Ревнуешь?

      Счастье сгорело за треснувшими ребрами почерневшего белого цвета, и запах его, горький, прожигающий нос, тянулся по нервным окончаниям. Боль физическая наступала мгновенно, боль физическая разливалась по телу, смешиваясь с багровой кровью, а душевная боль была пустой, разъездающей изнутри чёрной плесенью, как… Как невидимый свет солнечного луча, прошедшего через толстое, грязное стекло старой лупы! Точно — её! Кларисса чувствовала эту пустоту столько, сколько себя помнила. Столько раз останавливалась посреди белого жаркого дня прекрасным летом, жмурила глаза сильно-сильно, до боли в веках (совсем не от солнца), и замирала. Будто сковали её тело в мраморной скульптуре, в давящих холодных стенах, не пропускающих истошные отчаянные крики. И пустота разъедала. А она все жмурила и жмурила глаза, пока, пробираясь сквозь кожу, пустота не исчезала в воздухе. Чувство… Недостаточности — так она его называла. А он? Что он? Александр Гидеон Лайтвуд. Лекарство или симптом? Он не спасёт ее, и в этом, к несчастью, правда. Не спасёт её, не соберёт по кусочкам, словно пазл, словно расходящиеся друг от друга картонные, намокшие кусочки в горящую вдохновением картину. Лишь протянет ей, лежащей на дне глубокой бездны, руку. А она — разбирайся там. Хочешь? Тянись, поднимайся, приказывай ветру, норовящему сбить тебя с ног, нести твою покрытую синяками душу к небу. К нему. Он приходил ровно четыре раза в неделю. Вновь и вновь, украдкой подбираясь к её холодной койке, оставляя на столе тарелку с почищенными апельсинами и конверт с короткими записками. Клэри всегда интересовал один и тот же вопрос: он их чистит? Глупый, абсурдный, неловкий и вместе с тем отчего-то проходящий по воздуху наивностью, горящий надеждой, влекущий лишь мелкой вероятностью положительного ответа, разлившейся где-то на поверхности их кратких поцелуев. И каждый раз, когда за порогом этой маленькой, пропахшей лекарством и апельсиновым соком, комнаты стоял не черноволосый парень с голубыми глазами и лёгкой улыбкой, периодически пооскакивающей на его лице, её сердце с грохотом падало вниз. До слуха доносится щелчок дверной ручки. Сердце отбивает чечетку. Лёгкие сжимаются до размеров слабо горящей в помещении лампочки. И нет… Нет, не он. Вновь не он. И кажется, он больше никогда не сделает три широких шага, чтобы добраться до её постели. И кажется, никогда не посмотрит в её сторону. А улыбаться будет лишь по праздникам. — Изабель заставила меня прийти сюда, — произносит Джейс без особого энтузиазма, — Не хотел мешать, но если бы не выполнил её просьбу, — он нервно поправляет упавшую на лоб прядь светлых волос и неловко улыбается, — Тебе ничего не надо? — Когда меня выпишут? — едва слышно отвечает вопросом Фэйрчайлд. — То есть, как это вы тут говорите? Когда я буду готова к бою? Он усмехается. Какими же порой примитивные бывают смешными. Что смешного? — Как раз я поэтому и пришёл, — наконец выдаёт Джейс, — Наши сказали, что ты можешь быть свободна уже вечером, но перед нами стоит небольшой вопрос: куда тебя поселить? «К Лайтвуду» — проносится в мыслях Клэри, но она, отогнав абсурдные по сути своей мысли, вновь смотрит на стоящего перед ней парня. — Может к Изабель? — предлагает она. — Нет, завтра приезжает наш младший брат, он будет жить с ней, — усмехается парень, — У нас есть, конечно, куча свободных комнат, но все они кому-то да принадлежат, поэтому остаются комната моя и Алека. — У меня есть выбор? — Вообще-то нет, но бросать тебя в комнате моего циничного брата я не стану. — Так каков вердикт? — нервно усмехается девушка, нахмурив брови. — Ну-у, — протягивает Джейс, — Может ко мне? Он смотрит на то, как щеки её краснеют. Ах, это было бы очень банально — как по сюжету подростковых книг. Но, как отмечает Джейс, интересно. — А давай, — подыгрывает ему Клэри, невинно улыбаясь. Теперь очередь Джейса чувствовать себя до жути неловко, и Фрэй, заметив это, ухмыляется. — Понял-понял, — в примирении подняв руки отвечает парень, — Освободим для тебя комнату. — Спасибо-о, — протягивает Клэри. К вечеру она выходит из палаты, переодевшись в наименее откровенную одежду Изабель. И, как оказалось, понятие «скромная» в лексиконе и стиле сумеречной охотницы отсутствовало. Поэтому Клэри идёт по коридору института в коротком чёрном топе, который скорее напоминает ткань, обтягивающую маленькое девичье тело, и строгих брюках того же глубокого угольного цвета. Сейчас она, до абсурдности кратко размышляя, в голове приводя пустые аргументы к резким тезисам по типу «я красивая», «я некрасивая», все думает о том, как бы не встретить ей Алека. И если одна половина сознания считает, что Алеку должно быть плевать, во что она одета, как и ей, конечно, должно быть плевать на мнение Алека, то вторая, старательно ею скрываемая, отчаянно ждёт высказанного вслух мнения случайно появившегося парня. Вдруг он невзначай бросит что-то вроде «выглядишь красиво», а затем, смутившись, постарается неловко замять этот момент. Но так бывает… Не в реальности. Не здесь. Поэтому Клэри остаётся лишь уверенно стучать твёрдой подошвой своих кроссовок по каменному полу коридора, направляясь в сторону своей спальни. Точнее, спальни Алека, на несколько дней ставшей её. — Он оценит, не переживай, — успокаивает её рядом идущая Изабель, обратившись к новоиспеченной подруге. — Да знаешь… Стоп. Кто? — Алек, конечно, — морщит лоб она, — В делах, которые касаются моих братьев, я специалист, Клэри. — Не знаю, я не видела его уже два дня. — Тоже мне, трагедия, — улыбается невинно Лайтвуд, — У него работа превыше всего, он не перестанет подписывать документы даже когда наступит конец света. — Может ты и права. — Конечно права. Изабель уходит, когда Кларисса переступает порог комнаты Алека. Она кажется ей необычной: слишком пустой, минималистичной для подростка. Она словно плавает в невесомости, находясь в полностью выбеленном помещении. Лишь окно, которое пропускает сквозь себя падающий на кровать солнечный свет, свидетельствует о том, что это - комната. И комната, на удивление, подростка. Она словно попала из одной больничной палаты в другую, свою собственную. И эта собственная палата принадлежит не ей - иронично. Звучит красиво, на деле - жутко. На тумбе, одиноко стоящей посреди противоположной стены, она замечает лишь одну-единственную рамку, что кем-то была наспех разобрана и оставлена лежать без фотографии. Кажется, он забрал фотографию. Зачем? Что могло быть интересного на куске бумаги? Клэри задаётся этими вопросами, одновременно с этим убеждая себя в том, что это все - совпадение. Не разбирал из-за её прихода Алек рамку, может быть просто случайно уронил её и стекло разбилось. Вот только стекло было в целости и сохранности.