***
— Джеймс... Имя срывается с сухих губ слишком хрипло. Неверие. Отчаяние. Будто оторвали половину сердца на живую, дабы взглянуть, что же будет, а на место вернуть позабыли. Вокруг запах гари и смерти. А магия бунтует. У нее отняли жизни возлюбленных детей, ведь магия любит каждого своего носителя. Непростительное варварство. — Сохатый... Она смотрит на труп своего лучшего друга и ничего не может поделать с дрожью в конечностях. Ноги не держат. А где-то там заливается слезами малыш-Гарри. Маленький крестник, которого нужно забрать, но поднимающая внутри ненависть сильнее здравого смысла. — Джимбо, дракл тебя дери, мы же должны были жить вечно! Срываться на крики не стыдно. Не стыдно глотать слезы и захлебываться ими. Под щекой холодная каменная крошка и грязь, напротив бледный профиль друга. И подниматься практически не хочется. Что у нее осталось? От Блэков она ушла еще в 16ть и у нее были лишь мародеры, а в последнее время только Поттеры. Лилс, Джеймс да крошка-Гарри. А сейчас? Что есть сейчас? Внутренний голос едва слышно шепчет о крестнике, что остался он, что можно жить ради него, что Сири обязана дать ему семью, которая сегодня была потеряна. Но. Всегда есть эти паскудные но! Она знает, кто предал их. Он их предал. И она не позволит ходить по земле этой крысе. Хвост, сучье отродье. А Гарри...она вернется за ним позже и будет лучшей крестной во всем этом сраном мире.***
Сколько лет было просрано впустую, а на место одному чувству вины, незамедлительно, явилось другое. Ее маленький крестник не жил счастливо, у него не было прекрасного детства. Зато была наглая ложь о родителях, за которую в пору вырвать Петунье все волосы и напоить бубонтюберовым гноем. У него были постоянные издевательства и голодовки. Чулан под лестницей. Запрет на магию и очень много наказаний. У него были сломанные круглые очки и поношенная одежда с чужого плеча. У него была крестная мать, отсиживающая срок в Азкабане по ложному обвинению. У него не было надежды на настоящую любящую семью. Сириус проклинала себя за собственную дурость и вспыльчивость, но перед крестником старалась держать лицо. Мальчик не должен знать, сколь никчемна его крестная. Она нежно улыбается и пьет огневиски из горла бутылки, удобно устроившись в одном из кресел в доме на Гриммаулд Плейс, а мальчик находится рядом и ни словом, ни жестом не показывает, что ему противно или, что он презирает. Он искренне рад и от этого поджившие душевные раны раздирают, крючковатыми, бритвенно-острыми когтями, дикие гиппогрифы. — Я не предавала Джимбо и Лилс. Я бы лучше умерла, чем предала их... Они не поднимали эту тему с памятной ночи в Визжащей Хижине, но крестник будто бы чувствует, что ей необходимо произнести это вслух. Может это разрушит одну из цепей вины, которые сковывают женщину. Может тогда скорбные морщинки около губ и на лбу разгладятся, а из серых глаз уйдет остаток отчаяния. — Знаю, крестная. Ее бы прорвало на рыдания, ведь худые мальчишеские руки обнимают слишком крепко и тепло, так по родному. Блэк лишь убирает бутылку, ставя ее на пол, и стискивает Гарри в ответном объятии. Вот он, тот самый маленький смысл жизни, который она посмела оставить в Годриковой Лощине, он весь твой, Сириус, он тебя уже любит и считает своей семьей. Радуйся, отбрось свою скорбь, ты уже достаточно скорбела. Копия Джимбо выжидающе смотрит глазами Лилс и невозможно не улыбнуться. Уж теперь-то она точно будет самой крутой крестной и ни за что не подведет и не предаст ребенка любимых друзей.