотой цвета и оттенки, а на его место пришёл вечер с, сгущающимися тёмно-синими и бирюзовыми, сумерками. --Успокойся, Селим! Твои братья не стоят того, чтобы из-за них ты себя так изводил. Будь выше их всех! Они злятся от того, что чувствуют то, что тебе быть следующим Падишахом, а не им.—мудро рассудила юная девушка, пристально всматриваясь в голубую глубокую бездну добродушных глаз избранника, из-за чего он, вновь печально вздохнул и, вскочив с тахты, принялся опять, метаться по покоям взад-вперёд, пока, наконец, внезапно, ни остановившись, высказал: --Кажется, я догадываюсь о том, чего от меня добивается Баязед! Если он хочет инцеста, он его получит от меня этой ночью, Санавбер!—от чего лицо возлюбленной залилось румянцем смущения, а в глазах появился неподдельный ужас, с которым она, отчаянно принялась отговаривать любимого Шехзаде от греха, который он собирался свершить. А между тем, Нургюль и Шехзаде Баязед уже находились вместе и за душевной беседой ужинали, вальяжно расположившись на, разбросанных по полу, мягких подушках с парчовыми яркими наволочками, не обращая внимания на тихое потрескивание дров в малахитовом камине, плавно обволакивающих просторное помещение покоев, выполненных в зелёных и синих тонах, приятным теплом и лёгким медным мерцанием от пламени, ровно, как и от, горящих в золотых канделябрах, свечей. Вот только, вскоре от внимания юноши не укрылось то, что его возлюбленная о чём-то, непреодолимо хочет с ним, очень серьёзно поговорить, но не знает того, как начать этот разговор, в связи с чем, тяжело вздохнул и небрежно отмахнулся: --Если ты, вновь собралась убеждать меня в необходимости примирения с Селимом, только напрасно потратишь время и наши нервы! Этого не будет! Селим сможет изменить моё мнение о нём лишь тогда, когда умрёт!—чем и потряс до глубины души возлюбленную, ошалело отстранившуюся от него и, поднявшись с подушек, инстинктивно оправила складки на шикарном платье, после чего царственно обернулась к любимому Шехзаде и ошеломлённо воскликнула с отчаянной новой попыткой, призвать к его благоразумию: --Баязед, но как ты не можешь понять о том, что вся твоя ненависть к Селиму не приведёт вас обоих ни к чему хорошему?! Кому нужна эта твоя ненависть к нему?! никому! Только тебе! Пощади своих близких! Особенно валиде! Чего ты добиваешься? Братоубийственной войны? Ты её добьёшься! Вскоре, Санавбер Султан потеряет терпение, кстати, она мне сейчас так и сказала, что, если ты не угомонишься с нападками и ни помиришься с братом, у неё не останется другого выхода кроме, как начать войну против нас. После чего, юная Нургюль, вновь и с измождённым вздохом опустилась на подушку рядом с избранником, обхватив черноволосую голову изящными руками, а из ясных изумрудных глаз по бархатистым щекам тонкими прозрачными солёными ручейками потекли горькие слёзы, не говоря уже о том, что хрупкая, как хрусталь, душа изнывала от невыносимого отчаяния и тревоги за свою семью, но Шехзаде Баязед, вновь проявил своё непоколебимое упрямство, сказав лишь одно: --Этого никогда не будет, Нургюль! Не обращай внимания на угрозы этой русинки! Пусть говорит, что хочет! Как говориться: «Собака лает—караван идёт»!—и, не говоря больше ни единого слова, решительно завладел сладкими, как спелая клубника, алыми губами возлюбленной и принялся целовать их, пламенно, вернее даже неистово и не позволяя фаворитке, вырваться из его жарких объятий, что несчастной и измученной невыносимыми душевными страданиями, юной девушке, очень сильно хотелось, но под давлением порочных порывов с желаниями, пришлось сдаться и отдаться на их бурное течение, что она с отчаянным стоном и сделала. В это, же самое время, благодаря опытным головокружительным ласкам с неистовыми поцелуями, обрушившимися на юного Шехзаде Селима со стороны его Хасеки Санавбер, он отказался от безумной затеи, относительно инцеста с братом Баязедом, хотя и на время, но сейчас он был так сильно счастлив от, переполнявшей его всего, головокружительной любви к дражайшей возлюбленной, что не желал больше думать о, терзающих его трепетную душу, невыносимых страданиях вместе с проблемами. Вот только парню не давала покоя, не известно откуда взявшаяся, решимость возлюбленной на этой сладостный шаг, ведь она ещё находилась в глубоком трауре по их погибшим в кораблекрушении «Титаника» друзей со знакомыми, но с другой стороны, Селим считал, что так даже лучше, ведь их взаимная страсть вместе с нежностью помогут им скорее излечиться от всех утрат, в связи с чем, трепетно вздохнул и, самозабвенно потеребив её спутанный мягкий шёлк золотистых волос, склонился над ней, желая вновь воссоединиться с ней в очередном неистовом поцелуе, при этом возлюбленную супружескую пару не останавливало даже то, что они лежали на, разбросанных по дорогому пёстрому ковру с длинным ворсом, мягких подушках с яркими парчовыми наволочками, абсолютно голые и прикрытые лишь одним парчовым покрывалом и тёмно-голубым бархатным халатиком. --Селим, не волнуйся о том, что сейчас произошло между нами, ведь мы с тобой, крепко любящие друг друга муж и жена, поэтому страсть между нами, вполне естественна и возможна в любое время и, когда мы того, захотим!—измождённо, но с оттенком, переполнявшей её трепетную душу, огромной нежности и безграничной любви, выдохнула юная девушка, лениво разомкнув бирюзовые, как море на мелководье и возле тропического острова, глаза, полные сладостной истомы и заворожённо всмотревшись в бездонные голубые глаза, нежно обнимающего её, избранника, чем и ввела его в лёгкое смятение, с которым он уставился на неё, затаив немой вопрос: «В смысле? Ты, уверенна в том, что мы можем смело любить друг друга, не зависимо от того, в каком душевном состоянии мы, оба сейчас находимся? Может, нам стоит выждать немного времени, пока окончательно справимся со скорбью?», что заставило юную девушку, внезапно и на мгновение погрузиться в глубокую мрачную задумчивость, о чём свидетельствовали её, полные невыносимой душевной скорби, глаза, в которых заблестели предательские горькие слёзы, но, преодолев себя, она внезапно посмотрела на мужа пристальным, очень серьёзным взглядом, от чего ему стало как-то не по себе, и также заговорила: --Трагедия «Титаника» останется в нашей памяти, душе и сердце до конца наших дней, Селим! Такое забыть невозможно никогда! Только сейчас, нам необходимо бороться и жить друг для друга и того будущего, какое мы сами для себя изберём и отвоюем в кровопролитной братской бойне за Османский Престол, из-за чего я хочу стать полностью твоей, а это означает лишь одно, что позволь мне смотреть на солнце твоими глазами и верить в твоего Аллаха! Сделай меня мусульманкой!—благодаря чему между молодой парой возникло длительное молчание, во время которого Селим испытал необычайную воодушевлённость, которая окрылила его до такой степени, что он не в силах больше бороться с собой и, одолевающими бурными порывами, в связи с чем и, не говоря больше ни единого слова, вновь, пламенно расцеловал возлюбленную, обрушивая на неё шквал из головокружительных ласк с неистовыми поцелуями, тем-самым, выражая ей свою искреннюю благодарность, огромную любовь и безграничное счастье, возносящее его до небес. Но, а, когда наступило утро и ласковые солнечные лучи озарили всё вокруг ярким золотым блеском, возлюбленная супружеская пара Шехзаде Селим с Санавбер Султан уже привели себя в благопристойный вид и, одетые в шикарные одежды из парчи и нежного шёлка, сидели на парчовом покрывале широкого ложа, с огромной нежностью смотря друг на друга, пока внезапно юноша ни вспомнил о вечерней душевной просьбе возлюбленной о том, чтобы именно он ввёл её в его веру, что стало для него бальзамом на, истерзанную бесконечными ссорами с братьями, души, который исцелил полностью и придал желание к борьбе и жизни, в связи с чем трепетно вздохнул и, взяв с софы шёлковый светлый фиолетовый платок с серебристой бахромой, что идеально подходило к изящному фиолетовому шёлковому платью Санавбер с парчовым безрукавным кафтаном, аккуратно накинул его ей на голову и принялся продиктовывать девушке каждое слово, а она повторяла, хотя и, пока ещё не совсем понимала разницу между мусульманством, православием и христианством, о чём и душевно заговорила с мужем после того, как он в состоянии огромного восторга завершил её обращение и пламенно поцеловал в златокудрый лоб. Вот только юноша с девушкой так сильно увлеклись занимательной беседой о различиях в религии, что не заметили того, как бесшумно открылись створки деревянной арочной двери, и в покои царственно вошла, одетая в тёмное фиолетовое атласное с парчовыми вставками и прямым длинным рукавом платье, Хюррем Султан, шикарные золотисто-огненные волосы которой были подобраны к верху и украшены бриллиантовой короной, при этом с очаровательного лица молодой женщины ни сходила доброжелательная радостная улыбка, но случайно, услыхав, весьма серьёзную, даже в какой-то мере философскую, тему беседы детей, понимающе вздохнула и, подойдя к ним ближе, предложила самый разумный выход: --Селим, думаю самым лучшим человеком, кто сможет, помочь нашей Санавбер, полностью разобраться в специфике и в различиях религий—это главный мула Стамбула. Пригласим его во дворец для её духовного наставничества.—чем и привлекла к себе их внимание, заставив, мгновенно прекратить душещипательную беседу и, встав с постели, поприветствовать её почтительным поклоном и хором выдохнули: --Доброе утро, Валиде!—чем заставили Султаншу радости с весельем слегка смутиться и чуть слышно поправить детей с оттенком шутливого наставления: --Я, пока не Валиде. Ею меня сделаете именно вы, когда взойдёте на трон.—чем ввела парочку в глубокую задумчивость, с которой они застенчиво между собой переглянулись.