Metacortex

Он был там, в коридоре, единственный раз в жизни, почти семнадцать лет назад. Он, как и все, бежал оттуда в ужасе, потому что не мог выносить… всего. Артуру никогда не хватало слов, чтобы описать все возникавшие в коридоре ощущения — хуже падения в пустоту, хуже свалившейся на плечи горы. Это ощущение — «отсюда тебе не сбежать». Когда он спросил Серас, что предсказали ей, она только покачала головой и дернула плечом. «Иди ты знаешь куда, Хеллсинг», — огрызнулась она. Артур упорствовать не стал — слишком уж был окрылен, несмотря на пережитой страх. В течение двух последующих лет предсказание казалось ему изощренной издевкой. «Это будет ребенок, больше я тебе ничего говорить не стану. А вот место, пожалуй, подскажу», — в пробковую доску с невесть откуда взявшейся картой канализации вонзился дротик, район Артур запомнил лишь примерно. И поиски были настолько бесплодными, насколько это было возможно в их случае. Он десятки раз спасал свою задницу от агентов, потерял две трети экипажа, едва не словил заражение крови, но упрямо продолжал искать в самых разных сегментах Матрицы. Аляска, Сингапур, Румыния, Британия… И нашел троих детей, а не одного. Слишком уж… аномальными они были, даже по меркам их извращенного мирка. Гнули ложки усилием мысли, не горели в огне и не расшибались, упав с десятого этажа. Рано или поздно Матрица разделалась бы с ними, как и с любой человеческой угрозой. Вдобавок, вырастить троих Спасителей было бы надежнее, чем выбирать какого-то одного. И с первых дней он делал ставку на Интегру — рассудительную и спокойную в свои восемь лет, как целый буддийский монастырь, талантливую и подающую такие надежды. Что могло пойти не так? Конечно же, все. Артур смерил Алукарда тяжелым взглядом. В белом поле эмулятора он выглядел непривычно потерянным, жирной кляксой, пятном на проекторе. А пятнадцать лет назад, только оказавшись в майне, он успел придумать себе жареную кукурузу на палочке. — Что ты чувствуешь сейчас? — спросил Артур не сразу, усевшись в появившееся из ниоткуда кресло. — Страх? Растерянность? Любопытство? Хуже всего было то, что он даже не попытался изменить аватар. Так и остался бритым налысо, сутулым и доведенным до истощения призраком парнишки, который когда-то застрял в Матрице. («По твоей, Артур, вине!» — прокричала ему из воспоминаний Виктория) — Гнев, — ответил ему Алукард. Он стоял, сложив руки на груди. Эмулятор вокруг него оставался стерильно белым. «Хоть что-то не меняется», — ухмыльнулся Артур и сложил руки на груди. — И что же тебя злит? Тот, кто изувечил тебя, «оборотень», как ты его называешь? Или тебя злю я, чему я удивлен уже не буду? Быть может, тебя злит дерьмовая жратва, постоянная качка, сырость и кашель? Они всегда тебя злили, юноша. Поэтому ты с такой охотой всегда бежал… — Я никогда не бегу, — процедил сквозь зубы Алукард. — И никогда не прячусь. — Что же тогда тебя злит? — Мне никто не верит. На секунду на его лице, которое Артур привык видеть неподвижным, каменным, мелькнуло старое, упрямое выражение. Поджатые губы, странная жажда в глазах, порывистость, нелогичность мысли — Артур с первых часов пробуждения понял, что с Алукардом будет много проблем. Оказалось, он даже не представлял себе масштабы бедствия. — Что ты вампир? Великий носферату? Порождение ночи и душевной боли? В это никто не верит? — откровенно ехидно спросил Артур. «Ты не веришь, что я смогу что-то в Матрице, старый козел, потому что я тебе не нравлюсь!» — кажется, тогда они впервые сцепились всерьез. На глазах у расплакавшейся Интегры и утешавшего ее Ватару — невозмутимого, рационального и в этой рациональности даже… жестокого. Алукард посмотрел на него исподлобья, отвечать на издевку не стал, но повторил этот страшно раздражавший весь экипаж жест: приложил ладонь к губам и чмокнул, будто поправляя вставную челюсть. Это насколько же упертым надо быть ослом… «Каков отец — таков и сын», — обычно добавляла Виктория, наклеивая ворчливо гнусавящему что-то Алукарду пластырь на колено. Артур всегда отказывался признать, что она права. — Возможно, они не считают так из-за этого? — Артур указал подбородком Алукарду за спину. Тот резко обернулся, подобрался, будто готовый к драке (он всегда был готов к драке). И остолбенел. Он видел «Хеллгейт», чуть менее латаный и изношенный. Видел сноп искр и чувствовал запах припоя, горелых проводов и плавящегося оптоволокна. И девочку лет восьми — нескладную и худую от скудного питания, криво связанный свитер с перетянутыми петлями болтался на ней, как тряпка на швабре, обнажая впалые ключицы и тощую грудь. Она возилась с паяльником, убрав за уши пряди длинных волос, увлеченно вертела в руках какую-то запчасть, кусала губы, прикидывала… — Эй, ну сколько можно? — из-за плеча остолбеневшего Алукарда, едва не толкнув его плечом, вышел-выбежал громкий, взъерошенный и какой-то дерганый мальчишка. — Ты обещала, что почитаешь мне, а сама ерундой какой-то занимаешься. — Это не ерунда, — привычно устало шмыгнула девочка носом. — Сам себе почитай, ты что, маленький и не умеешь? — Умею, — фыркнул мальчишка и плюхнулся задницей на чертежи, разложенные за столом Артура. — Мне всю библиотеку языков прямо в голову загрузили позавчера, хочешь, я тебе на иврите спою? — Лучше бы ты паяльник взял, — пожурила его девочка. — Или сам себе почитал. — Самому себе не интересно. Я люблю, когда ты мне читаешь. Мальчишка широко и солнечно улыбнулся — и девочка, не удержавшись, улыбнулась в ответ. Немного неуверенно и застенчиво, но очень счастливо. И как невозможно было не узнать в серьезном чумазом личике девочки нынешнюю Интегру, так и в лице упоенно болтающего ногами мальчишки… — Что это такое? — прохрипел Алукард, косясь на себя самого — только одиннадцатилетнего. — Что это за… — Мои воспоминания, — Артур тяжело смежил веки — палуба «Хеллгейта» исчезла, появился конференц-зал. — Все о тебе моими глазами за последние пятнадцать лет. Алукард — весь в липкой жиже, голый, обритый налысо, в оранжевом грязном одеяле, высовывает наружу самый кончик носа и смотрит на Артура, который, как крысолов из сказки, сманил его из семьи, дома, привычного мира. Смотрит с любопытством. Вертит головой, трет глаза, даже пытается встать, будто ни капли не испуганный. «Я теперь тут буду жить?» Рядом с ним в себя приходят двое других — не иначе как Провидение постаралось, но все три капсулы с «его» детьми находились буквально по соседству. Алукард в конференц-зале швыряется в Викторию с вилки шариками биомассы и думает, что никто этого не видит. Он же тихо ойкает, пока Серас выкручивает ему ухо, яростно что-то выговаривая. Ватару и Алукард упоенно тузят друг дружку в коридоре у капитанского мостика — их невозмутимо разливает водой из ковшика Интегра с неизменно терпеливым выражением лица — мальчишки вскакивают, злые, взъерошенные, но девочке ничего не говорят. Ватару и Интегра в терминалах — будто спят, даже кончики пальцев и подрагивают. Только Алукард, тогда совсем не боявшийся никаких, даже очень грозно выглядящих, штырей — слегка улыбается, неуловимо и пугающе. Алукард на улице Лондона. Высокий, худой, не одетый — закованный в черный кожаный плащ. Приспускает темные очки на кончик носа, немыслимо взрослый в свои четырнадцать лет. Он проходит мимо пышно цветущего на ночной улице клена — и секундой спустя ему в спину бьет ворох опавших буро-красных листьев. «Не люблю лето», — миролюбиво улыбается Алукард через плечо — и от улыбки этой мурашки по коже бегут даже у Артура. — У меня таких воспоминаний тысячи, — Артур моргнул — и они оказались в огромном зале, забитом крохотными мониторами, на каждом из которых что-то происходило. Алукард ел, Алукард спал, убегал, дрался, вился вокруг Интегры… — И тысячи их у любого на этом корабле. Все мы тебя ждали. И все мы помним тебя. Алукард беспомощно завертелся на месте, не зная, на какой же экран смотреть в первую очередь. Он шало заморгал, покачнулся, будто его затошнило, и почти упал в новую, страшную для Артура до сих пор, картину. — А вот почему нас не помнишь ты. Артура пробрала дрожь. Возвращаясь к этому воспоминанию, он каждый раз переживал его будто впервые: свой главный провал после самого триумфального достижения. Картинка размыта, будто заляпана чем-то алым, но видно все равно неплохо: «Хеллгейт» сотрясается, ходит ходуном и дрожит, как припадочное животное — в тот день они едва ушли от погони. И какой ценой. У своего терминала сидит Интегра — бледная и похожая на сломанную куклу. Бормочет: «Я в порядке, в порядке…» — и не жалуется, хотя издалека видно, что левая рука у нее обвисла, будто парализованная. Ватару, у которого перекосило правую половину лица, мычит, капает слюной из сползшего уголка губ ей на свитер, пытается поднять ее с места. У третьего терминала Виктория: как и всегда в чрезвычайной ситуации, собранная, суровая, почти жестокая. Она мечется вокруг застывшего, будто скованного льдом, Алукарда, пытается вынуть разъем из его шеи и остановить хлещущую во все стороны кровь. В воспоминании этого не видно, но сам Артур зажимает рану на животе и не знает, за какой отбитый орган хвататься. — На «Хеллгейте» произошла авария. Ты был серьезно ранен. Поврежден спинной мозг. Мы пытались вывести тебя из Матрицы, но что-то в тебе отказалось выходить. Ты заперся изнутри, изолировал отдельный ее сегмент для себя, и на любые попытки вытащить тебя… Артур моргнул: так, чтобы Алукард увидел его окровавленные ладони и мертвого техника, Тэнка. — До недавнего времени мы не знали, как вывести тебя из этого состояния. Серас все время думала, но риск, что ты станешь овощем, всегда оставался. Поэтому мы пришли к «заморозке». Перед Алукардом появился медотсек: самая чистая, вылизанная самой Серас комната. Кресло, больше похожее на огромную защитную капсулу — на нее установили лучшую гидравлику на случай сотрясений. В кресле возле датчиков биоритмов, развалился Ватару — немного прищуренный (эта травма так и не прошла после аварии) и как будто не очень довольный. — Можно было бы воткнуть в него иголки. По пятнадцать в каждую ногу, Серас ведь тебе показывала, как это делать. — Руками надежнее, — Интегра, сосредоточенная и отрешенная (именно тогда она почти перестала спать), мнет Алукарду ступню. — Машина может наврать, а так я чувствую отклик мышц. Ватару только качает головой. И укоризненно хмурится. — Ты его кормишь, меняешь капельницы, все время возишься с гидравликой, дежуришь вокруг этого придурка в Матрице… — Он не придурок. — …но вот это уже откровенный перебор, тебе не кажется? — Нет, не кажется. Он Избранный, тебе это известно не хуже моего. Ватару, кажется, сильно задет: щурит глаз сильнее обычного и бычится, супится — он тысячу раз повторял, что Алукард в таком состоянии, в котором он оказался — обуза всему экипажу, а не спаситель. — Спорим, он бы вокруг тебя так не прыгал? Интегра смотрит на него в упор. — А ты бы прыгал? Ватару не отвечает. Перед Алукардом вновь сияет белоснежное поле симулятора. И в том, как он поворачивался к Артуру, мерещилась неприкрытая угроза. Спросил он, однако, нечто неожиданное. — О чем сказала госпожа? Что еще за Избранный? Если бы Алукард сохранил хотя бы половину своего интеллекта, Артур начал бы с рассказа о том, что случилось в двести двадцать втором году. Рассказал бы о восстании машин, о победе механического разума над живым, о полях, на которых вырастили его, Алукарда, таким, каким он стоял в симуляторе. Но для Алукарда все еще длился девяносто девятый год, а то и тысяча четыреста пятьдесят шестой. И пока Серас не придумала, как его из этого состояния вывести, он абсолютно бесполезен. Спаситель с подрезанными крыльями. С сожранными — если учесть, что в Матрице Алукард запер себя сам. — Пятнадцать лет назад, когда мы с тобой только познакомились… не перебивай, — рыкнул он, поймав возражения во взгляде Алукарда. — Пятнадцать лет назад ты попрал все законы мира, в котором мы вынуждены жить. Твое появление было неизбежно и предначертано. И именно тебе предстоит вывести человечество к солнцу, Алукард. Сейчас неважно, как именно ты это сделаешь. Важно, чтобы ты понял… — Нет! Артур осекся и вскочил с места: после его слов Алукард рухнул как подкошенный, схватившись за голову. — Нет, нет, нет! Нет! — Что с тобой? — опасливо приблизился к нему Артур. — Что ты… Он подавился словами, когда Алукард обманчиво тщедушной рукой схватил его за горло. Его глаза, блекло-голубые по жизни, сияли тем самым цветом, который Алукард так любил и который так редко видел. Настолько насыщенный красный, что глаза режет. — Засунь этот бред себе в глотку, — рявкнул он — и клацнули огромные клыки. «Больная фантазия у тебя, дружок», — мельком подумал Артур, позволяя его пальцам сжиматься на своем горле. — Прекрати лгать мне, прекрати нести эту ересь! Я не знаю, чем вы выдернули меня из моего дома, не знаю, что вы сделали со мной, но никакой я тебе не спаситель. Я слуга своей госпожи, ясно?! — Ясно, — ответил Артур покладисто, так, будто его не держали за горло. — Великий вампир, покоренный моей семьей. Артур ударил его по щеке, лениво, вполсилы, но голова Алукарда мотнулась в сторону, на белоснежный пол симулятора веером легли капли крови из разбитой губы. — Всесильный носферату, кровавый князь, воплощенная на земле преисподняя. Артур играючи перехватил руку на своем горле, крутанул вполсилы — и вложил в это движение всю переполнявшую его ярость. Мальчишка! Как был кретином, не способным серьезно отнестись к своей судьбе — так и остался им! Десять лет, десять чертовых лет надежд и веры в будущее — и ради чего все?! Алукард врезался в пол всем тело и своим не в меру длинным носом. Бестолково захлопал глазами — и сдавленно охнул, когда Артур приложил его по пояснице, как в старые времена, на спаррингах. — А доказать-то ты мне это сможешь? Прямо сейчас? Артур схватил Алукарда за волосы и потянул, вынуждая встать. В лицо им обоим дохнула сырость мрачного лондонского проулка, и когда Алукард круто развернулся, готовясь обороняться, кирпичные разрисованные стены окружали их со всех сторон. — Крутой вампир, а не простой человек, так? — дернул Артур уголком губы. — Вот тебе стена — пройди сквозь нее. А я подожду, пока ты в разум войдешь. Сколько понадобится. И, не дождавшись ответа, сам шагнул сквозь кирпичную кладку, оставив изумленно вздохнувшего Алукарда в майне. — Шеф, вы в порядке? — опасливо спросил его Пип, потирая шею, когда Артур откинул в сторону панель управления, злой, как все черти Ада разом. — В полном. Он бросил беглый взгляд на экран: Алукард, замерший, как соляной столп, недоверчиво тер нос. Мать твою, какой же… провал, полнейший провал. Пятнадцать лет псу под хвост. «Ничего, гаденыш, ты у меня еще поработаешь… и похуже выдрючивался — и ничего, справились», — стиснул он зубы. Воспитание Алукарда, упрямо отказывавшегося признавать любые авторитеты (а его — особенно), всегда давалось сложно. Но ведь и пути решения тоже находились всегда. Перешедший от пассивного созерцания к активной истерике с битьем о стену всем туловищем, Алукард будто поставил на всех его соображениях крест. Какие тут нейролептики, господи, да что вообще поможет человеку, лишившемуся последних мозгов… («По твоей, Артур, вине!») — Когда он устанет биться головой о стену, выводи его из майна. И отправь в медотсек, синяки лечить, — бросил Артур козырнувшему в ответ Пипу. По дороге в свою каюту, он встретился с Интегрой, возившейся возле стойки с аппаратурой. Ей достаточно было одного взгляда на его пышущую яростью физиономию, чтобы стащить рабочие перчатки и поджать губы. — Я предупреждала, что на него нельзя давить, — произнесла она спокойно. Так спокойно говорить может только крайне взвинченный человек. «Не понимаю, чего вы так в него вцепились, — вспомнил Артур слова Ватару. — У нас всегда был запасной вариант. Даже два — чем Интегра хуже этого горе-спасителя?» Непонятно почему, но спокойствие дочери взбесило его сверх всякой меры. — Если бы ты, — угрожающе почти прорычал он, — не поддерживала все время эти его игрушки… если бы ты хоть раз попыталась донести до него правду… чем ты вообще занималась с ним все эти десять лет?! Твое потворство, твое дерьмо мы будем разгребать еще черт знает сколько! Ты забыла, кто ты! Годишься только утки таскать, черт бы тебя!.. Она никогда не хлопала дверями — Интегра повышала голос только на Алукарда, возможно, потому что только этим и можно было его пронять. В этот раз Интегра поступила так же, как поступала всегда — выслушала все его обвинения с непроницаемым лицом и вышла, когда он выдохся. Безвольная девчонка, сплошной конформизм, ни капли соревновательного духа — как он вообще мог возлагать на нее надежды?! Обессиленный и разбитый, он добрел до своей каюты. Прислушался к доносившимся с мостика разговорам («Опирайся, давай. Алукард, не упрямься») и двинул кулаком по отозвавшейся дребезгом стене. — Неудачный день, а? — он поднял глаза: привалившись к косяку плечом, на входе стояла Виктория. — По шкале от нуля до десяти — насколько херово все прошло? — спросила она, бесцеремонно плюхнувшись на койку рядом с ним. — На пятнадцать. — Поня-ятно, — вздохнула она, убрав так и не зажженную сигарету за ухо. — Иди сюда. Артур уткнулся ей в живот лицом, прислушался к мерным движениям ее пальцев в волосах, глубоко вдохнул — и успокоился. Тепло Серас и ее руки как будто его отрезвили. — Есть программы по возвращению памяти? — спросил он почти спокойно, обняв ее за талию. — Могу попробовать нейролептики и кое-какие препараты. Но боюсь, это может и не сработать, — ответила она, наглаживая его по затылку. Кажется, с Интегрой он немного переборщил. Даже сильно. «Не ее вина, что она не оправдывает моих надежд», — подумал он устало. — Значит, будем пробовать радикальный вариант. Не сегодня, чуть позже. Пусть его ветром сдувать перестанет для начала, а там попробуем… — Что попробуем? — насторожилась Серас, перестав чесать его за ухом. — Потом объясню. Иди сюда. Пожалуйста, сил моих нет… Он стащил с Серас майку, погладил шрам, оставленный пониже ребер этим полудурком, всеобщей проблемой, вжался поцелуем в ее шею, щекоча усами и дыханием — и увлек за собой на узкую койку. Для начала пусть Алукард сходит к нему — радикальнее способа вправить мозги просто не существует. Если и это не поможет, то… Ватару был прав. У них всегда был запасной вариант. А Алукарда можно научить простейшей работе с аппаратурой, на худой конец.

***

На третьем повороте Алукарда повело в сторону: сырость шибанула в ноздри, гнилостный воздух будто под водолазку влез, угрюмый сумрак «Хеллгейта» стал непроницаемой темнотой. Он едва успел ухватиться за протестующе скрипнувшую железяку, попавшую под руку. Затылок клонило к земле, шею раздирало на куски. И что-то… что-то внутри него изводилось ревом. Он вспомнил слова Серас: «После трех суток голодовки проблемы начинаются у всех, дорогой», — она попыталась погладить его по затылку после этих слов — он с рычанием увернулся, сделав себе лишь хуже. Он мог убить ее щелчком пальца, но эта наглая девчонка (хорошо пожившая сорокалетняя баба) схватила его за подбородок и сжала так, что едва не вдавила зубы в глотку. «Кончай валять дурака, пока я тебя опять под капельницу не отправила», — припечатала она после минуты вкрадчивого молчания. В ответ он пропустил то, что они называли «завтраком», «обедом» и «ужином». «Не может быть, чтобы они этим взаправду питались», — особенно госпожа. Вспоминать, как она ела, аккуратно, без лишних звуков, с прямой спиной и явным аппетитом, быстро, даже немного жадно, эту белую, тягучую и водянистую одновременно, пакостно-соленую дрянь… черт. — Если тянет поблевать, можешь выйти за борт. Мы ради этого даже подождем немного. Сотрясший спину непрошеный жар (ох, госпожа….) как рукой сняло. Он обернулся: Уолтер щурил глаз и ухмылялся как-то особенно неприятно, так что лицо его перекашивалось почти карикатурно. — Чем обязан? — он нашел в себе силы выпрямиться и даже отлипнуть от стены: непонятно, как Уолтер прознал об этом, но Алукарда и впрямь мутило целыми днями. То ли от постоянной качки, то ли от самой гнетущей атмосферы, царившей на «Хеллгейте». (и постоянного «Ты, ты, ты!» — в его адрес, которое не высказывал никто, но которое он не мог не чувствовать) — Эскортом, — Уолтер ухмыльнулся другим уголком губ — его лицо перекосило от этого еще сильнее. — Собирайся, капитан хочет тебя видеть. И не только видеть, у него большие планы. «А я подожду, пока ты в разум войдешь. Сколько понадобится», — от одного воспоминания у Алукарда запекло щеку, по которой уже десять лет мертвый хозяин его приложил. Что же, терпение никогда не было добродетелью Артура Хеллсинга. И это определенно не давало ему очков в глазах Алукарда. Уолтер исчез быстрее, чем он выпрямился: будто сквозь переборку прошел. Когда-то и сам Алукард мог так же. «И еще смогу», — побольше бы уверенности этой мысли… Артур возвышался над развернутой на столе картой: сплетением серых и черных линий, поверх которых он набрасывал что-то синим фломастером. Все члены экипажа, включая неугомонного оператора, сгрудились вокруг него: непривычно тихие и как будто чем-то оглушенные. Серас нервно курила у капитанского мостика, бросая на Артура почти яростные взгляды, щетинистая и всклоченная, крепко стиснувшая зубы и сломавшая фильтр сигареты пополам: «Я против этого, разве не видно?!» — кричал весь ее вид. Уолтер хмыкнул, стоило Алукарду переступить порог, и притворно вежливо указал ему на свободный стул. Оператор тискал подбородок и тяжело вздыхал, будто силясь придумать, что бы такого сказать. Госпожа стояла в стороне, сложив руки на груди, неподвижная, будто из цельного куска скалы высеченная. — План понятен? — обратился Артур ко всем присутствующим — кроме Алукарда, само собой. — Ему слишком рано, — сквозь зубы, вместе со струйкой дыма, выцедила Серас — явно не в первый раз. — План понятен? — с нажимом повторил Артур. — Я организую, — за всех ответил Пип, сгребая карту со стола. — Кенсингтон, ого. Хорошая прогулка по знакомым местам, время года сейчас, опять же… — Прогулка куда? Вопрос Алукарда повис в зыбучей тишине. Стремительно развернувшийся к мониторам Артур его проигнорировал, оператор поспешил уткнуться в эти свои непонятные приборчики. Алукард и сам не понял, в какой момент вокруг него образовалось пустое пространство. Кажется, из-за голода его внимание и впрямь слегка рассеялось. — К Оракулу. Голос хозяйки привел его в чувство — даже вызвал подобие живого интереса, перебившего ворочающийся в желудке голод. Вот только от пустого, устремленного в обшивку рокочущего утлого суденышка, взгляда Алукарду стало не по себе.