Светлячок

Что такое темнота? Это банальное отсутствие света или особая тягучая субстанция? Или это страхи, затаенные в глубине души? Или это гребаная философская жилка во мне проснулась именно сейчас, потому что когда же ещё! Темнота — это наливающиеся цветом синяки, усталые круги под глазами и цвет волос малыша, который прижимается к боку. А ещё домашнее насилие — тоже темнота дремучая, нельзя так, уже и законы разрабатывают, эх. Дом мрачный и весь какой-то пыльный, грязный; мужчина, оставляющий за собой отравленный трехдневным перегаром воздух. И никакой лишней философии. Я попала в темноту. — Маленький, — тихонько окликнула я мальчонку, который, наверное, решил найти во мне защиту. Выбрал, тоже мне, самую сильную в комнате… Полтора метра с кепкой, худосочная, зато бицепсы… что воробьиная коленка, короче. Ещё бы узнать у какой-нибудь канцелярии: райской ли или сразу к чертям обратиться — какого уже упомянутого черта тут творится? — Мамочка, мне стлашно, — пробормотало темноволосое чудо, взъерошенное, как воробушек, и очень бледное. Бедолага, ужаса натерпелся. Я и сама перепугалась, когда проснулась не от внутреннего зова жавороночьего будильника, а от тяжёлой пощечины. Муда… мужик оглушил меня отвратительным амбре изо рта, пока кричал какие-то гадости. Кажется, «Эйлин… ведьма безрукая, сын твой ублюдочный такой же…богомерзкие твари», прерываемое многозначительными «эээ» и икотой. И тут пришло осознание. Нет, не так. Осознание с большой буквы «О». Эта пьяная хрень — мой муж? А этот воробушек тёмной масти — мой сын? Да ну насмерть, тьфу-тьфу-тьфу, конечно. Я уже, возможно, того… насмерть, так что не буду языком своим дурным чушь мелить. — Сына? — вот тебе бабушка и Юрьев день… Мальчик уставился на меня своими темным глазищами, в которых до сих пор блестели слезы, хотя мы уже сколько сидим с ним у дивана, успокаивая друг друга. — Все будет хорошо, мой дорогой. «Ты сама в это веришь, Эля?» — пробормотал один из внутренних голосов, отвечающий за пессимизм, страх, тлен и другие гадости. То, что я уже не вполне я, было понятно по отсутствию, для начала, загипсованных конечностей. Не дале как позавчера я, в лучших традициях советского кинематографа, поскользнулась, упала, а очнулась — с гипсом. Временными неудобствами, которые вмешались в мою обыкновенную и спокойную жизнь, все должно было бы закончиться. Наивная… Как бы не так! Ведь я где-то тут проснулась, а не в своей постели. Почему я воспринимаю это перемещение века как-то чересчур спокойно, а не бьюсь в истерическом припадке, оставалось тайной, покрытой мраком. — Живы будем — не помрем, мой мальчик, — ответила я скорее пессимизму, нежели обретенному сыну. Ребёнок, уткнувшись заплаканной мордашкой в грудь, задремал, полностью перебравшись мне на руки, а я все поглаживала его по волосам и по спине, решая, как же мне поступить. Долгосрочные планы строить не получалось. Для начала, пожалуй, нужно на скорую руку убраться в этом срачельнике и посмотреть на предмет покушать. Мальчику кашку молочную сварить, супец придумать. А там подумаю о семейке Эйлин, о ведьмах и о том, что не знаю имя собственного — теперь — ребенка. Краткая инспекция показала, что жизнь в доме была и есть. Потому сынуля был отнесен в его жалкую, зато собственную спаленку, а я разбиралась с найденными по шкафам продуктами. Ополовиненную заначку мужа я тоже нашла, брезгливо сдвинув вглубь шкафчика, зато выудила банку пшеничной крупы, тоже уже начатую. Хлеб засох и весь заплесневел, но тараканов, сбегающихся на пир из крошек замечено не было. Вариантов два: они либо хорошо прятались за мелкой утварью, либо испугались моих тараканов, которых в голове я холила и лелеяла. Холодильник, к счастью, фурычил исправно, а потому спрятанные там молочка и яйца не погибли смертью тухлых. Техника была древнее, чем в моем детстве, но где наша не пропадала, если наша выживала в девяностых. Свежее молоко, сахар со дна сахарницы и щедрая порция крупы, а пока можно протереть столы и фасады старой кухоньки, пол вымыть. Все было не то, чтобы старым и не в край грязным, но совсем неухоженным. Разводы от пролитого чая на столешнице, на плите следы подгоревшего, однажды попытавшегося сбежать молока… а в остальном прилично. Выключила кашу, накрыв крышкой, чтобы не заветривалась и не остывала, до глубины души поразившись обыденности действий. Не отпускало ощущение, что истерика поджидает меня за углом, чтобы неожиданно напасть на мой — пока —трезвый рассудок. Перемещаясь с тряпкой в гостиную, я включила размышлялку: оклемалась, пора бы и разбираться с вывертами судьбы или подсознания. — Меня зовут Эвелина, эту корову называют Эйлин, но все это одного поля ягоды. Буду ни себе, ни людям — то есть Эвелин. Я непринуждённо говорю по-английски, чего в жизни за собой не замечала, — бормотала я себе под нос, проходясь по поверхностям влажной тряпкой, чтобы стереть неприятный слой пыли.  — Русский? Русский есть, акцент ужасный, лучше бы и не пыталась. Забыли про корни. У меня есть сын и муж-тиран, к тому же пьяница. Он назвал меня ведьмой, возможно, я красивая. Маловероятно, что ещё и высокая, и с грудью не минус первого размера… Уже сейчас вижу, что это не так. Мечтать не вредно. Таким Макаром я привела в приличное состояние часть первого этажа, ванную не осилила — слишком страшно и много грибка на стенах. Зато в ней нашлось зеркало, способное удовлетворить любопытство, и мне пришлось попрощаться с мечтой про «красивая» и прочие-прочие. Ведьмой меня кликал муженёк, видать, за страшный вид… Забросила себя, а ведь какой потенциал: красивые тёмные глаза, обрамленные пушистыми ресницами прям как у Бэмби. Брови тоже далеко не две ниточки по одной волосинке, широкие: форму немного подправить и будет конфетка. А густые, правда, сейчас спутанные и секущиеся, иссиня-чёрные волосы! Вороново крыло! Я уже упоминала что попала в темноту? Это ничего, натренированная на сестрах женская рука превратит потенциал в стабильную привлекательность, а объемы, стоит надеяться, придут. Наверное. Я была невысокой раньше, такой и осталась, превратившись в Эйлин, ведь до верхних полок шкафчиков я не доставала, и приходилось забираться на стул. Но зато я, как это называется — я пощёлкала пальцами, вспоминая прекрасное слово — миниатюрная. Со второго этажа шустро спускался мальчонка, топая и растирая сонные глазки, а я удивилась, как он не покатился кубарём с такой неудобной лестницы. Опытный малый. Увидев меня, сын радостно улыбнулся и подошёл, чтобы уткнуться в юбку и обнять коленки худенькими ручонками. Мы с ним одинаковой конституции, не боксерской. Утонченные и аристократичные, будем заменять словосочетание «суповой набор» именно так. — Милый, пойдём кушать, — он так удивленно глянул на кашу, которую я поставила перед ним. Тарелки все вымыла, а то мало ли свинство распространялось и на них. Я привыкла есть из чистого. Мальчонка опасливо попробовал молочную кашу и, просияв, начал активно работать ложкой. Никогда не видела, чтобы дети с такой радостью ели кашу. Племянникам овсянку скормить — задача повышенной сложности. Другое дело пиццу, сладости или гадость из фастфуда. Вот родители недоделанные, у них такой худенький Витёк растёт, что смотреть жалко, а они покормить не сподобились дитёнка. — Напомни, как тебя мама называет, — типа буднично и непринуждённо попросила я, собирая со стола тарелки. Муж не соизволил появиться, стоит надеяться, что он отправился на работу, а не за очередной дозой согревающего. Я не изволила просыпаться, чтобы это интересное ночное кино закончить, ну и ладно… Подожду до будильника. Пока поставлю овощное рагу из всего, что есть в наличии, и буду решать, что делать с этим нехорошим семейным положением. В конце концов, сон — не сон, а я женщина или как? — Мама называет Севелус, — пролопотало чудо, снова прижавшись ко мне, пока я намывала тарелки. — Папа — Сев. А кода лугается уб-лю… — Забудь второе слово, Северус, хорошо? Так тебя больше называть не будут, я не позволю, — я опустилась перед ним на колени, пристально глядя в серьёзные глаза напротив. Ему от трёх до пяти лет — на глаз у меня с определением возраста плохо — но взгляд у Северуса слишком понимающий, идущий вразрез с детским личиком. Это я понять способна. Раз уж я тут, позабочусь о тебе, а то вернется размазня-Эйлин и снова тебе худо придется, пацан. — Идём в ванную? Будем купаться. Северус. Что-то знакомое в этом есть, в книге что ли встречалось или по ящику крутили? Али племянники в кино вытащили на новую гадость? Нет, точно не в книге, я бы запомнила необычное имя, фотографическая память мне в помощь. Здорово будет, если Северус из хорошего ребенка не вырастет плохим взрослым при таких родителях. Отец-алкоголик на хорошую ролевую модель для неокрепшего ума не похож, значит будет смотреть на мать, которая не то мазохистка, не то просто отчаявшаяся женщина, которая уже устала бороться за терпящую беды недо-семью. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы представить возможный вариант развития событий. Нужно смотреть «Пусть говорят», так и вижу сюжет новой программы: Эйлин выходила замуж за хорошего мужчину, работягу, родила ему сына, похожего на него. А потом в его жизни случился переломный момент: увольнение, смерть родных (словом, психологическая травма), и он пристрастился к бутылке. И жена уже не любимая, и сын не от него, и вообще его приворожили-обманули-обокрали. Кто врет? Гулящая баба Эйлин или её муж самодур? Результаты генетической экспертизы в конце программы! Смешно, а ситуация страшная. Страдал-то в итоге мальчик, которому доставались оплеухи от отца и вялые попытки улучшить положение от матери, приправленные никаким питанием. Наверное, развивашками и раскрасками Северуса тоже не баловали, как и новомодными игрушками, раз они не валялись ровными слоями на всех поверхностях. У меня есть племянники, я знаю, как выглядит дом, в котором хозяйничают маленькие дети. В ванной я, скептически осмотрев душ, кинула одно полотенце на не внушающий доверия в своей гигиенической безопасности пол кабинки, притащила кое-какую сменную одежду из детской и бережно помыла Северуса. Воробушек ты мой, в какой темнице тебя держали? Кожа зеленушная, ребра все пересчитать можно без труда. Я хмурилась все больше и больше, пока разглядывала попавшего мне в руки дитенка. А он, маленький, потянуся, чтобы пальчиками разгладить заложившиеся на лбу складки. — Не злись, мамочка… Мой славный мальчик. Коль я тут, значит мой. И не надо говорить, что раз не рожала — не мать. Может, я все свои тридцать с хвостиком (ладно, приличным хвостом) лет мечтала о таком вот сынуле, раз теперь меня не покидает желание заботиться об этом человечке. Он же ищет во мне любовь, защиту, ласку. Как я могу обмануть эти огромные глаза? — Я не буду, родной. Мы вдоволь наобнимались после шуточного боя диванными подушками — только с целью как следует выбить из них пыль, а не потому, что детство прижало копчик — и отправились готовить ужин. Мой мальчик разрумянился, заулыбался, с довольным видом восседая на наблюдательном пункте, в который превратился стул. Отошел от утреннего страха, я уж успела подумать, что он не отцепится от моей юбки. Но, когда хлопнула входная дверь, Северус наблюдательный пункт покинул и нырнул за меня, обхватив ручонками за ноги, отчего я едва не грохнулась, потеряв равновесие. Муженёк, значит-с, вернулся в дом родной. — Здравствуй, — мирно поздоровалась я, проглатывая обращение «козлина» и выглядывая из кухни. Дверь между двумя помещениями отсутствовала, заменённая простой аркой. Домик вообще можно было назвать милым и просторным, особенно в сравнении с однокомнатной квартиркой. Жируют англичане. Козел при движении не пошатывался, кровью глаза не налиты, но выглядел он до глубины души удивленным. Что, парнокопытное, не думал увидеть жену дома? Так мы пока не в разводе, но все впереди. — Ужин на столе, но сначала вымой руки и надеть чистое, нечего уличной одеждой на еду трясти, — неловко не знать имени мужа, но я пока успешно обхожусь и личными местоимениями. Что поразило меня, так это покорность, с которой мужчина пошёл в направлении ванной. Як его торкнуло! Нет, прям видно, как двигаются шестерёнки в его голове, он даже ущипнул себя. Не избалован, однако. Рагу из микса овощей сын оценил, запросив добавку, а следом за ним и мужчина требовательно протянул тарелку. И подмигнул Северусу, предлагая соревнование на скорость: кто быстрее доест порцию. Я напомнила, что надо тщательно пережёвывать, а не глотать, но был бы толк… Победил в соревновании сын, мужчина ему поддался. Было видно, что Северус все равно побаивается отца, хотя у последнего настроение нынче хорошее. Также, как и утром, сын ищет защиту во мне, периодически поглядывая широко распахнутыми глазами. Я ж мать! Если чего — покусаю, мало не покажется… Муж меня не впечатлил… Пассивный он какой-то, плывущий по течению, как то самое нетонущее, так ещё и жалеет себя без остановки. Все ему мешают: и начальник кретин, и сменщик безрукий тупица. Работает он, как я поняла из беседы, на заводе, но по карьерной лестнице не шагает вверх, все по низу ползает. И половину зарплаты тратит на выпивку, а половину свободного времени тиранит семью. Ни жену, ни сына он не научился любить, видно по старым и новым синякам, которые раскрасили Эйлин и Северуса на манер палитры. На своём теле я нашла беленький шрам от пореза, протянувшийся по ладони до запястья. Жутко стало. — Эйлин, — начал муж, поднимаясь из-за стола. Следующие слова ему, видимо, дались тяжело. Но это уже маленький сдвиг на пути к чистому телу и здоровым нервам. — Спасибо. Когда ты научилась вкусно готовить? — После дождика в четверг, — фыркнула я, домывая посуду и принимая посильную помощь мальчишки в этом несложном деле. Инициативу надо поощрять, а сын сам вызвался помочь маме, за что получил звонкий поцелуй в макушку и легонький щелчок по носу, который заставил его хихикнуть. Чудо-ребёнок. — И я не Эйлин, а Эвелин. Ладно? Мы с Северусом идём спать, устали очень. С тобой поговорим за завтраком, хорошо? Доброй ночи. И вправду поздно, а сил на серьёзный и сложный разговор не осталось. Да и страшно мне, признаюсь. Утро вечера мудренее, буду верить в это. Муж — надо было тоже имя узнать — кивнул, желая спокойной ночи в ответ. Может же, когда хочет… Я примостилась на маленькой, но крепкой кроватке сына, который тут же счастливо устроился у меня в руках. Постельное белье я бы поменяла, но оно выглядело свежим, а мы с Северусом легли в одежде. Лениво ползли мысли о разводе, о скромной надписи «8 сентября 1963» на принесенной мужем газете «Вестник Коукворта», которую я сцапала с журнального столика, и о ситуации, в которой я очутилась. Англия прошлого, промышленный городок-загашник и бедная семья, а ещё чудо-ребёнок. — Мамочка, — пробормотал сонный Северус, мечтательно глядя на меня из-под темных ресниц. А глаза у него точно мои, на отца разве что носом чуть-чуть похож. — Ласскажи мне сказку пло Колдуна и Плыгливый голшок. Нате приехали. Это что за бесовщина? В моем детстве сказки были другими, обыкновенными русскими сказками. Колобок, Репка, Про трёх поросят, про зайкину избушку. Пушкинские все сказки. Про крошечку-хаврошечку, кстати. И что-то я не услышала «пожалуйста». — А волшебное слово? — Ты сказала, что потом научишь колдовать, — обиженно отозвался сынуля, заставив меня удивленно приподнять брови до самой прически. Ведьма, значит, называл меня мужчина… Наверное, Эйлин выдумала историю, что она умеет колдовать, чтобы объяснить ребёнку такое обращение одного родителя к другому. Да, именно так. — Вот первое волшебное слово, которое надо сказать, когда хочешь попросить что-то. Оно называется «пожалуйста». Пожалуйста, попробуй ещё раз, дорогой… — Мамочка, ласскажи мне сказку, пожалуйста, — улыбаясь исправился Северус, выделяя интонацией требуемое слово. — Такое плостое заклинание. До этого ты говолила более сложные. Ребёнок задумался, а потом с трудом по слогам выговорил: — Эк-ску-ло. И палочка для «пожалуйста» не нужна. — Чтобы колдовать не всегда нужна палочка, иногда достаточно доброты и понимания. Тогда ты сможешь превратить мрачное настроение в хорошее. Злого человека в доброго. Как лягушку в принцессу. Так учили меня родители, хотя я и узнала с годами, что не всегда добрым словом можно сделать злодея хорошим человеком, что не всегда хватает слова, чтобы умалить горечь от утраты. Но я продолжаю верить в это учение всем сердцем. Как ты к миру — так и он к тебе, все по закону бумеранга. И теперь задумалась уже я. Смогла бы я сделать из злого папы папу доброго? И насколько далеко зашла игра в ведьму? Экскуро, как экскурс, экскурсия — наверное, заклинания клепались из незнакомых мальчишке слов. — Про плинцессу не интелесно, — сморщил носик Северус, я не удержалась и чмокнула ребёнка сначала в нос, потом в лоб, заодно убеждаясь, что он здоров и температуры нет. И слава Богу. Мне только испытывать лекарства прошлого века на моем воробушке не хватает для полного удовлетворения. — Тогда слушай историю про палочку-выручалочку, — вспомнила я одну маленькую сказку, которую очень любили и я сама, и мои сёстры, и их дети. Волшебная палочка — это ведь почти палочка-выручалочка, так? — Шёл Ёжик домой. По дороге нагнал его Заяц, и пошли они вместе. Вдвоём дорога вдвое короче… Я старательно пародировала тонкий заячий голосок и гундосое фырчанье ёжика в диалоге двух героев. Губы невольно расползались в улыбке, когда я замечала, как внимательно слушает Северус мою сказку без всяких прыгучих котлов и колдунов. Мы заснули почти одновременно, стоило сказке закончиться. Во сне я чувствовала объятия тонких ручонок и тихое сопение.

— А как же сам ты без такой волшебной палочки-выручалочки останешься? — Ничего, — ответил Ёжик, — палку всегда найти можно, а вот выручалочку, — он постучал себе по лбу, — а выручалочка-то вот она где! Тут всё понял Заяц. — Верно ты сказал: важна не палка, а умная голова да доброе сердце