Баллада о ведьме Энн

      Стоило пальцам коснуться клавиш, как тесный пыльный концертный зал вмиг перестал существовать во всех мыслимых реальностях. Не было больше ни грязно-бордовых стульев, побитых молью, ни тусклых ламп, то и дело заходящихся в моргающем нервном тике – ведь «Баллада» жила, несомненно, в собственном ужасающе-причудливом мире образов и голосов, неведомом тому, кто далёк от искусства и вдохновения. В мире, который приметил в Джой свою желанную и долгожданную гостью и распахнул перед нею дверь в мрачный особняк где-то на пересечении северного Олдгрова и туманного небытия.       В подвале мелодично поскрипывала прялка. Повинуясь собственным строкам её ритмичному зову, Джой шла вперёд, и в душе вспархивала хрупкими бабочками тонкая, едва уловимая гордость: Энн Осборн избрала её, чтобы поведать тайну вечной красоты – тайну, которая много-много лет назад сгубила двух нерадивых дев, возжелавших использовать этот священный дар в грязных и похотливых целях.       Сердце Джой колотилось в возбуждённом предвкушении. Хотелось умолять «Балладу» звучать быстрее и проклинать себя за томительно долгие строки. Каждый шаг к заветной двери казался великим свершением, затмевающим все чудеса света; каждый вдох становился предвестником восхитительной кульминации.       Когда ладонь легла на ржавую дверную ручку, сердце в груди превратилось в солнце. Оно прожигало насквозь и желало вырваться из плена рёбер, сжечь дотла кожу и пылать, пылать на радость улыбающейся Энн и целому человечеству. Особняк обратится сценой, а весь мир – концертным залом, очарованным волшебной «Балладой» и её, Джой Хэйден, красотой…       Пальцы отбивали по измождённым клавишам расстроенного фортепиано один и тот же аккорд, а горло дребезжало единственной строкой:       «Берегись старухи Энн!».       Джой вошла в подвал, и в её ноздри ударил затхлый истлевший воздух.       (Если бы память хоть немного была ей верна и подвластна, перед её глазами тут же встал бы Кингспортский морг в самом разгаре жаркого июля, когда так и не опознанные родственниками тела раздувшихся утопленников начинали цвести трупными миазмами, исторгающими удушающую тлетворную вонь)       В центре едва ли освещённой парой свечных огарков комнаты друг напротив друга стояли два старинных надтреснутых зеркала. Стоило Джой оказаться прямо между ними, как чужеродная сила вмиг овладела её рассудком: собственная рука против её воли размахнулась и изо всех сил ударилась о тяжёлую острую раму.       …ись       …Энн…       Помутневшие от боли глаза на миг увидели лишь тьму. На второй – землистое морщинистое лицо под полусгнившей тонкой вуалью.       …Энн Осборн…       …смотрела на неё из зеркала.       Джой отшатнулась. Она стояла не в центре комнаты, но у растрескавшейся от времени колонны неподалёку. Виски пульсировали накатывающим жаром, а на ладони, с которой пару секунд назад капала кровь, не было ни царапины.       …явись…       Ноги вмёрзли в пол не в силах пошевелиться.       …Энн… явись…       Меж двух зеркал, сгорбленный и тщедушный, стоял собственной персоной Эрик Занн.       …ЯВИСЬ, ТКАЧИХА…       Эрик упал на подкосившиеся колени и воздел к потолку окровавленную руку.       …ЯВИСЬ, ЭНН ОСБОРН!       Его движения походили на агонические конвульсии. Ладонь с размаху опустилась на пол и заскользила по пыльному камню, оставляя за собой грязно-бурый след. Челюсть Эрика отвисла и дрожала, грозя вот-вот отсечь то и дело вываливающийся изо рта язык, а из алых от крови глаз катились слёзы пополам с гноем…       Ладонь замерла.       Зеркала зазвенели.       Джой вскрикнула от ужаса: на полу горел, отражаясь в них, уродливый ведьминский знак! – ЯВИСЬ, ЭНН ОСБОРН! ЯВИСЬ, ТКАЧИХА! – вскричал Эрик, поднимая осклизло-кровавые глаза. Лицо его было будто вылеплено из мёртвой плоти: гноящееся, позеленевшее, с искажённым в гримасе нечеловеческого страха ртом, и Джой, настоящая Джой, всё ещё терзающая дьявольской мелодией фортепиано, подавилась подступившим к горлу комком рвоты.       На клавишах оставалась липкая сукровица.       Приложив палец к губам, Занн издал жуткое «Тш-ш-ш», а затем, разразившись истерическим хохотом, рухнул навзничь.       Джой задрожала, и слова песни будто бы выветрились из её мыслей. Отдёрнув руки от слипшихся клавиш, она вскочила с табурета и, запнувшись за ножку, оступилась на лестнице.       Старая Ткачиха стояла прямо за её спиной, и её зловещий, скрипучий, нарочито медленный смех заставлял кровь сворачиваться в жилах.       Эрик Занн наблюдал за происходящим в полуслепом бездействии: покидающих его сил хватало лишь на то, чтобы наблюдать за ужасающим слиянием двух сосуществующих миров; за тем, как проклятая «Баллада» звучала сама собой, до безумия напоминая ему почти забытую «Колыбельную»; за оцепеневшей Джой, чьё тело от прикосновения длинных сухих пальцев Ткачихи обратилось безжизненным манекеном и, сделав полуосмысленный шаг вперёд, распласталось под сценой.       В детской спальне, помнила Джой, было две кровати, но сейчас память беспощадно канула в небытие – а кровать была всего одна, и вместо одеяла посеревшую простыню покрывали исписанные строками песни листы бумаги.       Ткачиха была повсюду, кроме этой самой кровати – и Джой, собрав в кулак все остатки своей изодранной воли, запрыгнула туда с ногами, взметая вверх недовольно шуршащие листы.       «Если я усну, она уйдёт. Если я усну, она уйдёт. Если я усну, она…»       Голова коснулась подушки, и Джой закрыла глаза.       Эрик закрыл глаза, но ужасный облик Ткачихи отпечатался в его истерзанном разуме. Улыбка повергала в колотящий тело ужас; от неё хотелось бежать – но предательская стена не пускала его, словно бы отталкивая прочь, прямо в объятия ведьмы. – Я не пел о тебе, проклятая ты старуха! Я не нужен тебе! ТЕБЕ НУЖЕН НЕ Я!       Быль обернулась кошмаром, или прошлое решило напомнить о себе – губы Эрика пронзила горячая боль.       Губы Джой пронзила горячая боль, хотя Ткачиха, кажется, не коснулась их и пальцем. Измученная нахлынувшим безумием, истощённая и готовая к любой, даже самой страшной участи, Джой приподнялась на кровати.       Старуха Энн сидела в изножье и, тихо напевая что-то себе под нос, убаюкивала сидящую на её коленях куклу. В правой руке у ведьмы темнела игла, и нить от ушка отходила к кукольному лицу. – Пой, милая девочка… – проскрипела Ткачиха, вонзая иглу в куклу.       Джой застонала.       В уголке её губ появился первый стежок.       У куклы были аккуратные светлые кудри и белое платьице – точь-в-точь как у самой Джой. Эрик долго, долго мучился, завивая непослушные кукольные волосы; раздобыть платье же сложности не представляло: стоило всего лишь убедить театральную швею в искреннем желании сделать подопечной подарок. О да, Занн почти предвидел этот сумасшедший день; Занн знал, что проклятая ведьма коварна и мстительна, но даже у такого исчадия преисподней, как она, есть свои маленькие женские слабости. – ТЫ ПРИШЛА ЗА НЕЙ. ТЕБЕ НУЖНА ОНА, ЗАБЕРИ ЕЁ! – истошно кричал он, протягивая Ткачихе куклу.       Когда ведьма приняла дар, рот Эрика перестал свербеть.       Губы Джой понемногу стягивала грубая нить. – Эта кукла научит тебя хранить тайны! – протянула Ткачиха, укладывая куклу с зашитым ртом на руки Джой.       Ни слёз, ни страха, ни боли в ней уже не осталось. Встретившись пустым взглядом с такими же пустыми глазами куклы, она лишь беспомощно покачала головой.       Ведьма рассеялась серо-алым дымом с запахом Кингспортского морга. Эрик, для верности подождав несколько секунд, воровато осмотрелся и, подкравшись к Джой, трясущимися руками выхватил у неё куклу. Затем, отыскав что-то у себя в карманах, со всех ног – и откуда только прыть взялась? – выбежал из концертного зала.