Мечта художника

      — Ты меня вообще слушаешь?!       Звонкий голос заведующей галереей, как стремительный полет пчелы, рассекающий со свистом воздух, прервал его внутренний диалог с собой. Пит вздрогнул, поморщился и потёр ухо.       — Эффи, что ж ты так кричишь?       — Ты слышал о чем я говорила?       Тринкет сложила руки на груди и хмуро уставилась на парня. Виновато улыбаясь, он отрицательно покачал головой:       — Прости, ни о чём другом думать не могу.       — А вот зря! — Женщина поджала губы и поправила красную атласную розу на лацкане лимонного пиджака, яркости которого позавидовала бы даже канарейка. — Может, мы теперь вообще все бросим? Раз она вернулась?       — При чем тут… Эф, почему ты всегда против неё?       В натянутом молчании они сверлили друг друга взглядами, Пит ждал ответа, а она смотрела на него так, словно он предлагал сжечь всю её любимую коллекцию платьев. Вздохнув, женщина сделала несколько шагов в сторону. Стук каблуков, нарушая тишину, взлетал к высоким потолкам и растекался эхом, как волна.       Эффи остановилась возле пока единственной картины Мелларка, с которой пасмурное небо хмуро смотрело на землю, облака сбитой простыней тянулись до горизонта. Чувствовалось, что там царили духота и безветрие. Ещё зеленые колосья пшеницы вглядывались вверх, ожидая освежающего дождя, а на заднем плане изящной стеной возвышался лес…       — От этой тучи дождя не дождешься, — тихо сказала Эффи спустя несколько мгновений.        — Что?       —  Я понимаю, как ты хотел её найти, какой смысл вкладывал в эту выставку, знаю, какие надежды возлагал… А сейчас… — Она глубоко вздохнула, пытаясь совладать с эмоциями, но всегда, как только речь заходила о Китнисс, ничего не получалось. — Не хочу, чтобы ты вновь обжегся, поэтому прошу, сильно не обольщайся, мой мальчик, твоя «сестричка» всё равно этого не оценит.       — Эф, зачем… — он тяжело выдохнул. — Ты же её плохо знаешь…       — Зато я хорошо знаю тебя! — перебила его женщина. Она развернулась на каблуках и кинула на парня укоризненный взгляд. — Я помню как ты страдал… Карьера, дом, бизнес — ты мог лишиться всего, да тебя чуть не посадили, Пит! — Тринкет раздражённо всплеснула руками. — А она? Она счастливо где-то жила все это время и на том видеообращении, что на суд прислала, выглядела вполне здоровой и благополучной. — Эффи нервно дёрнула вниз полы пиджака. — Хорошо додумалась хоть так дать о себе знать, иначе страшно подумать, чем для тебя это могло обернуться…       Пит сжал кулаки. С языка была готова сорваться масса доводов, оправданий, но он знал, это не поможет, Эффи не примет ни один из них. Обычно они старались избегать темы «Кто прав, а кто виноват в сложившейся ситуации», ведь каждый раз дело доходило до ссоры. Несколько секунд парень боролся с эмоциями и желанием вступить в спор, но потом всё же одёрнул себя.       — Мне пора, Эф, — посмотрев на часы он постучал указательным пальцем по циферблату, — в ближайшее время не появлюсь в галерее, нужно пару дней чтобы во всем разобраться, — сказал он, не желая дальше развивать эту тему. — Текущие дела уладили, а остальное не срочно.       — Это совершенно безответственное поведение! — Носком дизайнерской туфли Тринкет отстукивала нервный ритм. — До выставки несколько недель. У нас еще ничего не готово! Да ты даже с картинами ещё не определился!       — Вот как раз и определюсь. — Стараясь не выдать свое раздражение, он засунул руки в карманы джинсов и отвернулся к окну. — Через два дня основная часть будет подготовлена, можешь договариваться о перевозке. Да и позаботься о подготовке зала. Всё это, — кивнул Пит в сторону нескольких инсталляций, сваренных из металлических трубок, железных балок, и деталей каких-то устройств и механизмов, — пусть вывезут. Не можешь найти им место, забирай домой.       Оставив еще несколько устных распоряжений, парень развернулся и пошёл к выходу.       — Пит, только не обижайся. Я хочу тебе счастья, и боюсь, что ты заблуждаешься.       — Я понимаю, — сказал он, не оборачиваясь, — я ценю твою заботу, Эффи, но это касается только Китнисс и меня. Думаю, мы сами разберёмся.       — Ошибаешься! — Он повернулся и внимательно посмотрел на неё, Тринкет опустила глаза, сжимая одну ладонь другой. — Ты ошибаешься. Теперь это касается еще её как минимум двоих. — Эффи подняла голову и попала под прицел его взгляда. — Ты думал об отце девочки? Что если у них счастливая семья?       «Конечно думал!» — Пит мгновенно напрягся, но сумев совладать с эмоциями, сдержался. Моментально вспыхнувший гнев, пометавшись по душе, затих, не найдя выхода.       — Я позвоню, уточню, в какой день присылать машину, — после недолгого молчания сказал он и покинул галерею, оставив последний вопрос без ответа…       Не замечая времени, не разбирая дороги и не осознавая происходящего, девушка шла в никуда. Ни одна мысль не пробивалась сквозь туман её сознания.       Окружающий мир превратился в мутную, размытую слезами картинку, тьма не желала рассеиваться, а обида и отчаяние горели в груди как едкая кислота, растекаясь по венам и, кажется, разъедая всё на своем пути. С каждой минутой дышать становилось все труднее, а дышала ли она до сих пор?       Гудок заставил очнуться и непроизвольно отскочить в сторону. Вильнув, машина пронеслась мимо, окатив её мутными брызгами. Китнисс рассеянно посмотрела на удаляющиеся огни, затем опустила взгляд на свои ноги и пошевелила пальцами, между которыми хлюпала грязь.       «Почему я босиком? — Девушка потерянно осмотрелась. Судя по сгустившимся сентябрьским сумеркам, уже близилась ночь. — Как я сюда попала?.. — думала Китнисс, не понимая, как оказалась на выезде из столицы, в нескольких километрах от дома. — А где Пит?.. Пит!» — почувствовав, как слабеют ноги, простонала она.       Его имя обожгло будто кипяток. Она хватала воздух широко раскрытым ртом, задыхаясь от накрывшей её тяжелой волной тошнотворной боли, которая, казалось, вот-вот разорвет на части. Ей хотелось исчезнуть, спрятаться от мира, раствориться, словно никогда не жила.       Тревожно взвизгнула сирена спешивших куда-то пожарных машин, в очередной раз заставив её вздрогнуть. Китнисс открыла глаза, посмотрела им вслед и только сейчас поняла, что сжимает в руках круглую жестяную банку из-под печенья, ту самую, в которой с детства хранила все, что дорого сердцу, и Лютика, игрушку, ставшую талисманом, его она когда-то получила от приемной матери.       — Мама… — уткнувшись носом в плюшевый бок, хрипло простонала  она, — мамочка…       Как бы сильно Китнисс ни любила своих кровных родителей, с теплом и грустью вспоминая о них, Оливию с Мэтью она любила больше, искренне считая их настоящими. Девушка подняла глаза вверх, туда, где высоко над арками моста наверняка блистали мириады звезд, но их не было видно из-за тумана огней большого города.       — Зачем он так, мама?.. За что? — кричала она в ночное небо, вкладывая всё своё отчаяние. — Я хочу к вам. Почему вы все ушли? Заберите меня…       За спиной раздался оглушительный визг тормозов, девушка мгновенно развернулась, в испуге вскинув руки. Банка с грохотом стукнулась об асфальт, крышка открылась, и всё содержимое рассыпалось по проезжей части. Китнисс почувствовала, как пульс ударил в виски, закружилась голова и потемнело перед глазами. Последнее, что она запомнила, это ослепительный свет приближающихся фар…       Всё глубже и глубже она проваливалась в забвение, иногда выныривая, а затем снова погружаясь на дно. Трудно сказать, как долго она дрейфовала на волнах подсознания, спала, или её разум просто блуждал в потемках неясных видений, но сейчас ей чудилось море. Крики чаек, шум прибоя, всё казалось таким близким, таким настоящим…       Китнисс осторожно открыла глаза и осмотрелась.       «Как говорила мама, всё когда-то бывает впервые», — подумала девушка, понимая, что очнулась в незнакомом месте. Самое страшное, что ей было все равно.       Она равнодушно обвела взглядом небольшую обшитую деревом комнату, освещенную маленьким ночником в форме шара, внутри которого как живая, переливаясь огнями, плавала медуза. Китнисс невольно засмотрелась на перепады света и мягкое мерцание лампочек, прислушиваясь к себе.       В душе — только кромешная пустота, во всём теле — апатия и абсолютное безволие. Не было желания ни шевелиться, ни вставать, и только голова немного побаливала, а ещё хотелось спать.       Тяжелые веки сомкнулись, и девушка вновь погрузилась в чарующие видения. Ей снова снилось морское побережье, слышался шум волн и чудился запах. Она сделала глубокий вдох и открыла глаза. Здесь правда пахло чем-то особенным, не как дома.       Несколько попыток подняться оказались неудачными. Падая обратно на подушки и пережидая головокружение, она пробовала вставать снова. Китнисс осторожно спустила ноги с постели и, стараясь не шуметь, пересекла комнату, отдернула шторы и распахнула окно. Свежий солёный ветер ударил в лицо, и девушка ахнула, увидев перед собой… море!       Шумное и бескрайнее море дистрикта Четыре.       — Да, Эвердин, кто бы другой рассказал, в жизни бы не поверила! Такое могло случиться только с тобой! — Джоанна отвела взгляд от окна и посмотрела на подругу, сузив глаза. — То есть, ты хочешь сказать, что потеряла сознание на «Серебряном мосту» в Капитолии, а очнулась под шум прибоя в Четвертом?       — Да, — Китнисс пожала плечами, поправляя одеяло спящей дочке, заботливо подоткнув его по бокам. — всё так и было.       — Так это же мечта почти каждого человека в Панеме, — рассмеялась Мейсон, но тут же осеклась и зажала рот ладонью, вспомнив про только что заснувшего ребенка. — Закрыл глаза — и ты на море! — вполголоса проговорила она. — Но, конечно, не после таких обстоятельств. — Девушка с сожалением вздохнула и снова посмотрела за окно. — Значит, Хеймитч был прав! Ай да интуиция у вашего дядьки!       — Прав в чём?       — «Серебряный мост», — пояснила девушка. — Он был уверен, что поиски нужно начинать с него, все твердил про свою чуйку. А когда были получены и изучены записи всех камер видеонаблюдения в городе, оказалось, что в тот день именно там они не работали. Шикарная усмешка судьбы, правда?       Китнисс кивнула, внимательно слушая рассказ подруги.       — После выхода из дома ты попала в кадр примерно в километре от моста, а дальше… — Джоанна тяжело выдохнула, и окунув пальцы в волосы пробежала ногтями по коже головы, — были долгие месяцы неизвестности, вплоть до того твоего видеообращения. Веришь-нет, если я сначала разрывалась между прибить Мелларка или пожалеть, то в тот день моим единственным желанием было достать тебя из-за экрана и…       — Прибить или пожалеть?       — Вот! Именно в этом порядке! — фыркнула девушка, подтянув колени к груди. — Короче, повезло тебе, Пташка, что сама на суд не приехала.       — Я собиралась, в тот же день как узнала. — Китнисс посмотрела на подругу, а затем опустила глаза на дочь. — Она не пустила. Ты же знаешь, у меня редко что-то складывается «по-человечески», вот и беременность не стала исключением.       Девочка беспокойно заворочалась. Что-то пробормотав, она потянула большой палец в рот, перехватив руку малышки Китнисс улыбнулась и погладила её по щеке. Лия несколько раз причмокнула, пошевелилась, но продолжила сладко спать.       — Птенчик мой, — девушка невесомо водила пальцами по руке дочки, то поднимаясь к плечу, то возвращаясь к запястью, — Она — моё спасение, Джо. Ты помнишь легенду Четвертого дистрикта?       — Какую из? Про человека-креветку? Мост, постояв на котором можно узнать пол будущего ребенка? Ту сумасшедшую, что бросилась со скалы, или…       — Её звали Берта и она не была сумасшедшей, может, чуть безумной, и то от горя.       — Не пугай меня, Эвердин, — Джоанна нахмурилась, — причём тут старые байки?       — Это реальность, а старой байке лет меньше чем нам. У этой женщины погиб муж, а она не смогла принять, не смогла пережить, и даже дети не удержали её от этого опрометчивого шага.       — Её проблемы. Ты тут при чём?       — Я часто ходила на то место… Нет-нет, Джо, — быстро ответила девушка на испуганно испепеляющий взгляд подруги. — Мне было очень плохо и морально, и физически, но прыгать со скалы я не собиралась. К тому времени я уже знала, что внутри меня развивается новая жизнь, мой… наш с Питом ребёнок.       Китнисс сидела с остановившимся взглядом и даже не пыталась прогнать с губ горькую усмешку.       — Да, я отгородилась от всего, от любой информации, ничего не хотела слышать о нём… Только за неделю до того заседания я узнала, что Пита обвиняют в моем убийстве, и решила во что бы то ни стало ехать на суд, но… угроза выкидыша, постельный режим, никаких резких движений…       — Поэтому появилось видео?       — Да, — тихо произнесла девушка и встрепенулась. — Кстати, насчёт моста, знаешь, ведь это тоже правда. У меня сбылось.       — Да ладно, просто совпадение, — отмахнулась Джоанна и потерла виски, в голосе послышались скептические нотки. — Лучше объясни, почему? Ну пусть не сразу, но через время ты могла бы хоть как-то мне дать о себе знать.       — Не могла. Ты бы рассказала Питу где я.       — Конечно! В эту же минуту! Ты понимаешь, что мы тут с ума сходили!       — Понимаю. Но не могла…       Некоторое время девушки молчали. Мейсон так и сидела на подоконнике, обхватив колени руками, и задумчиво наблюдала за тем, как Китнисс осторожно касалась тонкой полоски пластыря на запястье маленькой Лии.       — Представляешь, Джо, — прошептала девушка, подняв глаза на подругу, — вся проблема решилась через прокол, чуть больше игольного ушка, а ведь я могла потерять её навсегда…       Она зажмурилась и запрокинула голову, стараясь подавить горький всхлип, но слёз сдержать не могла, и они, сорвавшись с глаз, прочертили две тонкие мокрые дорожки по её щекам.       — Пташка, не реви, — проворчала Мейсон, кутаясь в тонкое одеяло. — Помнишь, что доктор говорил? — Она понизила голос подражая интонации врача. — Первое время прооперированным нельзя участвовать в стрессовых ситуациях и испытывать волнение! Вам, мамочка, рекомендуется выработать контроль эмоций!       Китнисс улыбнулась сквозь слёзы, опустила голову и поцеловала раскрытую ладошку дочери.       — Просто я даже боюсь представить…       — Вот и не представляй! Всё обошлось, — перебила её Джоанна. — Чего ты сырость развела? Ребенку нужен покой, счастливая мама и… папа. Кстати, придумала уже, как о ней сказать Мелларку? — Она в восторге потерла ладони, в зеленых глазах появился хитрый блеск. — Ха! Представляю себе этот момент: «Пит, ты извини, я совсем забыла тебе сообщить, что ты стал отцом… пять лет назад». — Поймав растерянный взгляд подруги, девушка приглушенно рассмеялась. — Кажется, я уже слышу, как его челюсть ударяется об пол…

***

      Скинув вместе с дорогим костюмом груз дневных забот, облачившись в любимые потёртые джинсы и застиранную майку, Хеймитч Эбернети сидел на веранде своего дома, лениво покачиваясь в кресле-качалке. Деревянные половицы тоскливо поскрипывали всякий раз, когда полозья  попадали на них. Он задумчиво смотрел на освещенное окно старинного особняка и неспешно потягивал виски.       Когда Хеймитч устроился в этот дом и подписывал первый рабочий контракт, он даже представить не мог, что судьба, закрутив тройной кульбит с переворотом, навсегда свяжет его с этими стенами. Он стал одним из владельцев. Однако имея право выбрать любую комнату, предпочел остаться в небольшом флигеле, стоявшем отдельно от основного здания.       Утопая в серой полумгле пасмурного вечера августа, в свете зажженных фонарей влажным блеском сверкал промокший под ливнем сад. Местами среди травы, унизанные брызгами дождя, как роскошными бусами, искрились паутинки. Ветви молодых кустарников стали тяжелыми и клонились к земле.       На пороге ночи вновь возобновился беззаботный многоголосый оркестр природы: сначала глухо запели птицы, издалека донеслась лягушачья перекличка, во всю мощь загремели цикады, им вторили скромные голоса кузнечиков и сверчков.       В угловом окне на втором этаже погас свет, что послужило для мужчины сигналом к действию, он поднялся и размеренным шагом направился в сторону особняка по одной из мощенных каменных дорожек, бегущих из разных концов сада к самому подножию полукруглой террасы.       По пути Хеймитч дернул ветвь каликанта, раскидистый куст дрогнул, прозрачные капли, сорвавшись, бесшумно разбились о траву. Помяв лист в ладони он вдыхал фруктово-пряный аромат и недовольно морщился каждый раз, когда слышал хруст очередного панциря улитки под подошвой.       — Сами виноваты, — бубнил он себе под нос, отшвыривая в сторону тех, кого успевал заметить, — на черта на дорогу выползли.       Эбернети провел ладонью по перилам балюстрады, смахивая скопившуюся воду. Хмурясь, он сделал несколько шагов и стукнул кулаком по одной из подпирающих широкий балкон мраморных колонн, изрезанных глубокими трещинами словно морщинами.       «Пора бы уже реставрировать», — подумал он, заходя в дом, и зябко поёжился.       Вот уже несколько лет особняк тонул в холодной пустой тишине. Время здесь словно остановилось, застыло в тоскливом безмолвии. В один миг исчезли уют и свет, что всегда царили в этих стенах, стихли смех и разговоры. Даже зимой казалось, что на заснеженной улице при злом северном ветре, гораздо теплее.       Миновав столовую зону и обогнув массивный овальный стол, мужчина прошел вглубь гостиной, чуть освещенной мерцанием экрана и бликами огня. Пит сидел на диване, не отрывая взгляда от монитора, опираясь локтями о колени и положив подбородок на сцепленные руки. Он полностью погрузился на дно собственных мыслей, не замечая ничего вокруг. Хеймитч остановился и замер, услышав сквозь треск разгорающихся в камине дров знакомый голос:       Меня зовут Китнисс Эвердин. Мне 19 лет…       Схватившись за резную балясину, Эбернети опустился на покрытую ковровой дорожкой лестницу, убегающую на второй этаж. Достав из кармана фляжку, мужчина сделал несколько больших глотков. Ему даже не надо было видеть происходящего на экране. Он столько раз пересматривал эту запись, что с точностью до секунды мог сказать, что сделает Китнисс в тот или иной момент.       …я хочу сказать высокому суду, что я жива…       Как после этих слов, в доказательство того, что съемка действительно свежая, она покажет в кадре последний выпуск того самого журнала, которым по сей день владеет его друг и сослуживец. Как потом опустит взгляд и, хоть на экране этого и не видно, начнет теребить свою туго заплетенную косу.       …и всё, в чем обвиняют…       А вот здесь она запнется и нервно сглотнет, на секунду прикусив губу, после чего снова уверенно посмотрит в камеру глазами, полными тоски и боли.       … в чём обвиняют моего брата, бред! Нелепая ошибка!..       И после этих слов её взгляд будет сосредоточено смотреть в одну точку, голос не дрогнет, и мало кто догадался тогда, какие эмоции на самом деле прятались за маской напускного спокойствия.       Я хочу сказать, что моё решение уехать было обдуманным и взвешенным…       «Ага, конечно, заливай больше!» — И тогда, и сейчас пронеслась эта мысль в его голове.       После того как запись прошла официальную проверку на подлинность, Хеймитч напряг всевозможные связи, пытаясь вытянуть хоть какую-то дополнительную информацию, однако все оказалось бесполезно: ни звуков, ни бликов, ни единого намека на место пребывания девушки найти не удалось.       Я не собираюсь претендовать на какую-либо долю наследства. Через своего представителя передаю письменный отказ…       Каким образом Китнисс удалось добыть самого пронырливого капитолийского адвоката, для Хеймитча и сейчас оставалось одной из загадок.       Перонэль Диаз оказался профессионалом высшего уровня, твердо стоящим на стороне интересов своего клиента. Потому, как морская волна о прибрежные камни, призрачная надежда выйти через него на девушку вдребезги разбилась о такое понятие как адвокатская тайна, и она оказалась гораздо крепче прочих других, по крайней мере, в их случае.       Он не польстился на деньги, не испугался угроз, слежка и прослушка также не дали результата. Единственное, он пообещал, передать Китнисс несколько слов, а вот как он это сделал… стало очередной загадкой для Эбернети.       Имея обширную клиентскую базу, Диаз каждый день встречался с большим количеством людей, часто выезжал в тот или иной дистрикт, но ни разу его пути не пересеклись с девушкой хотя бы смутно похожей на Китнисс Эвердин. Однако спустя несколько месяцев после того разговора, Хеймитч получил от неё первое письмо.

Здравствуй, дядюшка.

      Как хорошо, что все налаживается. Я рада твоему выздоровлению и тому, что с Пита наконец сняты обвинения. Надеюсь, что шумиха скоро уляжется и всё забудется как досадное недоразумение. А также, надеюсь, эта история не повредит ни карьере Пита, ни его личной жизни. Как бы там ни было, но больше всего на свете я хочу, чтобы он был счастлив…       Я не вернусь, пожалуйста, не нужно меня искать. Знай: я жива, здорова, у меня есть крыша над головой, я ем каждый день и не испытываю проблем с деньгами. Я не могу… не хочу возвращаться, не хочу никого стеснять, а тем более мешать… Потому и решила начать новую жизнь, ведь она у каждого своя, правда?.. Не обещаю писать часто. Хеймитч, береги себя. И Пита.

Китнисс.

      С тех пор весточки стали приходить с периодичностью раз в три-четыре месяца, и, конечно же, все без обратного адреса. Единственной зацепкой, которая появлялась на всех конвертах, был штамп почтамта центрального вокзала, куда письма, брошенные в ящики в поездах и на станциях, стекались со всех дистриктов Панема.       — Где же ты была, Китнисс? — бормотал Пит, сжимая голову руками.       — Ближе, чем мы с тобой предполагали, — сказал Эбернети. Парень вздрогнул и обернулся.       — Хеймитч? Ты давно здесь?       — Лет тридцать уже. — Усмехнулся он, поднялся со ступенек и, обойдя диван, уселся в кресле, вытянув ноги. — Ну и долго ты думаешь с экраном разговаривать? — Мужчина прищурился и сделал несколько глотков из фляжки. — Может, уже пойдешь и сам спросишь? Чего ты ждёшь, парень? Её отъезда?       — Она хочет уехать?       — Пока нет, хотя уже может.       Пит обернулся на Хеймитча.       — Что? — Он приподнял бровь в ответ на вопросительный взгляд племянника. — При данном типе операционного вмешательства восстановительный период практически отсутствует, и пациент сразу же может вести активный образ жизни.       — Говоришь как профессионал.       — Зря что-ли я торчал в больнице все эти дни.       Хеймитч сделал очередной глоток и поставил фляжку на стол. Он поднялся и, вооружившись витой кочергой, поворошил угли в камине, поток ярких искр взвился вверх, исчезая в дымоходе.       — Так что, поторопился бы ты, парень. Если, конечно, для тебя это все ещё важно.       Пит молча наблюдал, как, получив на съедение несколько сухих поленьев, огонь вздохнул, словно спросонья, лениво лизнул угощение, а через минуту, весело потрескивая, уже в полную силу пожирал свежие дрова.       — Ты знал? — Он устало потёр лицо ладонями и посмотрел на дядю. — Знал про ребенка?       Хеймитч уверенно замотал головой, и он ничуть не лукавил, эта новость действительно стала для него сюрпризом. Хотя тогда, изучая запись, он обратил внимание, что Китнисс появилась в кадре не ниже груди. Однако в то время решения требовали другие проблемы, и развивать эту мысль не было ни сил, ни возможностей.       — Она что-нибудь говорила об отце девочки? Кто он? Ты знаешь?       — Олух, судя по всему, да ещё и слепой!       В недоумении Пит смотрел на дядю явно не понимая его говорящего взгляда.       — Очнись, парень! — Эбернети небрежно пощёлкал пальцами перед его носом. — Есть вопросы? Иди и задай их ей! Дорогу до больницы забыл? Так я тебе и карту могу нарисовать, и направление выписать.       — Хеймитч, я не знаю…       — Послушай, малыш…       — Сколько раз просил, не называй меня так! — внезапно разозлился Пит, — я уже давно вырос!       — Да? А ведёшь себя как пятилетка. — На нахмуренный взгляд племянника мужчина только усмехнулся. — Хотя нет, в том возрасте ты был гораздо решительнее…       Пит пристально посмотрел на дядю, как он ненавидел этот его немного надменный, всезнающий взгляд, под которым сразу понимаешь — какой же ты идиот.       Странное бередящее, неуютное чувство полыхнуло в груди. Остро и болезненно подступило к горлу желание закричать, завыть как смертельно раненый зверь, а на смену внезапному гневу пришло, одновременно со смутным ощущением внутренней пустоты, странное чувство тревоги, близкое к панике — он опять всё сделал неправильно.       «Трус. Чего испугался? Почему не вернулся в больницу сразу после галереи? Что остановило? — ругал себя Пит, не в силах отыскать ответы на эти вопросы. — Дурак, как мог потерять эти драгоценные мгновения? Она же может решить, что не нужна. А что если она и правда захочет уехать?»       Задним ходом он вывел машину со двора, выкрутив руль, вдавил педаль газа до упора и помчался к выезду на шоссе, а спустя чуть меньше часа тихо пробирался по больничным коридорам в поисках нужной палаты.       Дежурная медсестра спала, уронив голову на какой-то учебник, электронные часы над постом, миновав нулевую отметку, показывали начало отсчёта нового дня. Горели лишь редкие лампы, глянцевые белоснежные стены отражали голубоватый свет и казались влажными, наполненными прохладой и свежестью.       Среди ряда одинаковых дверей наконец-то замаячила та самая. В небольшую щель просачивалась тонкая полоска света, а в ночной тишине отчётливо слышался мягкий, словно бархат, знакомый до боли голос. Пит замер и прислушался.       — Куда ночь, туда и сон, — тихо-тихо повторяла Китнисс, старую поговорку, — тьма ушла, забылся он.       — Ма-маааа, мне страшно…       Голос ребёнка срывался, переходя в едва слышный, неразборчивый шёпот. Он крался мурашками по телу, неощутимо проникал прямо в душу, затрагивая самые тонкие, самые звонкие струны.       — Чшш, не плачь, я с тобой…       Её голос. Будто теплый ветер сдувал ненужные мысли, как невесомые пушинки одуванчика, оставляя на их месте безмятежное чувство покоя.       — А папа? — сонно спросила девочка.       Ответ утонул в шуме его собственного пульса. Словно оцепенев, Пит стоял у порога крепко сжимая дверную ручку.       Безмятежный колыбельный напев наполнил палату.

Где-то под ивой, прямо в лугах Постелька есть из ласковых трав. Головку склони и глазки закрой, А когда их откроешь, солнце будет с тобой.

      Песня, знакомая с детства завораживала сознание, как лесной родник журчащий по камешкам, врачевала, затягивая душевные раны.

Там безопасно, там очень тепло, Ромашки от бед твой охраняют покой. Там все мечты реальность обретут. Там место, где я тебя люблю.

      — Спи, моё счастье, — прошептала Китнисс, — спи, мой Лучик…       Поколебавшись несколько мгновений, на грани между надеждой и отчаянием, Пит набрал в грудь воздуха, словно перед прыжком в ледяную воду, зачем-то задержал дыхание и легко толкнул дверь.