Между нами

Мы с Алиной сидели в парке и откровенно любовались золотом листьев. Погодка сегодня была на удивление слишком теплой, поэтому я даже позволила себе сбросить оковы тяжелого пуховика и надеть ветровку, и теперь легкий ветерок трепал ее края и мои распущенные волосы, а я продолжала довольно подставлять лицо солнышку. Чудесный день. И он был бы во всем прекрасен, если бы пару дней назад Соболь не начал меня игнорить. Нет, в школе, конечно, мы отлично общались, сидели вместе, смеялись, доводили историка, но вот стоило нам расстаться, то мы ограничивались пятью ничего не значащими сообщениями в день. И это чувство собственного пренебрежения просто убивало изнутри. Еще и обстановка дома никак не способствовала моему душевному равновесию, потому что холодная атомная зима была теплее наших семейный взаимоотношений. И, кстати, в свете того, что последнюю неделю родители смертным боем нападали на сестру, слепо толдыча либо «аборт!», либо «карьера!», это показательное игнорирование было даже неплохим исходом. Но поведение родителей доебало даже меня, потому что однажды я зашла на кухню на стандартный семейный завтрак, и опешила, увидев накрытый только на четырех персон стол. И мысль, что про меня забыли даже не появилась, потому что этикет. Потому что даже меня, семейного уродца, всегда усаживали за общий стол. А тут — накрыто только на четверых. Ругалась я в тот момент с матерью знатно. Пришлось даже пригрозить разбить к ебиням ее дорогущий коллекционный фарфор, но место для Алины я отвоевала. Причем демонстративно накрыла ей сама и подальше от родителей. В моей части стола отщепенцев. Но она, кажется, была и не против. Сестра скорее была люто подавлена таким отношением от любимой матери, ведь она для Алины всегда была исполином боготворения. А тут такое. В общем, разочароваться в родителях больше, чем сейчас, я уже просто не могла. Вот и сейчас мы откровенно сбежали из дома погулять в парке, лишь бы не слышать ругань. Кажется, мать даже пыталась настроить Колю против нас, но средненький, к нашему общему удивлению, не поддался. Отец же был нейтрален, как мать ее Швейцария, предпочитая не вмешиваться в наши «бабьи склоки», как он назвал их однажды. И мать от него поспешила отстать. Нам оставалось лишь завистливо сопеть. — И ты вообще не боишься? — Я продолжала беспечно болтать ногами, осознавая, что она такой же неидеальный человек, как и я. Странное чувство, если быть до конца откровенной. — А чего мне бояться? — Она довольно улыбается мне и откидывает длинные волосы за спину. — Денег у меня за пятнадцать лет карьеры — до ебени матери. Квартира есть, машина своя тоже. Все заработано честным трудом и все лично мое. Пойду учиться на переводчика, как и хотела всегда. Найду работу, тем более, с моим знанием языка это вообще проблемой не будет, рожу, окопаюсь, буду работать и воспитывать. Что еще делать? — Мне бы быть хоть в половину такой же уверенной. — Недовольно бурчу себе под нос и задаю страшный вопрос, озвучивать который не решалась даже мать. — А отец? — Интересно? — ее глаза блестят заметной хитринкой, а на щечках вырисовывается легкий румянец. Вне сомнений, беременность старшенькой шла только на пользу. — Это было на осенних сборах, в начале сентября. Он один из учредителей и спонсоров. Ему тридцать два, спонсирует такие вот собрания спортсменов по доброте душевной, сам иногда вспоминая свою спортивную юность. Столкнулись в холе, пару раз потренировались вместе, ужин, свечи, его номер… В общем, как-то закружилось-завертелось, я уехала, а через месяц, в середине октября, узнала. — А почему сказала только сейчас? — С духом собиралась, наверное, — она неуверенно наматывает белоснежную прядь волос на палец и расплывается в какой-то предвкушающей улыбке, увидев играющих чуть впереди детишек. — Свыкалась с мыслью и готовилась к тому, что происходит сейчас. Я ведь с самого начала знала, что будет. Смотрела на тебя и понимала, что будет так же, если не хуже. Потому что если ты всегда умела давать отпор им, то я была мамочкиной дочкой и услышать, что я разрушила все ее мечты и надежды, и вообще, лучше бы она меня не рожала вообще, если я такая херовая дочь, было ужасным.  — Представляю, — киваю я, вспоминая, что чувствовала сама все детство. Мерзко. — Представляешь, — согласилась она, — и от этого было еще страшнее. Поэтому я тянула — готовилась. А когда сказала — она разоралась, что я неблагодарная и спустила в унитаз все, что она построила для меня. Даже схватила за руку и пыталась вытащить из дома — на аборт. Но отец вступился. Если честно, в первые пару секунд мне казалось, что он её убьет. Но все обошлось. Как-то так, короче. А я сидела, немного ошеломленная, молча смотрела на играющих детей, где-то на задворках осознаваясь с мыслью, что скоро играющим на улице ребенком будет мой племянник, и откровенно ненавидела мать, понимая, насколько Алине было тяжело, и насколько она была напугана всем происходящем. Происходящим, которое я из-за собственной злобы на весь мир не хотела замечать. — Нда, — наконец-то удалось проглотить этот мерзкий комок в глотке, — семейка у нас, конечно, я сосал — меня ебали. И пока Алина смеялась с моей глупой фразочки, я в тысячный раз проверила телефон — в сети, но сообщение не читает уже часов пять-семь. Так ужасно брошено я себя в жизни еще никогда не чувствовала. — Евангелина Вишневская? — Неуверенный, но от того не менее надменный вопрос заставил сестру замолчать, а меня буквально окаменеть. Даже шея, кажется, скрипела от напряжения, когда я поднимала голову. — Когда я последний раз слышала «Евангелина Вишневская», я сломала позвоночник и отбила пару внутренних органов. — Делюсь я с удивленной сестрой, что продолжала пялиться за мою спину. Я туда смотреть откровенно боялась, потому что знаете, предчувствие. Вот животные перед землетрясением приходят в неистовство. Они чувствуют. Я тоже чувствую. Грядет знатная буря. — Допустим, я. — Я хуй знает, как ты воспримешь эту новость, — по голосу было слышно, что ей этот разговор вообще встал поперек горла. И меня заметно передернуло. — Но привет, меня зовут Злата, и я — девушка Соболева Вани. И я все-таки повернула к ней голову. Повернула настолько стремительно, что волосы хлестнули меня по лицу, а в шее что-то хрустнуло. Это была та самая девушка со школьного двора, которая красивым грудным голосом говорила «показывай мышь, которая путается с моим Соболюшей». Только теперь она была не полностью черная, а очень даже белая. Белее даже Алины, а от длиннющих волос осталось каре по самую челюсть. Я неуверенно открыла рот, пытаясь сказать что-то, но не могла, продолжая пялиться на нее. Высокую, в обтягивающих лосинах и легком свитере с ветровкой. Такой же растерянной и напуганной разговором, как и я. Казалось бы, девушка ожидала, что после этих слов я брошусь на нее с кулаками, но я даже пошевелиться не могла, ошеломленная этой новостью настолько сильно, что дышала через раз. Да и в принципе не уверена, что делала это. — Ебануться! — пораженно выдохнула на заднем плане Алина, подбираясь ко мне ближе, чтобы быть в центре разворачивающихся событий. А я продолжала смотреть на ее бедра, грудь, длинные ноги, невероятно тонкую талию и красивое, острое лицо. Она была такой же породистой, как и Соболев. И вдруг, поставив их в своей голове рядом, я осознала, насколько эти прекрасные создания подходят друг другу. — А-а-а… Я попыталась. Честно, я попыталась что-то сказать. Даже пыталась пошевелиться. Но я, если честно, просто не смогла. Я продолжала сидеть и смотреть на нее, абсолютно не желая осознавать увиденное и услышанное. Я будто застыла, не в силах издать даже звука. — Понятно, это надолго. — Алина оглядывает застывшую меня и приветливо улыбается Злате. — Иди ко мне и все рассказывай. Только не плачь, а то я тоже заплачу, а мне нельзя. — Ну, — она сначала неуверенно замялась, а потом взяла себя в руки, и вот теперь я точно узнаю в ней ту девушку из школьного двора — стервозную и уверенную в себе. — Мы вместе уже лет пять, наверное. — Я сделала вдох, но выдохнуть не смогла. Я не верю! Боже, я просто не хочу верить! — И первые два года все было нормально. И я думала, что все было нормально. Просто закрывала глаза, наверное. Но об изменах я узнала только вот недавно. Пару месяцев назад буквально. И как-то уже по приколу начала выяснять, что, как и откуда. Ева, насколько я знаю, в вашей школе седьмая или восьмая. Сколько их по всему городу и сколько было на его этих выездных соревнованиях — я даже думать не хочу. Я бы сама не подошла, честно! Просто мне про нее девчонки рассказали. Ну, что типа он совсем в открытую начал с ней кружить, и я сначала не поверила, что он обнаглел вот настолько… А потом как-то медленно дошло. — Ебануться!.. — Выдохнула старшенькая, до глубины души пораженная историей. Я была поражена не историей. Я была поражена ситуацией. В самое сердце, причем. Да, действительно ебануться. Кажется, это будет нашим новым семейным девизом. «Да блядь» уже как-то приелось. — А как же… — Я набрала в грудь побольше воздуха и наконец-то нашла в себе силы к ним повернуться лицом. — А как же Брелочек для ключей? — Брелочек для ключей? — Удивленно переспрашивает Злата, теребя ремень своей сумки. Да, это реально ебануться как-то. — Блондиночка с настолько короткой стрижкой, будто до сих пор не определилась с гендером. — Слова даются мне очень тяжело. Как и вера в происходящее. Да я и не особо хочу верить, если честно. Где-то в глубине души все еще тлеет надежда на то, что это все — какая-то нелепая ебаная шутка. — А, Аня? А Аня у нас особенная. Никто не знает почему и как, но Аню он трахает лет с четырнадцати. Стабильно и регулярно. Она самая долгая. Первая, так сказать. Сука. — Сказано было с такой яростью, будто она задушила бы эту Аню голыми руками. Я, если быть честной, тоже. — Я все равно не верю. Просто… Не могу!.. — Слова даются как-то обессиленно. И слышится все так, будто проигрывается очень плохая запись. А громче всего стучит мое собственное сердце. Но вместо слов Злата, спустя пару секунд, протягивает мне телефон, на экране которого светится фото, где они с Ваней вместе. Голые. В его кровати. А информация в верхнем левом углу говорит о том, что сделано оно было вчера в шесть вечера. Вчера в шесть блядских вечера, когда он не ответил на мой телефонный звонок, а потом сказал, что делал с младшей сестрой уроки! — Да как, блядь, так? — Вместо глухой печали пришла ужасная досада и чувство какой-то непонятной истерики. Меня трясло и колотило, а злой энергии было столько, что я вскочила и начала размахивать руками, громко ругаясь, чем привлекала к нам слишком много внимания. — За что? Просто, блядь, за что? Один — ебаный псих, второй — ебаный мудень! Господи, я так перед тобой согрешила, что ты наказываешь меня именно так? Да я в прошлой жизни была, по меньшей мере, Гитлером, если сейчас у меня такие страдания! Я его убью! Я его разорву нахуй! — У-у, понятно, это надолго. — И Алина, совершенно не обращая внимания на то, как я беснуюсь прямо перед ними, принялась выспрашивать что-то у девушки, бережно взяв ее ладони в свои. По ней было видно, ей это нужно. А мне нужно было куда-то деть всю эту злость! Хотелось либо оставлять на себе синяки, либо физически качаться до потери сознания. Но я просто сжала посильнее кулаки, начиная расхаживать из стороны в сторону и разъяренно орать и проклинать Соболева. Да просто как он мог! Как он мог поступить так со мной! Как он мог так поступить с ней? Как? — Да за что просто, блядь? — И я спрашиваю это у Златы. Спрашиваю так, будто она действительно знает ответ. Будто вот сейчас она развернет огромную диаграмму, где все будет наглядно: что, куда и почему. Но она этого не делает. Она обессиленно смотрит на меня, и на дне ее великолепных изумрудных глаз плескается такое адское горе, что тушит даже меня, и я будто сдуваюсь, как какой-то ебанный шарик, вмиг просто обессилев и опускаясь на корточки. — Щас бы сигаретку. Убила бы за сигаретку. — И я даже не буду спрашивать, кто научил тебя курить, — тон Алины не предвещает ничего хорошего, и я бы даже шарахнулась от нее, потому что ну реально вдруг страшно стало, но старшенькая просто кидает в меня пачкой. Молча закуриваю, чувствуя, как начинает кружиться голова, и кислородное голодание окончательно добивает. — А почему ты до сих пор с ним? — Люблю, наверное?.. — Она неуверенно смотрит на сестру и на меня, будто боялась. Не нас. Того, что чувствовала сама. Мне тоже страшно. — Не спрашивай у меня вообще такое! Я ебу, почему не расстались? Мы просто с Евой прекрасно знаем, каким удивительно обходительным, нежным, мягким и милым он умеет быть. И когда он улыбается — все внутри замирает, а вокруг ничего, кроме его улыбки и не существует. Как он умеет красиво говорить и втираться в жизнь. Что стоит ему посмотреть — и мира вокруг больше нет, только он. И я понимаю, что я тупая тёлка, но сделать с этим ничего не могу. Потому что каждый раз, когда вся эта херня достигает ее апогея, он включает режим мальчика-зайчика, бросает всех своих и концентрируется только на мне. И в эти моменты я ему все прощаю, потому что все мы знаем, каким он может быть, если захочет. Она молчит, смотря на свои руки в ладонях Алины, и я вижу, как по щекам ползут дорожки слез. — Ебануться! — Алина с замиранием сердца слушает. Она ведь тот еще романтик и тащится по таким историям. — Ебануться, — с горькой усмешкой повторяет Злата, — а самое смешное, что его все прикрывают. И в вашей школе, и в нашей компании. Все его друзья всё знают, но все молчат, сколько бы я не спрашивала. И я бы и не узнала никогда ни о чем, если бы в том году в вашу школу мой брат с подругой не перевелись. Я себя, если честно, такой тупой в тот момент чувствовала. Я догадывалась конечно, но это было так… «Сердцем чувствовала». А фактов таких прям никогда никаких не было. И тут… такое… — Ебануться… — Ну точно новый семейный девиз. — Я даже не знаю, зачем подошла… Честно… Просто случайно глаз зацепился, и я решила подойти… Я даже хуй знает, чем вообще этот диалог закончить можно. Чем вообще у нормальных людей диалоги такие заканчиваются… И она просто повесила голову, даже глаза, кажется, зажмурила, пытаясь как-то справиться со всем этим. Одно дело знать, что твой мужик тебе изменяет, другое — видеть перед собой бабу, с которой он это делает. И осознание, что ей сейчас в тысячу раз больнее и тяжелее накрыло меня с головой. Не хотелось ни оправдываться, говоря, что я не знала, что у него есть девушка, не хотелось и его оправдывать. Правда, то, чем я бы могла оправдать сейчас Соболя никак на ум не шло. — Бросишь его теперь? — Спрашивает сестра, нарушая наш грустный вакуум. — Не знаю, если честно. Мы пять лет были вместе. Столько сил и эмоций в это вложено. А с другой стороны, вдруг он одумается? Вдруг изменится. Я сосал, меня ебали. Вот как называется эта ситуация. И у нас не было слов, чтобы возразить ей. Со Златой мы распрощались очень тепло. Вообще, прощалась только улыбчивая Алина, характер которой с беременностью будто смягчился. Я просто молча смотрела себе в ноги, до конца не осознавая, что это вообще сейчас было и с чем «это» теперь есть. — Ты, главное, думай позитивно… — Она неуклюже хлопает меня по плечу и так же неуклюже улыбается, стараясь вообще не смотреть мне в глаза. Понимаю. Не понимаю, как она вообще держится. И даже представить себе не могу, что бы я сделала на ее месте. Я бы, наверное, разбила бы себе ебальник. — Он просто мудак, и твоей вины тут совсем нет. Она еще раз улыбнулась мне, помахала Алине и убежала вглубь парка, а я все продолжала тупо смотреть ей вслед, пока ее спина окончательно не пропала с глаз. Её парень ей изменяет, потрахивая меня. Любая бы другая уже давно избила бы меня в кровь, а она, не смотря на то, как ей было больно, обидно и даже, наверное, противно, пыталась утешить меня. — Чудесный ребенок, правда? — Алина приобнимает меня за плечи и разворачивает в другую сторону, уводя домой. Сама я была не в состоянии контролировать свой внутренний навигатор. Хотелось утопиться. — Я бы убила тебя. Честно. Я бы даже не спрашивала или не пыталась поговорить. Нет, потом, наверное, мы бы и пообщались. Но первую очередь я бы с двух ног влетела тебе в лицо. — Я тоже… — Поэтому и говорю — чудесный ребенок. А с ним что делать будешь? — Не знаю, — я тупо пожимаю плечами и хочу плакать. Я последний раз плакала на физиотерапии, когда меня на ноги ставили. — Правда, не знаю. Я как-то первый раз в таком дерьме.  — Ну ничего, — задорно улыбается старшенькая, подставляя лицо под лучи осеннего солнца. — Все бывает впервые. Но Златка права: твоей вины тут абсолютно нет. — А зачем тебе сигареты? — Как бы между делом уточнила я, искоса поглядывая на сестру. Она же, вроде как, беременная. — Иногда мне почему-то хочется погрызть фильтр. — Она задумчиво смотрит куда-то вбок, на ее губах играет приятная полуулыбка. — Врач сказал, что если хочется — значит, надо. Видимо, организму не хватает чего-то, вот он и блажит. Некоторые же лижут асфальт, чем я хуже? Он сказал, что пока я не курю, то и проблемы никакой нет. И она, превратив свою улыбку в поистине дьявольскую, хватает меня за руку и резко переходит на бег, утягивая и меня за собой. Наверное, такой спортивный кросс мне и был нужен. — Коль, мы дома! — Алина, даже не особо уставшая, снимает с шеи шарф и опускает на мою голову. Я и так и не высокая, а тут вообще согнутая в три погибели и готовая умереть прям здесь. Кровь шумела в ушах, и я вообще ничего вокруг не ощущала, понимая, что от такой пробежечки сейчас на тот свет пробегусь. — Что это с ней? — С кем? А, с Евкой? Да мы просто с парка Горького домой бежали, вот она и помирает. — Вообще-то, — слова даются с трудом, потому что даже дышать мне больно, — я все еще здесь и все еще живая! — Да-да, — отмахивается Алина и хватает средненького за руку. — Я тебе сейчас такое рассказу — охереешь! Ев, ты это, возвращайся в мир живых и присоединяйся к нам. Можешь еще чайку нам принести! — Бессердечная! — трагично кидаю им в след и опускаюсь по стеночке на задницу, обнимая колени и в душе благородя Алину, потому что если бы она не увела Колю, то этому сердобольному дурачку взбрело бы в голову кинуться выспрашивать, что у зареванной меня такого случилось. Ебанистика какая-то, честно. — На, воды попей, быстрее успокоишься. — Перед глазами появляется полный воды стакан и резко поворачиваюсь к говорившему, потому что голос не узнаю. — А ты что тут делаешь? — Ну, — он неловко потирает шею, и его острые скулы покрываются легким румянцем. Чудесно. Просто чудесно! — К брату твоему пришел. Натан неуверенно смотрит на меня сверху вниз, не зная, как себя вести и что делать, а я же, просто устав от этого воистину ебаного дня просто опускаю голову, зажимаю ее между коленями и произношу сакраментальное «да блядь».