* * *
На завтрак Микеле разучивал вторую часть шестнадцатой сонаты Моцарта Andante, которую сам композитор назвал Sonata semplice (лёгкая соната), что никак не умаляло её красоты. Воздушная словно сладкая вата и отскакивающая как попкорн в микроволновке музыка звучала на кухне. И вот в тот самый момент, когда мелодия вдруг перешла из мажора в минор, чтобы запеть жалостливым голосом, на кухню зашёл отец. Он неприятно посмотрел на Микеле и вышел из кухни ничего не сказав. Вместе с минорной модуляцией Микеле почувствовал волнение и даже возвращение в мажор не могло унять беспокойство. Он закрыл пюпитр и побежал в комнату к родителям. Отец стоял, мать сидела. Оба были максимально напряжены. Через несколько дней в их дом приехали дяди с ящиками, и в тот же вечер Микеле увидел своих родителей и других людей в телевизоре. Они звучали как испорченная седьмая симфония Шестаковича, переполненные диссонансами, контрпартиями и шумами. Каждый играл свою мелодию, но вместе звуки собирались в какофонию. О чём же они говорили? Единственное, что запомнил Микеле, это слова о том, что они желают добра ребёнку. А ребёнок это он. Значит они желали добра ему? На тот момент Микеле уже был в возрасте, когда понимаешь такие штуки. Если люди желают кому-то добра — значит они молодцы. Но он никак не мог понять, отчего ему так плохо от ихнего добра. Родители в свою очередь говорили тоже самое: «Мы желаем тебе добра» и водили его в странный зал, похожий на зал филармонии, в котором не было музыкальных инструментов, а посредине сидел странный дядечка и что-то говорил «именем закона». Дядечка так же убеждал Микеле, что желает ему добра. Но Микеле не мог понять почему ему так плохо от всего этого добра, хотя слово «добро» вроде как слово хорошее.* * *
В результате непонятных для Микеле действий он потерял дом и родителей уже в шесть лет. И это в отсутствие каких-либо причин природного характера как-то: авария, ураган, болезнь. Любому этого бы хватило для ненависти к человечеству, поэтому Чандра можно было понять. Люди, желающие ему добра, внушали страх куда больший, чем сам Клод Дебюсси. Пока власти должны были найти новых родителей для мальчика, Микеле определили в небольшой приют святого Винсента, объединённый с домом престарелых. Микеле тем временем ударился в антисоциальное поведение. Он почти ни с кем не говорил, вместо этого находил нелюдимую комнату, закоулок или угол во дворе и рисовал заумные фракталы. Однажды перед дождём мальчик увидел чёрную надвигающуюся живую тучу, похожую на морскую волну. Туча внезапно растворилась в небе, чтобы снова сжаться в плотное полотно. В воображении Микеле зазвучала мелодия «Снег танцует». Он услышал её в исполнении ксилофонов, к которым погодя присоединились валторны вместе с кармическими басами, от чего воздушное произведение Дебюсси обрело медный окрас пропасти и перцовый запах озона. Словно слушая одну с маэстро мелодию, стая скворцов танцевала из стороны в сторону. Микеле поднял голову к небу и побежал навстречу птицам, неспособный оторваться ни на секунду от картины, которая внушала ему смысл всей его жизни. Его нашли в поле недалеко от пансиона. Он стоял перед чернеющим лесом запрокинув голову к небесам. Когда тётенька в очках с модной оправой спросила его, что он там делал, он ответил: «Пытаюсь стать птицей». Тётенька спросила, зачем, и Микеле ответил: «Потому что быть как люди — это ошибка».* * *
— И вы ещё удивляетесь, что его никто не берёт? — сказал полный мужчина с масляным пятном на рубашке, — он же стрёмный, — и глазами показал на мальчика в углу бара. В это время Дона отлепётывала зачётный пиано-перфоманс с буги-вуги. Она и слышать не желала, кто там чего говорил, просто балдела от звука, размахивала своей головой с такой силой, что закрученные завитушки прыгали в такт вместе с объёмными грудями словно метроном. Раз-и-два-и-три-и-четыре-и! Мистер «Кик-И», появившийся невесть откуда, подыгрывал ей на электрогитаре. — Кто это стрёмный? — спросил мистер «Кик-И». — Да вот тот пацан, видите? Опять пришёл сюда из приюта. Сейчас Дженкинс нагрянет. — Дженкинс?! — с удивлением спросил: «Кик-И». — Он, наверное, страшный? — Как моя Сара после попойки. — Что ты несёшь, косой, Сара никогда не пила, — крикнула Дона. — А я и не говорил, что она! — возмутился мужчина с масляным пятном, тыкая большим пальцем себе в грудь. Мистер «Кик-И» подозвал парня жестом. — Эй, бэби, как дела? Микеле не ответил и насупился. — О, да у тебя депрессия. Микеле посмотрел на мистера «Кик-И» из-под лба: — Это тётенька в очках так говорит. «Кик-И» был доволен собой, что смог разговорить ребёнка, и не хотел терять кратковременный успех операции. — Это правда, бэби? — спросил он для поддержания светской беседы. — Вы четвёртым пальцем не дожимаете баc, — ответил недовольный Микеле. — Бэби, ты это услышал? — удивился мистер «Кик-И». Микеле сделал вид, что ему задали оскорбительный вопрос. — Так это производственная травма, мальчик, — крикнула Дона. — Ох, бэби! — сказал мистер «Кик-И». — Она лжёт с целью спасти грешную душу, а на самом деле мои руки выросли из заднего места. Микеле удивился. — Правда? — Зуб даю! — засмеялся мистер «Кик-И». — Вам сделали такую сложную операцию, — искренне посочувствовал мальчик, — это был очень талантливый хирург. Бар неожиданно затих. Дона не сразу сообразила, что слова были напрочь лишены иронии. Её глаза налились слезами безумного смеха, и она прыснула, заражая гоготом окружающих. — Я же говорил, он стрёмный, — шёпотом повторил мужчина с пятном. — Заткнись, жирдяй! — заступился мистер «Кик-И». Он подозвал жестом мальчика и спросил его, нравится ли ему музыка. Микеле одобрительно кивнул и сказал, что может «слабать» «jingle bells». Мистер «Кик-И» одобрительно выставил палец вверх и пригласил Микеле продемонстрировать. Микеле с раннего детства привык выступать на публике и на самом деле уже порядочно изголодался по признанию и вниманию. С хитрым видом он подошёл к инструменту и нажал пару клавиш. Бар не обратил внимания. Тогда он выпилил сложное арпеджио вместе с хроматической гаммой. Кто сказал, что дети не умеют манипулировать? Бар умолк. И Микеле попытался на слух подобрать по памяти «Лунный свет» любимого Дебюсси. Он интуитивно упростил партию левой руки, достаточно, чтобы передать основной мотив. Посмотрел на кислое лицо Донны, потом на скучное лицо мистера «Кик-И» и понял, что этим публику не завоюешь. Микеле взял паузу, подумал и во всю силу ударил буги-вуги, который только что исполняла Дона. — Чёртовый малолетка! — крикнула от неожиданности она. В этот момент появился мистер Дженкинс. Он открыл левой рукой дверь в бар и сразу увидел наглого сорванца. Микеле выплясывал буги-вуги на клавишах, и мистеру Дженкинсу показалось, что ребёнок пьян. Он прикрыл от стыда лицо и принялся пролезать сквозь ликующую публику. Его остановил гриф стратокастера. — Вам что-то угодно, сэр? — спросил мистер «Кик-И», тыча чиновнику в грудь. Мистер Дженкинс посмотрел на новое лицо и промямлил: — Сотрудник_приюта_для_детей, — его слюни словно склеивали слова вместе. — Ах, это вы мистер Дранкинс! — догадался «Кик-И». — Оставьте пацана в покое! Разве не ясно, насколько херов этот ваш приют, как, впрочем, и дикция, если ребёнок сбегает в такую дыру! — У_этого_ребёнка_аутизм! — начал выходить из себя мистер Дженкинс, из-за чего слова стали слипаться ещё сильнее. — Каутизм?! Дона, ты слышала, у мальчика коммунизм! — прокричал мистер «Кик-И». Дона подошла к мужчинам. — Хоть коммунизм, хоть гомосексуализм! — сказала Дона. — Это не передаётся! — она положила тяжёлую руку на плечо мистера Дженкинса. — Оставьте парня в покое. Я сама отведу его в приют после банкета! — произнесла она серьёзным голосом, который не знал отказа. — Даю слово! — Это правильно, — поддержал её мистер «Кик-И». — Вы посмотрите, какой парнишка способный, прям как Моцарт! Сотрудник приюта ехидно ухмыльнулся: — Значит, вы ничего не знаете? Это же тот самый ребёнок из замороженной яйцеклетки. Поэтому его никто брать и не хочет! — Гонишь!!! — выпучил глаза «Кик-И». — Так оно и есть, — подтвердил мужчина с пятном. Дона скривила лицо. — Это он что ли по потолку ногами ходит? — Дона недоверчиво посмотрела на парня, который продолжал склеивать музыкальные фрагменты, услышанные в баре, и добавлять к ним флёр импровизации. — Матерь божья!!! — всплеснула она руками. — Точно, вылитый папашка! «Кик-И» обернулся в сторону мальчика. — Как же это я так… опростоволосился… Непростительно. Мистер «Кик-И» вспомнил Биджоя Чандра, а вместе с ним и безумную юность. Теперь он и Дона с чувством ностальгии смотрели на малую копию великого певца. Когда Микеле окончил дебют под аплодисменты, Дона махнула рукой мистеру «Кик-И» и поднялась на сцену к инструменту. — Эй, народ! — крикнула она со сцены. — Кто-то из вас помнит старину «Би-Джой»? — она показала на пальцах цифру два и зал одобрительно заревел: «Да!». — Сегодня этот засранец снова с нами! — добавила Дона, глядя косым взглядом на Микеле. Микеле понял, что означали её слова, он знал, кто являлся его биологическим отцом: Биджой Чандр, это он придумал заморозить яйцеклетку, это он составил особый контракт, это он был повинен в том, что Микеле лишился семьи и дома, и в том, что его ненавидел весь мир. И тем не менее, Микеле почему-то не чувствовал ненависти к биологическому отцу. Он просто его не понимал. Дона взялась двумя руками за клавиши, и зазвучал бас. Мистер «Кик-И» пристроился сбоку, всё так же плохо прижимая четвёртый палец. Дона почти пустилась в пляс, горячим Везувием она выбрасывала звуки словно лаву в людей, а они подхватывали движения. — Эй, народ! Вы хотите знать, почему мы называем это буги-вуги? — громко сказала Дона в микрофон. — Я объясню. Видите, левой рукой я играю буги, — и она убрала правую руку за спину. — Вот так! Вот такое буги! Зал одобрительно загудел вместе с темой баса. — А правой рукой я играю вуги, — она убрала левую руку за спину, — вот таааак!!! Вот такое вуги! Пальцы правой руки словно ужи на сковородке запрыгали по четвёртой октаве. Микеле улыбнулся, захваченный электрическим задором. Ему тоже захотелось смешать коктейль из секунд, квинт и терций. Дона подняла левой рукой край синтезатора, чтобы правой было удобней скакать по клавишам. — А теперь вместе! Вместе — это буги-вуги, — закричала она и добавила басов. Музыка лилась словно из рога изобилия, завёрнутая в бесконечную репризу. — Теперь ты понял, парень? — крикнула Дона маленькому Микеле. — Понял?! Она не заканчивается! Никогда! Ты можешь играть снова и снова! Вот так! Вот так! И ещёёёёёё!!! Дона повернулась вокруг себя, поблёскивая яркими звуками. Мистер Дженкинс уже дёргал туловищем и улыбался по сторонам, кажется, он забыл, зачем пришёл сюда. — Потому что буги не заканчивается! — кричала Дона. — Пока можешь играть - вуги не заканчивается! Она повторила эти слова словно мантру несколько раз, рассыпая волшебные осколки настроения вокруг, и Микеле повторил вместе с ней: «Пока можешь играть — буги-вуги не заканчивается».* * *
«Пока можешь играть — буги-вуги не заканчивается», — вспомнил Колин по прозвищу «Кик-И». Хотя он лишь пять дней назад объявился в этой дыре, с Донной они были знакомы более пять лет. — Не пойму, чему радоваться, а о чём жалеть. О том, что не было ядерной войны или о том, что я дожил до этого дня, — сказал Колин. Дона махнула рукой. — Просто как так выходит, что все эти важные засранцы, все эти дипломированные специалисты, все эти сраные демократы, — Колин поднял голову. — Ведь я имею право в своём трейлере называть их «сраные демократы», да? — и он продолжил, — Как все эти тупые ублюдки просто так бросили ребёнка только из-за того, что он родился из замороженной сопли? Колин опустил голову в стакан пива и плюнул. — Да хоть из кучи дерьма! Какая разница?! Если этот мальчик никого не убивает, не насилует, не уничтожает мир, но станет музыкантом не хуже, чем его отец. Какое право они имели? Дона не ответила, она достала кусок плотной бумаги и забила косяк. Колин покрутил стакан с пивом и сказал: — Может, усыновим мальчика? Дона повернулась к мистеру «Кик-И». — Совсем все мозги пропил, что ли? Кто его усыновит? Чудо, живущее в трейлере? На пособие по безработице? То самое Чудо, что любит лапать сиськи и гриф гитары? Чему ты его научишь, кроме сифилиса? Лабает то он почище тебя! — Да, — возмутился Колин, — а хоть бы и сиськи! Лапать сиськи по согласию не харассмент! Дона бросила ироничный взгляд. — А гитара — не человек. Ну и что, что мне хирург руки с другого места пересадил! — не унимался Колин. — Зато парень будет в семье. Дона покачала головой. — Старик Биджой продал ребёнка словно корову, старый болван! — выругался Колин. — Сам ты старый болван с островом надежд! — Дона показала пальцем на темечко, а потом села на табурет и затянулась. — Просто он очень любил её, любил жизнь и не хотел, чтобы музыка прекращалась, — Дона протянула косяк. — Он играл до самого конца. И сына бы любил. Просто он так долго стучал по клавишам в звукозаписывающей студии, что забыл, как ведут себя люди. Колин взял косяк в руки, чтобы сделать пару затяжек. — Вот я и говорю, старый дурак. — Это да, — согласилась Дона, — тут мы все как дураки. Вспомни своего братца и дом, где теперь это всё? Где твой родительский закуток и бабло? Где этот ублюдок, из-за которого ты живёшь как последний бомж? — Дона закатила глаза. — Если бы не я! Она улыбнулась как бы говоря, что всё в порядке. — Все мы горазды обвинять других! Но мы — то с тобой хорошо знаем, малыш. — Эх, бэби, — Сказал Колин, — Ты ещё будешь оправдывать этих толстосумов со звукозаписывающей студии, которые дали деньги родителям мальчика, чтобы те потом бросили его? Дона сделала большой глоток и вытерла пену рукавом. — Порой осуждение хуже воровства, милый. Оно обкрадывает сразу всех. А иногда хуже убийства, потому что убивает всё, вот тут, — она приложила ладонь к груди. — Не забывай, что они бросили ребёнка из-за осуждения. Дона и Колин хорошо знали, что такое общественное осуждение, ведь большая часть их жизни прошла с этим. — А ты хочешь взять мальчика, чтобы научить его жизни, — Дона налила себе пиво. — Как мило! — и сделала пару глотков. — Ай, —махнул он рукой, — знаю каждое твоё слово. Но ты пойми, нельзя так жить! Нельзя! Ну не можем мы жить как… — он постарался подобрать верное слово, — как… — Как мусор? — предположила Дона. — Так это, родной мой, мы как мусор и живём! Вот поэтому к нам и прибивается всё ненужное, брошенное и похожее на мусор. Она посмотрела на него тем долгим взглядом, в ответ на который лучше смолчать, и Колин, одетый в потёртую спортивную куртку, смолчал. — Лучшее, что есть у тебя и в тебе дорогой — это музыка, —Дона взяла косяк и сделала ещё пару затяжек. — Пока мы живём в нашей жизни есть и плохое, и хорошее, и у того, кто может импровизировать есть пару счастливых билетов. «Пока можешь играть — буги-вуги не заканчивается», — добавила она про себя.* * *
К счастью или к сожалению, Микеле никто не собирался усыновлять, и он стал негласным гостем в дыре под номером «ДЫРА». Да, у этой дыры даже номера своего не было, такой дырой уж она была. Зато у Доны и мистеров «Кик-И»-Дженкинса появился маленький секрет, а у Микеле — публика с буги-вуги, которая никогда не заканчивалась, если только ты можешь играть. А Микеле мог! Да ещё и как. Но на этом мистеры «Кик-И»-Дженкинс и Дона не могли успокоиться. Они хорошо понимали, что если жить среди мусора, то рано или поздно ты и сам станешь мусором. А в случае Микеле допустить подобное было бы преступлением. Поэтому компания новоиспечённых неназванных родителей активно искала себе замену. Но кому нужен был ребёнок, который играет буги-вуги, проходит сквозь стены, бродит по потолку, да ещё живёт с какими-то маргиналами? Однажды утром в трейлер пришёл мистер Дженкинс. Он снял шляпу-носок и почтительно кивнул, протянув распечатку. Мистер Дженкинс, или же Том, как его называли в детдоме номер пять, всю жизнь прожил без родителей. У него была ужасная дикция, которую называли сложным словам. Том пытался не использовать сложные слова, так как они застревали в зубах. Он не знал сложных слов. Зато Том хорошо знал, что такое мечтать о родителях, пусть даже о таких, как Колин и Дона. Во всяком случае, думалось ему, они хорошие ребята и умеют лабать буги-вуги. Он объяснил Колину смысл распечатки из интернет. — Новая_программа! — Сказал он. — Хорошо, бэби! Только давай помедленнее, поменьше легато! — попросил мистер «Кик-И». — Инст… — мистер Дженкинс попытался два раза произнести слово «институциональная», но после третьей попытки плюнул и сказал: — Семья «И». Можно жить. Один родитель. Второй родитель. Деньги оттуда, — показал он наверх, словно средства на ребёнка давал бог. — Один, два, три родителя — без проблем. Разные роли. Тут, — он показал на распечатку. — Бэби! Умница! Ты сам это придумал? Мистер Дженкинс светился от радости. — Ты чертовски проницателен, бэби! — сказал мистер «Кик-И» двухметровой детине, которой было где-то за сорок. Но Тома эти слова нисколько не обидели, он был безумно счастлив и благодарен за похвалу. — Пока можешь играть — буги-вуги не заканчивается! — подчеркнул с задором мистер «Кик-И» и обнял Дженкинса, словно тот был грифом гитары. Дона внимательно изучила документы, и план в самом деле показался реальным. Самое главное, Микеле получал возможность на дотирование от государства и хорошее образование.* * *
Когда гигантские башни-щупальца Амор Мунди окружили Ала, он стремительно поднимался на вершину к LoveCage. Через прозрачные стены лифта взор любовался огнями исполинских небоскрёбов, повергнутых туманом ночных облаков. Блики огней отражались в стёклах и бежали словно муравьи по его лицу. Правая рука Ала сжимала объёмный серебристый кейс. Чарльз уже ожидал его на последнем этаже. Худая фигура владельца Амор Мунди смотрела в сторону города, утопающего в ореолах ночных огней. Чарльз сразу смекнул, как можно использовать фокус с бокалом вина, который Ал продемонстрировал ему лично месяц назад в Торонто. Если с такой лёгкостью можно подменить вино, то чем чёрт не шутит. В этом и состояла истинная причина визита далёкого гостя. В свою очередь Чарльз прилежно выполнил условия сделки. Он принёс вторую версию КРАНа и закончил модификацию LoveCage. — В мире всего три такие штуки и вот две, чёрт бы их побрал, — улыбнулся Чарльз, глядя на серебристый кейс в руках Ала. LoveCage включился, активировалась панорама, заработали эмуляторы ветра и запаха, загорелось виртуальное небо. Ал с восхищением разглядывал горячие гейзеры, вулканы, клубы дыма, копоти и лавы, ощутил запах серы и гари. — Суперски! — крикнул он. — Но мы это улучшим! — Это не всё, дружище, — сказал Чарльз и подмигнул, пафосно щёлкнул пальцами. Прямо из пола забурлила чёрная жидкость с металлическими блёстками, капли которой полетели к потолку, словно дождь идущий вверх ногами. — Ах ты ж! — Ал провёл рукой сквозь поток капель, чтобы ощутить необычную текстуру. — А это можно глотать? — Можно, но не стоит! — крикнул Чарльз и скинул рубашку. Ал закрепил на голове Чарльза прибор, а Чарльз сделал то же самое для гостя. Включилась музыка. Тёмная волна сияющей жидкости подняла тела узников LoveCage, словно безвольно трепыхающихся потерпевших кораблекрушение странников, лишившихся одежд и надежды выбраться из морской пучины. Чёрные волны нежно покачивали Ала и Чарльза в свете извергающихся вулканов под девственным небом, полным искусственных метеоритов и виртуальных звёзд. — Превосходно! — закричал Ал, Чарльз ответил ему искренней надменной улыбкой. — Эта хрень создаёт настоящий тактильный шторм. Даже сотня женских рук не в силах сравниться с этим! — похвастал он. — Здорово! — согласился Ал и голосом запустил программу для КРАНа. Музыка усилилась. Ал закрыл глаза, а тёмная вода, превратившись в щупальца, подняла его к живописному небу. Он выбросил из головы все ненужные мысли, знания о том, что просил его сделать Чарльз, воспоминания о Майкле, мелкие переживания и погрузился в мир приятных ощущений. Тем временем КРАН подавил работу тета-сегментов, отвечающих за консолидацию с реальностью. Чарльз ощутил это на манер пробуждения во сне, а воображаемые фигуры обрели физическую плотность. Он прикоснулся к женскому телу, которое передало кончикам пальцев бархатное тепло. Чарльз даже ощутил запах пота. Он мысленно приказал появиться Майклу, и в трёх метрах от него на кожаном красном кресле возник мокрый Майкл в разорванной рубашке, которая сгорала в невидимом пламени словно газетная бумага. Чарльз заставил Майкла посмотреть восхищёнными глазами, полными слёз, и в тот же момент сильно возбудился. Он потерял контроль над воображением, а оно подхватило его и захватило, уводя на глубину тайных желаний. В них он увидел Майкла, в страсти разрывающего на себе одежду и получающего удовлетворение от наблюдения за Чарльзом. Когда нарисованное небо запылало северным сиянием, сервер Амор Мунди предсказал время оргазма и освободил крепления LoveCage. Клетка любви полетела вниз, лишая узников чувства тяжести. Чарльз завис в воздухе, изогнулся в мышечном спазме и закричал, словно ребёнок, вырывающийся на свет из утробы матери.* * *
Капельки пара образовывали лёгкую дымку, скрывающую наготу мужчин на деревянных досках. Царило долгое молчание, потому что не было никакой надобности ни делиться впечатлениями, ни обговаривать погоду. Всё и так было написано на лицах, расчерчено усталостью и истомой по телу. Ал и Чарльз просто сидели и вдыхали жаркий влажный воздух. Ал периодически запрыгивал в бассейн, окунался и молча возвращался назад. Если бы лёгкие могли не дышать, а сердце не биться, они бы предпочли выключить их, дабы предаться совершенной неге. К пяти утра они оделись, Чарльз провёл Ала в номер, а после медленно доставил собственное тело в кровать. Он уснул младенческим сном, лишённым сновидений. Не переживая ни о чём, утративший не только дар речи, но и неповторимый дар материться. Когда он проснулся, на часах значилось четыре часа дня. Ал к этому времени уже успел пробежать десяток километров по парку вокруг Амор Мунди, позавтракать, сходить в спортзал, принять душ и сыграть пару партий в бильярд. Всё, как и положено заграничному денди в Европе. Тем не менее Чарльз чувствовал себя не хуже, а может даже и лучше. Выспавшийся, сбросивший какие-то внутренние оковы он живо сновал в халате по номеру, и в таком же домашнем виде без стеснений направился на этаж ниже, где размещались комнаты с бильярдом. Запах травы и цветов в клумбах обнял его худое тело, а ветер чуть не сорвал лёгкие одежды, прикрывающие срам. Так он словно бабочка-анорексичка впорхнул через стеклянную дверь залы и оказался в одном пространстве с Алом. Ал тем временем задумчиво рассматривал комбинацию шаров, но, заметив Чарльза, повернулся к нему лицом, дружески улыбнулся и приобнял за плечи. — Ну ты соня! — то ли пожурил, то ли похвалил он. — Я отлично выспался, — сказал Чарльз. Ал вопросительно посмотрел на него. — Ночь прошла замечательно? — Абсолютно, — подтвердил Чарльз. Ал приставил палец к губам и задумчиво произнёс: — Впрочем, ну ладно, — он потрогал себя по лбу и продолжил, — У меня тут есть разговор иного рода. — Разговор? — улыбнулся Чарльз. — Надо же, — шёпотом сказал Ал. — Да, разговор делового характера. — Интригуешь, дружище! — воскликнул Чарльз. Ал даже обеспокоенно посмотрел на него, ещё раз приложил палец к губам, раздумывая о чём-то. — Впрочем, это не моё дело, — прошептал Ал. — А разговор, — силой воли он вернул себя к теме, которую собирался обсудить. — Допустим, мне удастся спасти CommuniCat от банкротства. На что я могу рассчитывать? В плане денег. Теперь очередь удивляться пришла к Чарльзу. Он посмотрел широкими глазами на Ала и безразличным бесцветным голосом сказал: — Тебе нужно поговорить с отцом. Он решает такие дела.