Кто обрушил Царство Небесное

Ангел Божий Азирафаэль, одно из первых созданий, Страж восточных Врат Эдемского сада, ответственный за появление Гольфстрима, покровитель книгопечатания в дальнейшем (никто не захотел брать на себя новую ответственность) горячее всего за время своего бессмертного существования благодарил Господа за то, что сейчас ранняя весна, а не разгар лета, хотя чуда в этом не было никакого. Тяжелые доспехи клонили ангела к земле в позе благочестивого смирения, но вот мысли у него были отнюдь не смиренные и не благочестивые. Когда в благодарности Всевышнему наступала пауза, она наполнялась проклятиями, достойными демона. Ангел проклинал: пыль, неровную дорогу, архангела Господня Габриэля, который на пятый день сотворения мира бросил на полдороге, отвлекся и не закончил совершенствование лошадей, Готфрида Ибелинского, который и пригласил его на Святую Землю, доспехи, меч, щит, кольчугу, все, что связано кузнецами с металлом и войной, а следовательно, с тяжестью, и из всего списка ему было стыдно только за Готфрида. Готфрид был необыкновенно хорошим смертным, верящим, честным и милосердным настолько, что даже грех убийства не приставал к нему. Азирафаэль даже думал рассказать одному своему другу, что милосердие покрывает людей как перья уток, и грехи скатываются с них, как капли воды, не задевая их самих. Интересно, что он скажет на это сравнение. — Ты устал, Азирафаэль? — Готфрид наклонился со своего исполинского коня. — Немного, — улыбнулся ангел, помятуя, что негоже бессмертному являть слабость перед людьми, даже стыдно как-то, но вот бы Готфрид предложил привал! — К вечеру мы будем в Мессине, пробудем там сутки и на корабле тамплиеров отправимся в путь, — сказал госпитальер, оглядел его с головы до ног. — Ты добрый воин, Азирафаэль, хотя, признаться, поначалу мне показалось, что ты святоша-белоручка. — Так и есть, — улыбнулся ангел, удобнее перехватывая меч. Готфрид хлопнул его по плечу и поскакал вперед. Азирафаэль измученно посмотрел на солнце, еще приятно теплое, но уже мучительно надоевшее за все недели путешествия. Мессина, Мессина, а ведь это только часть пути. Он постарался не обращать внимания на боль во всем теле и сосредоточился на словах рыцарской клятвы. Как просто эти люди облекли огромное количество слов писания, наставляющего притчами, каким надо быть человеком, в простую формулу: не бойся, будь честен, защищай других, не твори дурного. Даже если это будет стоить твоей жизни, не отступай от этих правил. Ангелу казалось, что солнце плывет в небе непосредственно над ним и даже не думает клониться к горизонту, обещая прибытие в Мессину. Глупое светило, но же так устал, так невыносимо устал. Рыцари сквозь зубы жаловались за спиной, но Азирафаэль смотрел только на маячивший перед ним герб короля Иерусалима на широкой спине Готфрида. — Эй, Азирафаэль, — окликнули сзади. — Как ты держишься? — Вид креста на спине Готфрида внушает мне радость и придает сил, — несчастным голосом ответил ангел, и госпитальеры разразились усталым добродушным хохотом; Готфрид обернулся, не услышав шутки, но увидел улыбки и улыбнулся в ответ. — Скоро будет Мессина! Помолимся и наберемся сил, — крикнул он. Мимо проскакали галопом три всадника, двое их которых были в одеянии тамплиеров с красными крестами, они полыхнули на солнце огненными кудрями, рассыпавшимися по спине, один без опознавательных знаков собрал черные волосы в хвост на монгольский манер. — Госпитальеры, поторопитесь, опоздаете на вечернюю молитву, — издевательски крикнул черноволосый, и конь его взвился на дыбы. — Нет вечерней молитвы, — простодушно отозвался Азирафаэль. — Он о мусульманах, — подсказал Готфрид и повысил голос. — Мы не торопимся, а у вас, судя по спешке, намаз в традиции? — И давно ли среди тамплиеров женщины? — добавил госпитальер, друг Готфрида, имени которого Азирафаэль не знал. Тут уже обернулись рыжие: один бородатый, крепкий, пока еще стройный, но еще десяток лет, и он расплывется, а второй… — Кроули? — Азирафаэль даже об усталости забыл. — Ты что на Святой Земле забыл, дорогой?! Кроули, обернув коня кругом, молча пришпорил его, уносясь вперед; другие последовали за ним. — Ты якшаешься с тамплиерами? — презрительно спросил один из рыцарей. — Я понятия не имел, что он тамплиер, мы не виделись лет… много лет, — Азирафаэль потер лоб. — Как он может носить крест и стремиться на Святую Землю? Это против его природы. — Судя по всему, ты неплохо знаешь тамплиеров, раз говоришь, что крест и служение им противоестественны, — заметил Готфрид. — Посмотри за ту скалу, Азирафаэль. Что ты видишь? Портовый город раскинулся перед Азирафаэлем, как раскрытая книга, где каждая буква играла собственным цветом, между строками текли людские реки, по переплету с ржанием неслись кони и степенно шли груженные свитками верблюды, хлопали на морском ветру золотые обрезы страниц. — Мессина, — проговорил ангел почти благоговейно. Спуск с горы в Мессину оказался настолько легким, что Азирафаэль даже удивился, что они прибыли так скоро: он был уверен, что они никак не успеют до темноты, но когда загорелась первая звезда, они уже ели с Готфридом одного краба на двоих. — Пусть пятница, но думаю, ангел Господень, что следит за моим постом, закроет глаза на небольшой грех, — проворчал госпитальер, взрызаясь в сочное мясо. Азирафаэль согласно кивнул. Он на что угодно готов был закрыть сейчас глаза, пусть и не хотел спать. — Ложись, Готфрид, — ласково сказал Азирафаэль, когда рыцари, объевшись после долгого изматывающего пути, ползали по песку, находя место посуше и поудобнее, и укрыл его своим одеялом. — А как же ты? — сонно спросил тот, но ответа уже не дождался: сон сморил его. Азирафаэль, оглядев их небольшой лагерь, пошел к лошадям и принялся гладить измученных животных по печальным мордам, приговаривая, что они не виноваты, что до падения некоторых с Небес один очень важный сейчас архангел был разгильдяем, который кроме еще одного ангела, занимавшегося бабочками, вообще ничего не замечал, и потому лошади как создания так и остались несовершенными, а теперь мучиться до самого Армагеддона. Ему-то что, он посланник Божий, может оказаться в любой точке Вселенной по мановению руки, а всем остальным приходится расплачиваться. Зато теперь строит из себя непонятно кого, отчетов требует… посадить бы его на лошадь, пусть попробует отчет придумать! Лошади, слушая енохианский, успокаивались, золотые искорки благодати, мелькавшие между пальцами ангела при одном прикосновении к шерсти животных, дарили им отдохновение и радость, они снова были полны сил. Азирафаэль, покончив с лошадьми, вернулся к людям. И пусть простит его Габриэль за превышение лимита чудес, а если архангел все же устроит ему выволочку, то он обязательно напомнит про лошадей и то, что нельзя было отвлекаться на пятый день! Если Габриэль на пятый день сотворения мира умудрился налажать, то пусть хоть сейчас не дергает с тем, что он пытается на земле разгрести последствия. Хотя архангел тщательно избегал любого разговора, где могли бы быть затронуты лошади, так что, вполне вероятно, никто не станет ему выговаривать. Натруженные спины спящих людей охватывал блаженный покой, словно они спали не на песке, а на мягчайших перинах; измученные мышцы расслаблялись, заживали мозоли и раны. Неправильно сросшийся перелом Готфрида, из-за которого он немного прихрамывал, вдруг раз и навсегда перестал его беспокоить. Чуть-чуть превысил лимит, ну да ладно, зато в море не будет сотворять чудес, а положится на волю Божью. Азирафаэль подобрал свой лежащий на песке меч и направился к россыпи огромных валунов у самой кромки воды, чтобы посидеть там, глядя на море, подумать, наточить меч как следует воину небесному, а не просто рыцарю. Меч следовало освятить, но он хотел сделать это на Голгофе, чтобы наверняка. — Убийство неверного не есть грех или преступление, это путь на небо! — раздался над ухом веселый голос, и Азирафаэль поднял голову. — Привет, ангел! Какими путями неисповедимыми ты шляешься? — Здравствуй, Кроули, — Азирафаэль наклонил голову набок. — Ты тамплиер теперь? — Правая рука самого Рено де Шатильона, — хвастливо сказал Кроули, поправляя темные стекла в золотой оправе. — Но… ты все еще демон? — осторожно спросил Азирафаэль. — Кем мне еще быть, — болезненно поморщился тот, глянув на ангела змеиными глазами поверх очков. — Да, я понимаю, но ты же в ордене. Тамплиеры под руководством Папы Римского, ты носишь кресты. — Так я с тамплиерами, а не с твоими скучными няньками для пилигримов госпитальерами, — отозвался демон. — Так что ношение креста — это не символ веры, к тому же я верю, как можно не верить в то, что точно знаешь. Крест на тамплиерах как крестовой уклад камня. Мне не больно ходить по полам в замках, не жжет меня и здесь. — Ты собираешься в град Господень Иерусалим, — заметил Азирафаэль. — Там ведь святая земля. — Напоминаю, что я был там вместе с тобой, — сварливо сказал Кроули. — И Вельзевул там была, да там даже Лигур, и ничего с ним не случилось. — Лигур? Кто такой Лигур? — Демон, вселялся в отроков одно время, — Кроули закатил глаза. — Ну, вспоминай же. Так не хотел возвращаться в ад с полным провалом, что попросил Иисуса, чтоб тот разрешил ему в стадо свиней вселиться и хоть кого-то угробить. У Хастура истерика сделалась, когда к Вельзевул пришла Дагон и заявила, что Лигур занимается тем, что устраивает стадам прыжки веры в ее море. — Я вспомнил его, только думал, он не выходил из ада после Месопотамии, — задумчиво сказал ангел. — Вельзевул тоже была в Иерусалиме? — Не совсем… она была у Ирода, — Кроули поморщился; ему было интересно болтать с пророком, и он не одобрял той страшной казни, когда его голову принесли на пир на золотом блюде по прихоти дрянной развратной девчонки, красивой, конечно, это не отнять. — Вселилась в Саломею, когда та плясала. Ирадиада так хотела удивить гостей и царя, что попросила ее вселиться в свою дочь, поэтому то, что мы тогда увидели на пиру, был танец Вельзевул, а не дочери Адама, я только потом узнал. Увидел… как она пляшет в аду. Даже Вельзевул опешила от бессмысленной жестокости дочери человеческой. Пророк оказался в аду, как и все, и владыка преисподней ходила вокруг него кругами, пытаясь выспросить, что же он такого ей сделал, что она так на него обозлилась. Оказывается, они даже не были знакомы лично, пророк лишь осуждал сожительство царя. Они помолчали. — На сей раз я один, — тихо сказал демон, опираясь на свой меч. — Я надеюсь. Нет смысла закаливать твое оружие по небесным правилам, я не подниму на тебя руку. — Хорошо, — кивнул Азирафаэль и вогнал меч в ножны. — Как я понял, мы будем видеться при дворе короля Балдуина. Что ты собираешься делать? — Составлять компанию Рено, — Кроули повел плечом. — В сражениях против мусульман?! Защищая Гроб Господень? — Ну… ты плохо знаешь Рено де Шатильона, — вздохнул демон. — Ни о какой защите речи не идет. Я буду заниматься пьянством, грабежом, содомией и сочинением похабных стишков с рифмой на «госпитальер» и «Готфрид» — твой друг широко известен в наших кругах. Ну и познакомлюсь с королем. — Как? Рено де Шатильон мерзкий человек, не думаю, что он вхож к королю Иерусалима и Триполи. — Зато Ги де Лузиньян — родственник короля, муж его сестры, — отозвался тот. — Считает меня своим другом. — Неужели, — кисло сказал ангел. Они с Кроули давно заметили, что у каждого из них раз в век случается любовь с человеком. Плотская или платоническая — не имеет значения, но они называли это дружбой, чтобы не путаться. Азирафаэль знал, что его друг на этот век — это Готфрид, к которому он прилепился всей своей бессмертной сущностью, о друге Кроули он не знал. Не хотелось бы, чтобы это был один из врагов Готфрида, ведь у них договоренность: устраивать друзей друг друга на том свете, если вдруг попадут не по адресу. — Нет, нет, нет, — демон даже передернулся от отвращения. — Еще скажи, что это Рено. Я думал, ты обо мне лучшего мнения. — Твоим другом однажды был Нерон, — напомнил ангел. — Ой, вспомнили мы Нерона, — передразнил Кроули. — Сам напивался с Гаем Петронием, потом он с собой покончил, а мне его в аду устраивать, чтобы Хастур до него не добрался. А он самоубийца! Тягчайшее преступление, между прочим. Я хочу встретиться с королем Балдуином, говорят, он построил на земле Царство Небесное, где в мире живут все народы Писания. Я хочу побеседовать с этим человеком. Могу взять тебя с собой, если попросишь как следует. — Готфрид — друг короля Иерусалимского, — ехидно отозвался Азирафаэль. — И я с причала отправлюсь на обед его величества. Если попросишь… — Увидимся за столом в Иерусалиме, — перебил демон, отходя на несколько шагов и спрыгивая на песок. — Кстати, ты и твой Готфрид плывете на моем корабле. — Ты хотел сказать, на папском корабле, дорогой, — поправил ангел. — Том самом, что был построен для ордена крестоносцев, да? — На выбитые из подонков деньги, — подхватил Кроули. — Как думаешь, какое именно нужно совершить преступление, чтобы индульгенция за него могла покрыть постройку корабля? А ведь «что позволите на земле, то разрешено будет на Небесах». — Сандальфону уже сделали выговор за эту идею, — вздохнул Азирафаэль. — Ну и друзья у тебя. — Он не мой друг, мы виделись всего один раз, но Габриэль был недоволен самим концептом индульгенции. — Не думал, что Габриэль так высокоморален. — Это заставило его сделать новые бланки и увеличило работу на двадцать семь процентов. До встречи на корабле, дорогой. Демон ненавидел путешествия морем, поэтому кораблю тамплиеров сопутствовал попутный ветер в паруса, мягкая волна и наиболее благоприятная погода, и ему было совершенно плевать на выволочку в аду: в конце концов, это глупо, устанавливать правила для демона, существа, которое даже Божьи правила нарушило. Готфрид по совету Азирафаэля, чтобы не страдать от качки так сильно, повязал одеяло между балками и спал на весу, а сам ангел день и ночь сидел на носу корабля, видя неземным взором священный город и чувствуя с каждым днем все большую радость. Иерусалим — Царство Небесное, с мудрым и справедливым правителем, достойным Соломона, и присутствие одного демона в рядах тамплиеров не может заставить перевернуться с ног на голову этот заведенный порядок. К тому же он здесь специально для того, чтобы сводить на нет демонские козни. Впрочем, Азирафаэль был практически уверен, что Кроули не будет портить жизнь в гармоничном городе: демон любил суету и переполох, но никак не головы на пиках. Да и Рено де Шатильон собирается жить не в самом Иерусалиме, а в замке в Кираке, что не может не радовать. Лишь один эпизод омрачил путешествие Азирафаэля: однажды он, прогуливаясь вечером с Готфридом по палубе, сказал, что сейчас самое время к ужину, и что неплохо бы провести его под открытым небом, глядя на светлую точку на горизонте — берег. Человек не мог видеть Иерусалим, но Готфриду отсутствие божественного зрения с лихвой компенсировало богатое воображение. Рыцарь согласился, и ангел поспешил вниз за припасами и натолкнулся на Кроули, который смеялся над спешно натягивающим брюки Рено. — Зачем ты одеваешься, ты ведь красивый? — хохотал демон, развалившись на брошенном на мешки собственном одеянии. Рено де Шатильон действительно был красив в силу молодости, но ангел замер в проходе вовсе не сраженный его красотой, а мыслью, что он рад, что так получилось, что этот человек согрешил, точно не попадет в рай, и ему не придется устраивать на Небесах любовника Кроули. Почему-то мысль об этом была отвратительнее того, что демон с ним спит. — Увидит кто, — шикнул тамплиер; Азирафаэль мгновенно стал невидимым, взял еду и переместился на палубу. — Ты пал духом, — заметил Готфрид, по-восточному садясь на доски и руками разрывая кусок мяса на две части. — Что случилось, Азирафаэль? — Наткнулся на тамплиеров, — честно ответил ангел, не вдаваясь в подробности. — Такие, как они, порочат само понятие рыцарства. — Мы в ответе лишь за себя перед Богом и людьми, — мирно сказал госпитальер. — Не думаю, что на Страшном Суде тебя спросят, чем занимались тамплиеры, пока ты сидел и осуждал их. Тебя спросят, почему ты не думал о святом городе вместо осуждения и гнева. Не неси в своем сердце тех, кто не дорог тебе; пусть они занимают место на земле, но не в твоем разуме. — Если бы людская жизнь была дольше, они были бы глупее, — невпопад сказал ангел. — Было бы слишком много времени. Конечность человеческой жизни дает ей смысл. — Пожалуй, — не стал спорить рыцарь. — Но будь мы бессмертны, мы помнили бы все обиды. Даже если взять Иерусалим: войдя в город, христиане вырезали всех мусульман, но сменились поколения, и теперь мы все живем в мире и процветании. Три религии, взгляд на Бога с трех сторон. Смертность сделала нас терпимее и заставляет ценить мир. Тебе стоит говорить об этом с королем. — Разве он склонен вести философские беседы? — улыбнулся Азирафаэль. — Это его вторая слабость, — лицо Готфрида осталось серьезным, но глаза его смеялись. — Третья его слабость — любимая сестра. — А первая? — Недуг, — отозвался рыцарь, и больше о короле Балдуине они не говорили до самого прибытия в Иерусалим. По прибытию в порт на Святой Земле дороги тамплиеров и госпитальеров разошлись: первые отправились пировать в Кирак, вторые — напрямую в Иерусалим. — Не идите среди барханов по ночам, — к удивлению многих, Ги де Лузиньян придержал коня, прежде чем пустить его вслед за своим отрядом. — Почему? — спросил в ответ Азирафаэль. — Ассасины, — бросил непонятное слово тот и пришпорил коня. — Кто? — ангел повернулся к Готфриду. — Ассасины, — повторил тот сквозь зубы. — Они ускользают как дым, если всколыхнешь воздух, а если поймаешь, то как песок сквозь пальцы. Они верят в рай, где будут гурии и радость, потому земля им омерзительна, а жизнь не дорога. Они хуже простых сарацинов, даже самых обученных, потому что клятвам ассасинов нет веры, они не верят даже в бога, они верят только в то, что попадут в вечное блаженство, если как можно дороже продадут свою жизнь. Их кредо — убивать. Знаешь, как они говорят? Ничто не истина, и все позволено — так они и живут, точнее, гостят. Они в этом мире гости, и не берегут дом хозяев. Ночью Азирафаэль специально встал в дозор, боясь за людей: он не чувствовал тяги ко сну, он бессмертен, если и нападут ассасины, то пусть на него. Готфрид несколько раз поднимался и предлагал его сменить, а в самый темный час остался сидеть рядом, зябко завернувшись в плащ и грея руки над едва живым огоньком. — Они не нападут сразу после того, как тебе рассказали об их существовании, — сказал рыцарь. Ангел нервно прошелся до самой границы темноты, вернулся обратно. Что-то не давало ему покоя. Он вновь шагнул к непроницаемой даже для него тьме и негромко проговорил. — Мир тебе и милость Всевышнего. Готфрид усмехнулся, покачав головой, но вдруг замер, схватившись за рукоять меча: тьма шевельнулась, сбросила покров. На самой границе света стояла высокая фигура человека в песчаного цвета одеянии, подпоясанного алым кушаком, лицо его скрывали капюшон и повязка до глаз. На одеянии от колен до пояса шли разрезы, обшитые тесьмой, на ногах мягкие бесшумные сапоги, перевитые кожаными лентами, запястья перетянуты широкими кожаными нарукавниками, с внутренней стороны которых по специальному пазу ходит острейшее лезвие, которое выдвинется от резкого движения руки убийцы, если тому что-то придется не по нраву. От ассасина пахло песком, солью и травами. — И тебе, — ответил он низким голосом, одним плавным движением разворачивая и вновь складывая тончайшее черное покрывало, сделавшее его невидимым в темноте. — Хочешь воды? — Азирафаэль подал ему кубок, и ассасин принял, приложил прямо к повязке, делая вид, что пьет. — Ты пришел сражаться? — Если бы я хотел сражаться, вы были бы мертвы, — сказал ассасин. — Я пришел в пустыню, а не к вам. — Садись к нашему огню, — Готфрид поднялся на ноги, помня о традициях востока. Не в привычках жителей Святой Земли, даже мусульман, было общаться с ассасинами, но это пустыня, у нее свои законы. — Я в пути, — покачал головой ассасин и, вернув полный кубок, отступил в черноту, медленно сливаясь с ней и пропадая насовсем. — Он ушел медленно, можно считать это практически мирными переговорами, — усмехнулся Азриафаэль. — Ты видел прежде ассасинов? — Только мертвых, — сказал Гофрид. — Они иногда встречаются в Иерусалиме — передвигаются по крышам, залезают в дома и убивают своих врагов в их постелях, их главное оружие — это страх, который они внушают тысячам, убив одного. — Чего они хотят? — спросил Азирафаэль. — Внушая страх и ненависть, они никогда не смогут жить в мире, ты говорил, они гости на земле и хотят умереть, но я не вижу смысла в том, чтобы отнимать жизни других. Можно уйти в пустыню и умереть, можно броситься со скалы, на меч, можно… есть неисчислимое множество способов убить себя, но они забирают с собой невинных, внушая ужас. — Они хотят царствия небесного, — ответил Готфрид. — Тот ассасин, с которым мы говорили, не видит нас самих, лишь наши тени, мы — его ступени на пути к вечному блаженству. Не только ассасины мыслят так, ты слышал, что говорят тамплиеры: убей неверного, и попадешь в рай. — Бог сказал любить врагов своих и благословлять проклинающих, — Азирафаэль сел на песок. — Мысль о том, что смерть другого может приблизить царство небесное звучит так, словно ее придумали в преисподней. — Не удивлюсь, если так и есть, — Готфрид зажег факел и отошел на несколько шагов в ту сторону, где раньше стоял ассасин, посветил в темноту. Там никого больше не было, Азирафаэль это ощущал, они были одни, но кое-чего он так и не понял, а это бросилось в глаза: ассасин отступал в темноту спиной, но ноги его не оставляли следов. Об этом же ему сказал Готфрид, когда вернулся. Иерусалим встречал шумом и разноцветной толпой: дух Азирафаэля пел внутри почти человеческого тела от близости к святым местам, но кое-что не давало покоя. Прямо перед ними в ворота въехал отряд в белых одеждах на белых конях, и только один всадник на черном, проезжая под крестом, втянул в плечи рыжую голову. — Тамплиеры, — сквозь зубы процедил Готфрид, заметив, куда смотрит ангел. — И судя по коням и этой белизне, из замка, а не из порта, — заметил подъехавший сзади госпитальер. — Как только успели, у них как будто сам дьявол проводник. «Как же ты прав, мой друг», про себя подумал Азирафаэль, тихонько вздыхая. Готфрид пустил коня шагом: еще оставалось время добраться до его дома, куда он пригласил Азирафаэля, переодеться, сменить лошадей и отправиться на ужин к королю — тот наверняка уже прознал о возвращении своего доброго друга. На королевском ужине, на котором сам король по своему обыкновению не присутствовал, Кроули в какой-то момент отвлекся на Рено, который решил, что сейчас погладить его по ноге — это очень весело и возбуждающе, и потому пропустил тот момент, когда появились король, Готфрид и Азирафаэль. Демону неприятен был Готфрид. Своим честным лицом, красивым, с ясными глазами и следами усталости и печали, он напоминал Кроули, кто окружает его самого. К тому же и Азирафаэль не может надышаться на своего рыцаря, вот, даже сейчас стоит заглядывает в лицо, словно собака. Нет, словно преданный друг, сказал внутренний голос. Каким никогда не станет тебе. И за это Кроули ненавидел Готфрида еще сильнее. Хорошо еще, что такой честный точно попадет в рай, не придется мозолить себе глаза после его смерти, думая и вспоминая, что Азирафаэль выбрал именно этого человека, чтоб тот стал его любовью на целое столетие. Почему его? Почему он всегда выбирает так удачно? Один Петроний чего стоит, когда Кроули первый раз его увидел, у него глаза на лоб полезли: рядом со статным Азирафаэлем в белой тоге патриция стоял круглый невысокий юноша с толстыми щеками и крошечным ртом и чавкал персиком. Ангел, улыбаясь, наклонялся к нему и что-то объяснял, а тот тупо кивал, поблескивая маленькими заплывшими глазками. Кроули, под руку с Нероном, чем-то похожим на самого Азирафаэля внешне, не удержался и указал будущему императору на шестнадцатилетнее недоразумение по имени Гай и добавил, что рядом со своим другом тот выглядит еще неказистее. Кто бы мог подумать, что спустя два года Гай будет на полголовы выше ангела, от детской полноты не останется и следа, а мягкость и лень будут смотреться роскошным лоском аристократа, который никогда не трудился, чтобы добыть себе кусок хлеба. Петроний оказался мыслителем, его изящные остроты над самим императором даже до Кроули доходили спустя пару часов, и тогда демон сгибался пополам от хохота. Азирафаэль разглядел будущего друга в Гае заранее, а Кроули, привязавшийся поначалу к Нерону, не испытал ничего, кроме облегчения, когда тот бросился на меч. Что-то подобное было и с Рено де Шатильоном: он привлек к себе внимание демона дерзкой манерой, непомерной храбростью и гордостью, что тянуло Кроули как магнитом, но вблизи француз оказался развратным и мелочным, причем даже развратным по мелочи — он насиловал проституток и пажей, а самому демону готов был вылизывать руки, потому что чувствовал, что тот сильнее него. Его грехи не были вкусными, скорее, Кроули захлебывался в них, а не смаковал, как хотел. Если он когда и думал, что привяжется в этом веке к Рено, то это время прошло; де Шатильон чувствовал это, но никак не мог снова привлечь Кроули к себе, заискивал и оттого был еще более омерзителен ему. Король вышел из тени, и солнце осветило всю его тонкую фигуру. Он оказался довольно высоким, но не смотрелся таковым: узкие плечи, всегда немного склоненная голова. Первой мыслью Кроули, когда он увидел короля иерусалимского, было то, что он похож на женщину. Лицо его закрыто тканью, как делали мусульманки, капюшон был низко надвинут на лоб. Кроули понял, в чем дело, еще до того, как Ги выдохнул ему на ухо страшное слово «проказа». Король был в перчатках, делавших его исхудавшие руки еще тоньше, казалось, что любое дуновение — и человек растает в воздухе, оставив ворох одежд. Рядом с ним стояла женщина, внешность которой демон описал бы как интересную: она не была бы красива, если бы не притягивающие взгляд глаза — сестра короля, знаменитая на весь христианский мир, обожаемая всеми и не любимая супругом жена Ги де Лузиньяна. Король не притрагивался к блюдам, лишь один раз рука скользнула под повязку: он попробовал ягоду, и Кроули заметил на светло-голубой перчатке красный сок. Азирафаэль сидел рядом с Готфридом, но не сводил глаз с короля: они втроем вели о чем-то неспешную беседу, и Кроули почувствовал себя уязвленным подобным равнодушием. — Я слышал, были набеги на пилигримов, — растягивая слова, проговорил он. — Сарацины не брезгуют проливать кровь на Святой Земле, и мы терпим сие беззаконие и попрание веры? Мы так и будем терпеть выходки Саладина? Рено и Ги и их люди поддержали его слова одобрительным гулом. — Ассасины вырезали целый караван христиан еще в прошлом году, — продолжил демон, но его самым беззастенчивым образом перебили: Азирафаэль повернулся к Балдуину и проговорил: — Всего день назад мы с Готфридом в пустыне беседовали с ассасином! — Неужели, — король повернулся к нему и положил забинтованную руку на его предплечье. — Я хотел бы побеседовать с тобой, и ты мне расскажешь, — он повернулся к Кроули, не убирая пальцев с руки Азирафаэля. — Ассасины не подчиняются Саладину, они столь же беспокоят его, как и нас, поэтому будет бессмысленно начинать войну с двумя противниками, вместо того, чтобы один из них сослужил хорошую службу. — Избегая войны, мы просто даем Саладину самому выбрать время ее начала, — сказал Кроули, прямо глядя в зелено-голубые глаза короля. Почему-то вспомнились глаза архангела Михаил, когда она смотрела ему вслед, как он падает с Небес: как они похожи, только взгляд человека несоизмеримо мягче. — Еще мы даем воинам дни жизни, торговцам — дни благоденствия, священникам — время молиться, а детям — рождаться, — проговорил король. — Я победил Саладина в шестнадцать, и больше всего на свете я ценю не победу, а мир, который настал после нее. Ты служишь Господу и церкви, тамплиер, — напомнил Балдуин и усмехнулся. — Не мир пришел я принести в мир, но меч, — отозвался Кроули, заливая в рот терпкое вино. Рено сжал его колено под белым одеянием рыцаря, восторженно следя за перепалкой. — Это сказал Христос о себе, — король наклонил голову. — Но заповедь дал новую: любите врагов ваших. И только потому, что некоторые блюдут эту заповедь, мы, вероятно, и живем. Мы все чьи-то враги, не так ли? — и он медленно перевел взгляд на Азирафаэля, который наконец отвлекся от лица демона и растерянно глянул в ответ. Ангел иногда опасался, что Габриэль видит его насквозь, хотя это было не так; но ему никогда не приходило в голову, что его как открытую книгу прочтет смертный человек, даже столь необыкновенный, как король Иерусалима Балдуин Четвертый Прокаженный.