Растратить силы

      «Она не в себе» — так все говорили про неё на протяжении двух долгих лет.       Девушка уже порядком устала. Устала не за сегодняшний день, устала не за последнюю неделю, нет. Совсем нет. Эту всепоглощающую усталость Ринка впервые испытала, когда после прощания с ним вернулась к себе в библиотеку. Её словно опутывлали тяжёлые чёрные ленты. Будто нарочно, они ме-е-едленно извивались около шеи, грозясь вот-вот затянуться и удушить девушку. А теперь эти проклятые ленты больно стискивали и её сердце. Не ослабевали. Ни на минуту.       — Если будешь сидеть на холодном подоконнике — простынешь! Тебе ещё детей рожать! — послышался совсем рядом голос хозяйки библиотеки — Нанашимы-сан. Женщина неполных пятидесяти пяти лет бесцеремнно захлопнула окно, перекрыв доступ ночного воздуха в чердачное помещение, после чего сразу всучила своей сотруднице тёплое одеяло. Зелёное.       — Нанашима-сан... — прошептала девушка сорвавшимся, словно чужим голосом, чуть ли не рыдая. Смотрела куда-то в пустоту и дрожащими руками прижимала к себе единственный источник тепла в этой комнате. — Я хочу умереть...       — Ах, посмотрите на эту несчастную! Страдает она, видите ли! Плохо ей! Любимый далеко! Да мне бы твои проблемы, змеюка ты смазливая! Да если бы не твоя мать, давно бы в шею... — вспылила женщина, замахиваясь руками, но вовремя остановилась, осеклась, прикрыла глаза и вздохнула: — Так и быть, сегодня я закончу дела за тебя. Но завтра! — хозяйка внушительно подняла сморщенный палец вверх, нарочно делая акцент на последнем предложении. — Завтра будешь весь день разгребать картотеку, ты меня поняла? — Получив слабый кивок светлой головы, Нанашима-сан развернулась и покинула чердак, в последний момент бросив несколько сочувственный взгляд на свою работницу.       Ринка зажмурилась.       Странное дело. После того как он уехал, девушка сразу же убежала домой и заперлась на этом самом чердаке с кипой бумаг, старательно вычерчивая для себя календарик. Представляла, как будет вычёркивать дни и романтично вздыхать, глядя каждый вечер в окно. Совсем как героини женских мемуаров, которые в детстве читала тайком от мамы. Но только сейчас девушка поняла, насколько сильно страдали героини маминых книжек. И легче ей от этого явно не было.       Сначала она даже никому про него не рассказала. Ей вдруг показалось, что вообще не стоит ни с кем его обсуждать, потому что тогда будет намного легче. А если ещё и вернуть жизнь в привычное русло, так вообще можно не заметить, как быстро пролетит время. Так и поступила.       Днём вела себя так, будто всё у неё просто замечательно, а скребущих на душе кошек нет и никогда не было. Бегала с картами к самураям, архивировала старые книги, делала из ненужных листков бумажных лебедей и раздавала детям на площади. А потом, находясь совсем одна в пустой библиотеке, задумавшись, нечаянно стукалась головой о шкафы, клала книги в раковину и небрежно кидала на футон грязные чашки. В общем-то, занималась своими обычными делами и старательно делала вид, что не было никогда в её жизни ни кривой усмешки, ни покрытых шрамами ладоней, без конца растрёпывавших её волосы, ни чистых тягучих медовых глаз, в которых она давно уже бесповоротно увязла.       Вечерами же девушка подолгу вчитывалась в свои записи об Урю, его военной жизни и корила себя за слабость. Если бы в её душе было больше места для ненависти к этому несовершенному миру, если бы она была совсем другой, более сильной и отважной... возможно, смогла бы быть сейчас с ним. И чем чаще она думала об этом, тем больше понимала, что не в силах терпеть эту гнетущую тоску.       Тогда-то и началось безумие. Сумбурная похлёбка из детских кошмариков и суровой реальности, которая стремительно выплёскивается на девушку, стекает вдоль пушистых волос и узеньких бёдер, обжигает горячей жидкостью собственных мыслей и оставляет ожоги. Страшные. Болезненные. Смертельные.       Бывали дни, когда она в истерике забивалась в угол, лихорадочно трепала себе волосы так, как делал это он. В полубреду рассказывала «воздуху» какие-то мелочи и нелепости, а потом сама же себе отвечала язвительным озорным голосом, каким бы непременно ответил ей он. Плакала. Долго и мучительно, завернув себя в бледно-жёлтое хаори, представляя себя скисшей сметаной для блинчика.       Ринка быстро поняла, что абсолютно точно сходит с ума, когда вместо «спасибо» сказала торговцу канцелярии «спокойной ночи», хотя на улице едва рассвело.       Она видела Урю во сне и из-за этого мечтала проспать всю жизнь. Спать до двух часов дня стало для неё нормой, хотя раньше она вставала в четыре без особой на то причины. А когда просыпалась, ловила себя на мысли, что видит его в каждом прохожем. Она останавливалась на улице и долго смотрела на людей, так дико, так пристально, так напряженно, что это иной раз внушало ужас. Библиотекарша заимела привычку сидеть на той самой роковой скамейке, закутав себя зелёным одеялом, и искать парня глазами. Но не находила.       Она кричала по ночам. Ринка заливалась слезами будучи спящей и выла его имя в подушку, теша себя надеждами, что он вернется, что он ни за что не погибнет в той мясорубке, в которую ввязался. А когда эмоции притуплялись, она начинала провалиться в ловушку собственных мыслей, без конца прокручивая в голове его образ, урывки счастливой совместной жизни, которой никогда у них не было.

— Ай, больно же! Будь аккуратнее, Урю-кун! — Терпи, раз не хочешь остригать! Они оба устроились на полу. Ринка уютненько примостилась между раскинутых в разные стороны ног парня, а он в свою очередь терпеливо распутывал непослушные волосы этой искательницы приключений, изредка прочёсывая их или щёткой, или пальцами. Иногда выходило не очень осторожно, из-за чего приходилось слушать её крики и слёзные причитания о том, что больше никогда в жизни она и шагу не ступит в сторону промышленного завода и их вентиляторов, что, конечно же, было неправдой. Ступит, и ещё как! — У тебя просто адские волосы, ты знаешь? — Знаю, — буркнула Ринка в колени, сильнее прижимая их к груди. — Ты мне каждый день это говоришь. Ой, ну бо-о-ольно! Охотник оставил её жалобный скулёж без ответа, однако отложил деревянную щётку в сторону, принявшись спокойно и вдумчиво теребить распутанные светлые пряди. Медленно перекладывал их из стороны в сторону и накручивал на палец. Размышлял о чём-то. Так он просидел достаточно долго, пока Ринка не подала голос: — Урю-кун? — осторожно позвала она, слегка смутившись и покраснев. — О чём ты сейчас думаешь?.. Обладатель медовых глаз обворожительно улыбнулся, прежде чем издевательски ответить: — Я думаю, что ты сейчас похожа на неряшливую мартышку, которой заботливый сородич выискивает блох! Эта фраза была встречена воплем возмущения и попытками агрессивно дрыгать ногами в разные стороны. Однако действия девушки вмиг пресеклись неожиданным действием со стороны охотника. Урю пробормотал короткое «прости» и неожиданно пылко поцеловал пряди волос, которые всё это время не выпускал из рук. Зарылся в них носом и наслаждением вдохнул в лёгкие их цветочный запах. После чего сжал девушку в крепких объятиях, опаляя ей шею своим горячим дыханием, заставляя ту зажмуриться от удовольствия и стыда. — Давай просто посидим вот так, ладно?...

      Она медленно открыла глаза. Тусклое мерцание звёзд, врывавшееся из закрытого окна, сразу же заставило её слегка прищуриться. Похоже, она уснула. Ринка тихо шмыгнула носом, только сейчас поняв, что, кажется, плакала во сне.       — Я ведь... так жду тебя... — шепнула она воздуху, сидя на всё том же подоконнике и прижав колени к груди. Голос был сонным и хриплым, ни следа от той озорной девицы, жаждущей знать всё. Она... Иссякла. Закончилась. Ей не хотелось знать ничего. Ничто больше не интересовало её, кроме него. Жив ли он? Не холодно ли ему? Не одиноко? Ждёт ли он их встречи так же, как она?       — Потерпи немного, я скоро вернусь к тебе... — понизив тембр, ответила она самой себе. Но последней ноте её голос дрогнул, и Ринка беззвучно зарыдала, дрожа всем телом. Слёзы текли из огромных тусклых глаз не переставая, а колени, в которые она вцепилась погрызенными ногтями, уже давно превратились в багровое месиво. Так вот как ощущается то самое мистическое одиночество, которое девушка раньше не замечала. Настолько тяжёлое и тягучее, что жизнь кажется адом, что смерть привлекает больше, чем надежда. Но даже если так... «Жду». «Жду». «Жду». «Жду». «Жду».