***
— …какой удар, дамы и господа! Боюсь представить себе, что сейчас испытывает защитник «Арсенала» — это худший момент в его жизни, я готов поспорить! Зидан совершает победный круг по полю — этот день определенно запомнится всем фанатам… Звуки: гудение какой-то техники, истеричный гомон автомобилей, надсадный мяв кошек — навалились на Алукарда после абсолютной тишины коридора все сразу. Он даже зашатался и едва не вывалился обратно, зажимая уши руками — дверь, приветливо и тихо распахнувшаяся, оказалась заперта намертво. И пока Алукард, морщась и кривясь, пытался почесать мизинцем в ухе, он бегло оглядывался, уже не удивляясь, что пистолет, врученный ему Артуром, с полным боезапасом, исчез куда-то из-за его пояса. Комната, показавшаяся ему сперва взрывом цветов и звуков, оказалась самой обыкновенной малогабариткой, только донельзя захламленной. Под ногами шнырял, отираясь и злобно шипя одновременно, раздобревший черный кот, с пола на него скалились десятки разномастных тапок, ни у одного из которых не было пары, фикус мирно соседствовал с колченогим, шатко прислоненным к стене телескопом, хлопала дверцей потрепанная клетка, некогда окрашенная в золотистый цвет. Из коридора видна была крохотная кухня, в которой концентрация всевозможных «полезностей» превысила все существующие нормы. И на старенькой мойке кто-то восседал, покачивая голенастыми тощими ногами в разных носках — черном и в радужную полоску. — Мря-я-я! — ткнул его лобастой головой в икру кот. «Чего встал, придурок?» — спрашивали его желтые, почти лишенные зрачков глаза. Подбадривая его, раскормленная дрянь еще и в ботинок вцепилась зубами. Алукард, пнув яростно взвизгнувшего кошака под задницу, переступил затаившийся в складках ковра радиоприемник размером с батарею. И пошел в кухню. — Ну! Ну-ну-ну! Да черт бы тебя побра-а-ал, с трех метров промазал! — его встретил мученический стон и запах теплого молока, в котором настоялось что-то с клубничной отдушкой. — Ну никогда бы не подумал, что можно так отвратительно играть! — пожаловался хозяин бесконечного коридора своему непрошеному гостю. И улыбнулся, сверкнув невинно-голубым глазом. Второй был мутно-черным, будто провалившимся в череп. — Если ты тот, кем тебя считают, — с расстановкой начал Алукард, пытаясь не выдать своего изумления, — то странно, что ты не знаешь результата загодя. Оракул (Алукард не сомневался ни секунды, что это именно он) пожал плечами и ловко дотянулся до кнопки на телевизоре, подвешенном на стену. Экран погас, изображение на нем сошлось в точку. Оракул улыбнулся, подмигнув Алукарду черным глазом. Он выглядел мальчишкой лет на пятнадцати — и то если приглядываться со «слепой» стороны. Светленький, взъерошенный, улыбчивый — он меньше всего походил на того, кто… Как там сказал хозяин? «Знает все»? — В этом прелесть всезнания, Алукард, — доверительно поведал ему Оракул, переплетая пальцы и упирая в них подбородок (Алукард заметил, что на правой руке ногти у него подстрижены под ноль, зато на левой — длинные и конусовидные, явно очень острые). — Никогда не знаешь, чего ждать. От мира, от событий, от потока времени… от собственного кота, которому полюбились на этой неделе турецкие тапочки, — повысил он голос, получив в ответ истошный недовольный мяв. — Что уж говорить про людей, — он широко, радостно улыбнулся. — Я рад видеть тебя в добром здравии, друг мой. — Совру, если скажу, что это взаимно, — хмуро ответил Алукард. — Ты как всегда такой душка, что хоть в гроб от тебя прячься, — хмыкнул Оракул. Алукард повел плечами, будто стряхивая с себя это его «как всегда» (но буквы, фразу писал точно он! Или нет?). — А что, ты желаешь мне смерти? — неожиданно поинтересовался Оракул, по-кошачьи наклонив голову набок. — Или затяжной болезни? Ну, насморка на худой конец? «Да», — почти сказал вслух Алукард. Но понял, что ответ выйдет правдой только наполовину. Вторая была куда сложнее. — Ладно, оставим в стороне сложные философские вопросы. Я бы предложил тебе выпить, но из гемоглобинового у меня только клубничное молоко, друг мой, — снова подмигнул ему Оракул. — Воздержусь. — Тогда тем более, — казалось, кружившего по кухне мальчишку его тон вовсе не смущает. — Кстати, пистолет у тебя в правой руке, так что… Выстрел грянул быстрее, чем Оракул успел выпрямиться с каким-то противнем в руках: его вздернутый нос впечатался в отброшенную дверцу духовки, мозги разлетелись ошметками по стенам. Отдача едва не уронила Алукарда на сложенный как попало велотренажер. И он, отчего-то, совсем не удивился, когда услышал: — …можешь попробовать. Еще есть нож. И топорик, если посмотришь налево, — миролюбиво закончил Оракул, облокотившись о дверной косяк и помахивая зажатым в руке яблоком. — Усложняй, как тебе больше нравится. У нас достаточно времени на все. — Должен был удостовериться, — дернул уголком губ Алукард. Пистолет, однако, спрятал. — Ты не человек, — произнес он почти удовлетворенно. — Может быть да, а может быть нет, видит Рандом — не знаю ответ, — фыркнул Оракул. — И, вынужден отметить, твоя убийственная мощь иссякла. В прошлый раз мне понадобилось почти десять секунд, а в этот раз — всего одна. Оракул прошествовал мимо застывшего Алукарда. («Ты как всегда такой душка…») к подоконнику, легко влез-втек на него и будто из воздуха вынул пачку легких дамских сигареток. Раскурил, почмокав дымом на губах, и вычертил в воздухе большой знак вопроса. «Спрашивай», — приглашающее блеснул голубой глаз. «Попробуй», — угрожал черный. — Кто выиграет в футбольном матче? — спросил Алукард максимально серьезно. Оракул пожал плечами. — Я бы поставил на Зизу. Но однажды я так проиграл все свои карманные, так что… я бы бросил монетку. — В чем же тогда всезнание? — нахмурился Алукард. — Почему ты не знаешь ответы на такие простые вопросы? Улыбка лица Оракула не покинула. Но Алукарду показалось, будто голубой его глаз тоже потемнел. — На поле у французов есть Зидан, а у испанцев — горячая кровь и тяга к победе, горячие каталонские ребята так просто не сдадутся. Поэтому победа может быть у каждой из сторон. Она зависит даже не от метких пинков. Ты сам дал себе ответ. Нѐкогда, — уточнил Оракул. «Не сдаваясь, ты получаешь право на жизнь», — угрюмая надпись, но каждая буква ее будто стремилась вверх. — Я же знаю наверняка то, что никогда не меняется. Оно вот здесь, — Алукард вздрогнул от острого прикосновения: Оракул легонько толкнул его мизинцем левой руки. — И знаю то, что может быть. — Например, кто победит в матче, — подытожил Алукард. — Или то, что гложет меня? Оракул выкурил сигарету до самого фильтра, пока не запахло противно жженой бумагой. Кивнул после этого и потянулся к оставленной на столешнице миске с клубничными хлопьями, размокшими от молока в кашу. — Так с чего мне начинать? — уточнил он, зачерпнув ложку. — Не задавай мне вопросы, Алукард. Если ты напряжешься, то вспомнишь, что я не очень-то люблю отвечать на них. Помоги себе сам, — с аппетитом прочавкал он. «Не сдаваясь» на той стене чернело особенно выразительно. Для кого-то с очень похожей рукой это правило было намного важнее того, что следовало после запятой. Алукарду начинало казаться, что того, другого себя, контуженного и запертого в клетке собственного мозга, он начинал понемногу узнавать. Хуже всего было то, что он был даже слишком похож на того мальчишку, о котором ему рассказывали. Которого не существовало — никогда. — Они ждут от меня чего-то, — сказал он, не задумываясь о смысле слов. — Смотрят на меня с надеждой. Рассказывают о городе, который где-то есть — последний оплот человечества, если верить им, рай под землей, в котором им не сидится. Рассказывают о людях, которые, якобы, где-то есть, которые верят в меня — ждут, что я принесу им спасение. Они рассказывают мне это, сидя в сырой консервной банке, где воняет гнилью. И они так похожи на тех, к кому я привык, но боги мне свидетели — я все еще не верю, что вижу их. Оракул перестал сновать ложкой в тарелке. Взгляд его сделался расслабленным, будто он успел где-то выпить. Он отставил в сторону плошку и обнял колени. — И ты совершенно не хочешь, — повел Оракул рукой, предлагая ему продолжить. — …никого спасать, — сорвалось с губ Алукарда прежде, чем он успел это осмыслить. «Не сдавайся», — вот что было главным. Но ради чего это? — Они ждут спасителя. Они его уже нашли, я бы сказал, давно — лет пятнадцать назад, — нараспев протянул Оракул. — И все эти пятнадцать лет тебе роль спасителя категорически не нравилась, Алукард. Признаться, этот ответ его удивил. — Все пятнадцать лет? — нахмурился он. — Но хозяин говорил… — Хозяин твой, будем звать Артура так, верил в то, во что хотел верить, — хохотнул Оракул. — Зато я знаю, во что верил ты. Совершенство силы, безграничная мощь чистого разума — лиши тебя этого, и серенький клерк с Уолл-стрит положит тебя на обе лопатки. Как человек ты был бы очень слаб. — Но разве их спаситель не должен быть… «…человеком?» — на секунду комната в его глазах раздвоилась: и Оракул стал выглядеть немного иначе: один носок зеленый, второй — оранжевый. Исчезла кофемолка, на холодильнике явно стало поменьше магнитов. И кто-то спрашивал его, Алукарда, губами. «То, что никогда не меняется», — он вздрогнул от ощущения сильнейшего дежавю. — А сам ты как думаешь? — вкрадчиво поинтересовался у оглушенного ложным (или нет?) воспоминанием Алукарда Оракул. Алукард не нашелся, что ему ответить. Оракул снова закурил — на этот раз что-то пронзительно-яблочное. — Ты никогда не задумывался, почему в Матрице курят даже твои товарищи? — поинтересовался он. — Бесполезное и даже глупое занятие: мозг ничего не получает, насыщения не чувствуешь, но потребность щелкнуть зажигалкой прямо руки дерет, как жесткие перчатки. Это называется психологическая зависимость — она отлично знакома тебе, друг мой. Не так ли? Да, произнес Алукард про себя, тысячу раз да. Эта зависимость алого цвета и солено-горькая на вкус. — Ложь, — спокойно произнес Оракул вслух, стряхнув пепел на пол. — Еще одна попытка. И был ответ — Алукард чувствовал его. Но слишком сложный, чтобы его просто так… — Давай я помогу, — душевно потрепал его оракул по плечу. — Артур говорит, что ты выдумал силу самому себе, но малыш заблуждается. Ты ее не выдумал — ты ее переодел во что-то более метафорическое, только и всего. Свою тягу к разрушению. Свою тягу ломать, крушить и давить. Свою безграничную силу, друг мой. Владея чем-то подобным, никто не захочет спасать человечество — просто не сможет об этом думать. Потому что… — ...силу необходимо обуздывать, — пробормотал Алукард. «Не сдавайся!» — кричали ему буквы со стены. Впечатавшиеся в сознание намертво. Всегда бывшие в нем. — Каждую секунду, — кивнул Оракул. — С этой мощью, помноженной на твои таланты, уже не до спасения человечества. Я доносил эту мысль до Артура, он даже кивал мне… но слишком уперся в то, что я предсказал ему. Что он найдет того, кто сможет разрушить Матрицу. Вот только… — Оракул повел почти погасшей сигаретой, приглашая Алукарда продолжить. — …он не понимает, как это произойдет. — Очень хорошо, — похвалил его Оракул. — Я всегда знал, что ты разрушишь Матрицу. И есть ровно два способа сделать это. В один из них верит Артур Хеллсинг — при таком раскладе люди не пострадают. А вот второй… — покачал головой Оракул. — А второй, говоря твоими словами, может быть? — с расстановкой спросил Алукард. — Умница, — похвалил его Оракул, широко улыбнувшись. Даже в его мертвом глазе, казалось, зажглась живая искра. — И как он возможен, если есть такая мощь? Откуда вообще эта мощь?! — взвился Алукард. Единственный ответ, который знал он, лежал на острие топора, отрубившего сотни голов. В голосе, который звучал отовсюду сразу. В том Иерусалиме, который грезился ему — дрожащий воздушный град над выжженной пустыней, рай, последнее пристанище, которое было у него. И все это… Он вздрогнул. — Ты хочешь сказать… — прохрипел он, невольно схватившись за горло, чтобы протолкнуть вставший в нем ершистый комок. — Сам подумай. С такой силой, как у тебя, вероятностей могло и не быть, ты просто уничтожил бы все живое, — пристально сощурился Оракул. — Но у силы есть и обратная сторона. То, что смиряет и обуздывает ее, тебе не принадлежит. Именно поэтому Избранный — ты. Алукард незаметно отступил на два шага назад. Донесшийся с улицы вой полицейской сирены он услышал будто из-под воды. — Ты можешь стать не только Избранным, — пропел ему Оракул, будто не замечая, как истерично Алукард дергает дверную ручку, — но и Спасителем, в которого верят в том городе, который кажется тебе сказкой. Иногда не нужно задаваться настолько высокой целью, чтобы спасти весь мир. Достаточно, чтобы был один человек. Ну да ты и сам это прекрасно знаешь, — спрыгнул он с подоконника. — Иначе бы тебя не было здесь, не так ли? А вот ответа на твой второй вопрос не знаю даже я. — Почему? — прохрипел Алукард, чувствуя, как резко крутанулась ручка под его пальцами. Ответ Оракула он слушал уже из-за двери. — Потому что есть силы, которые намного выше меня, друг мой. Алукард снова стоял в коридоре — самом обычном коридоре заброшенного побитого временем и пылью здания, исписанного похабщиной, ни одного сакрального слова. И никакой двери в этом коридоре, конечно же, не было.***
Шредингер яростно отирался ушами о его колени. Оракул оттолкнул его раз, другой — а потом его рука так и застыла на широкой ушастой голове. Шредингер заурчал-зарычал, Оракул же некоторое время просидел молча, неподвижно глядя на вихрастую светлую голову Артура Хеллсинга в окно. — Что ж, оно и к лучшему, — произнес он вполголоса и встал, махнув на взвывшего недовольного Шредингера рукой. И снова включил телевизор. Как только он сделал это, звуки, переполнявшие комнату, исчезли сами собой. Изображение на экране мигало и подергивалось, сбоило и рябило, но даже сквозь белый шум видно было, что собеседник его улыбается. — Как поживает твое царство снов? — обратился он без приветствия. Речь его звучала прерывисто. — Замечательно поживает, — ответил ему Оракул. Путавшегося между ног Шредингера он взял на руки, пригладив встопорщившуюся шерсть. — Я говорил с ним только что. — И какие можете сделать выводы? — на последнем слове передатчик ушел в омерзительный писк, Оракул поморщился, а Шредингер погибающе застонал. — Раздавлен. Почти сломлен, я бы сказал. Растерян. Беспомощен. Но все так же несгибаемо упрям, — спокойно резюмировал он, почесывая Шредингера под горлом. — Ваш план может немного застопориться на этом молодом человеке, он все же очень талантлив. — Насколько? — вопрос прозвучал деловито. Почти алчно. — Он едва не убил меня, — ответил Оракул без тени улыбки. — Дважды. И это только за сегодня. Но на вашей стороне, боюсь, его мало что прельщает. — Если судить по нашему предыдущему разговору — мы найдем, чем его привлечь, — заверил голос по ту сторону помех. — И все же, — почесал Оракул переносицу, — я бы рекомендовал вам поискать кого-то… ммм… из его ближнего окружения. Дабы подстраховаться. Собеседник рассмеялся. — Мы мыслим на три шага вперед. «Кто-то» давно уже найден, но спасибо за совет. Я рад, что наши мысли сходятся. Оракул в ответ скромно улыбнулся. Привстал на цыпочки и выключил телевизор. Некоторое время он стоял, закрыв глаза, и покачивался с пятки на мысок, бессмысленно улыбаясь. И посверкивая кончиками клыков из-под губы. — Ну-ну, — наконец, произнес он со смешком. И растворился в воздухе — вместе с котом и всем хламом, который был набит в крохотную квартирку в центре Кенсингтона. После ухода Оракула квартира преобразилась стремительно: из залитой светом, солнечной и уютной она стала такой, какой была с момента гибели ее единственного жильца: серой, потасканной и много лет заброшенной, с отслоившимися обоями и провалившимся гнилым паркетом. Единственным, что осталось от Оракула, была надпись в толстом слое пыли на мойке. «Арсенал».