Потеряшка

      — Ну пожа-а-а-алуйста-а-а-а, — рыдала женщина. Дородная, неопрятная, в выцветшем синем пальто и с грязным кульком волос на голове. Отталкивающее зрелище. Мерзкое. Что люди здесь забывали, зачем приходили сюда? Всё ещё на что-то надеялись?       Егор никак не решался войти и прервать чужую, неведомую скорбь. Лицо женщины воплощало уныние и безнадёгу: заплаканное, распухшее, красное и неженственное. Не любительница приложиться к бутылке с зелёным змием, но на первый взгляд и не поборница нравственности и трезвости. Егор поймал себя на мысли, что вообще-то спокойно относился к пьющим людям, хотя сам не пил уже много лет. Он и раньше не злоупотреблял — так, по праздникам только. Кто-нибудь ему обязательно бы ответил с лёгкой усмешкой или злой иронией, что праздники у нашего русского брата каждый день.       Женщина снова завыла и вырвала Егора из раздумий.       — Зина! — хрипло и нагло пробасил хозяин комнаты. — А ну-ка закрой рот! Фильтруй базар, Зина, Зиночка! Ты что это, под трибунал меня подвести хочешь, женщина? А ну-ка возьми себя в руки!       Не было никакого желания зайти внутрь. Ну что, что он тут забыл? Аллу послушал, бухгалтершу, первую сплетницу на селе, как говорится? Ой, дурак. Бежать надо, бежать. И никогда не возвращаться в это порочное место, пахнущее так, как пахнут только старые деревянные дома. А уж когда Генка Шатун рот открывал, сразу хотелось провалиться или сбежать куда-нибудь очень далеко.       А ещё лучше очнуться в каком-нибудь кафе, чтобы заесть пережитое приторно-сладкой гадостью. И запить чёрным-чёрным кофе, таким непростительно пакостным, чтобы сразу стало ясно: жизнь-то на самом деле сахарок на ладони, бери и не жалуйся. Хрусти себе в удовольствие, несчастная, брошенная всеми душа.        «Выживем, прорвёмся, Егорий», — сказала бы Лена. Сказала бы непременно, если бы была рядом. Да к чему это? Была бы здесь, Егору не понадобилось бы соваться в это отвратительное место. Мерзкое. После такого сразу хотелось пойти и отмыться. И забыть как страшный сон.       Если бы Лена не пропала, ноги бы Егора здесь не было. Никогда. Ни за что. Егор стянул вязаную шапку и уткнулся в неё, зажмурившись что есть мочи.       Сейчас он постоит так немного, а потом откроет глаза — и всё окажется сном. И Ленка дома, печёт блины, курит «Приму», потому что так вкус «насыщенней». Тоненькая, тростиночка, умница, красавица Лена. А он опять посмеялся бы над ней: ну какой вкус может быть у этой ужасти? Вот у конфет вкус, у хорошего виски тоже вкус, у её котлет вкус. А табак, да ещё такой… От Лены потом ещё долго пахло не любимой женщиной, а каким-то прокуренным, потрёпанным жизнью мужиком.       Как Ленка хохотала, когда Егор поделился с ней этими странными мыслями.       Бам.       Зина театрально распахнула дверь. Егор вздрогнул и отпрянул, прикрываясь рукой, будто его собрались хорошенько приложить об эту самую дверь. А потом взглянул на женщину и понял, что она тоже чего-то боялась. Егор-то боялся не её, а своей очереди к Генке Шатуну.       Бежать, бежать, бежать.       — Надейтесь, молодой человек, — Зина говорила вкрадчиво и наигранно ободряюще, всхлипывая и утирая слёзы, — не теряйте надежду.       Потом обернулась к комнате и сказала: «Я к вам ещё приду на неделе». Ей не ответили.       Егор помялся, покрутил в кармане брелок от старенькой «Мицубиси», помял рассыпанный табак от сигарет в щепотки — то немногое, что осталось в память о Лене, но не сдвинулся с места. Он чувствовал себя крохотным, ничтожным, со всех сторон ненужным. Прозрачным. Наверное, от голода. Он не ел по-хорошему уже несколько дней, кусок в горле застревал и не лез дальше. А если удавалось что-то пропихнуть в себя, кроме кофе, почти сразу выворачивало обратно.       — Алё-малё! Долго ещё там топтаться будешь, братишка? Ну, заходи, чо ли.       Егора передёрнуло от блатного и хриплого тона. С женщиной Гена держался строго и нахально, а тут какой-то произвол. Егор неуверенно появился в дверном проёме и промямлил, что он тоже потом зайдёт: не передумал, нет, дела просто. Важные. Очень.       — Ты чо, дядя?       В воздухе повисла неприятная тишина, как перед бурей скандала.       Егор заткнулся, как говорилось в народе, в тряпочку и уставился на Геннадия Филипповича. На Генку, как его называли вполшёпота то тут, то там. Щупленький, плюгавенький, сморщенный, на руках наколки, половины зубов нет, а те, что есть, какие-то пни, а не зубы. Гена не улыбался, он скалился. Ещё у него не было одного уха, левого — это Егор заметил уже позже. Кожа серая, морщинистая, как у неизлечимо больного человека. Зато глаза горели. Столько жизни было в этих зеркалах души, на весь город хватило бы света да ещё осталось бы с лихвой. У Лены тоже горели: отчаянно, страстно, она и жила ярко и весело, каждый день будто последний. Каждый прожитый с нею миг почему-то тем не менее не вертелся бешеной каруселью, а взрывался праздником, фейерверком, ускользающим сквозь пальцы детством.       А без Ленки не жизнь, а петля.       — Ну заходи, чо ли. Моё время не резиновое, с каждым из вас цацкаться и сопли ваши подбирать не могу. — Генка зыркнул так, будто хотел прожечь Егора насквозь. — Карточку давай. Пошустрее!       Егор стёк на единственный свободный стул.       — Геннадий Филиппович…       — Ой, уморил, — противно и гаденько засмеялся Генка, обнажив пеньки зубов. — Геннадий… Филипп… Филипп… ович… Геннадий…       Он залился скрипучим старческим смехом, смахнул выступившие скупые слёзы и откинулся на спинку кожаного кресла. Затем сгрёб серой рукой со стола фотографию и, всё ещё посмеиваясь, стал рассматривать Лену. Рыжеволосую, зеленоглазую красавицу, со смешными и милыми, чуть оттопыренными ушками, всю в веснушках. Егор любил целовать её маленький острый носик, аккуратный, словно творение скульптора. Ни разу не дурнушка, а изящная ведьмочка.       Геннадий Филиппович ухмылялся, таращился на девушку-веснушку, недобро скалился и что-то мычал себе под нос. Егор ни слова не мог разобрать, как ни прислушивался. Выхватить бы фотографию и бежать без оглядки, скатиться по лестницам кувырком, вывалиться пугливым зайцем на улицу и спрятаться от всего мира подальше. Но он с иссякающим упорством сидел и уговаривал свою невозможную воспитанность подождать, потерпеть чуть-чуть и не грубить ближнему, даже если тот хамло откровенное. Егор смаковал желание вырвать фотку и выбежать, нарочито громко хлопнув дверью. И когда онемевшие мышцы уже почти дрогнули, когда от чего-то уставшая рука уже приподнялась с колена, Геннадий Петрович многозначительно изрёк:       — Давно померла твоя изюминка?       Сначала Егор возмутился про себя, как Геннадий Петрович угадал его мысли, а потом вспомнил, зачем он сюда пришёл и кто такой Генка. Губы в исступлении зашептали беззвучно, сбиваясь: «Почему со мной? Почему с нами? Лена…» Генка обыденно развёл руками и цокнул языком: «Ну, вот так». А потом сбросил с себя весь блатняк, откинул маску смешливого чудака и строгим, страшно спокойным голосом спросил:       — Пойдёшь?       Егор, наверное, кивнул, потому что Геннадий Петрович достал из кармана сложенный газетный лист и протянул ему со словами, что внутри памятка. Дружелюбно обнадёжил, что повернуть назад ещё можно. Ещё не поздно. Голос проводника уже не скрипел и не напоминал грохот камнепада. Он журчал лесным ручьём, студёным и исцеляющим, казалось, в комнате вдруг запахло земляникой. Стало спокойно. Генка говорил жуткие слова, Егор слышал их откуда-то издалека, они эхом долетали до него. Закружилась голова. Он сидел каменный, неживой, чужой. Даже не знал, дышит ли.       Что Генка попросит взамен? Жизнь? Забирай, Гена, или как там тебя, всё забирай, только помоги. Не бросай, пусть век в должниках придётся ходить. Уже всё равно.        «Пойду», — шептал Егор.       Как он вышел на улицу, как дошёл до остановки, Егор не помнил. Он очнулся в полупустом автобусе, на мягком сиденье, глядя в окно немигающим взглядом. Глаза защипало, и он моргнул, стряхивая с себя невидимую пелену.       Сегодня он соберёт рюкзак и ляжет спать раньше обычного, чтобы встать засветло и выехать из города. Может быть, навсегда. Надо будет ключи от квартиры оставить соседке, бабе Насте, она потом передаст родителям, когда те вернутся из отпуска. И записку надо написать. Извиниться. Нет, нет, он ничего не будет объяснять: нельзя.       Осень. Отговорила бы, что ли, золотая, от глупостей. Но нет, безрассудная красавица молчала. Над головой плыло серое облако, готовое вот-вот разрыдаться долгими слезами. Ветер затянул жалобную песню, тихо завыл в желтеющей листве хмурых деревьев.       Егору вдруг стало жалко себя, когда он представил, как о нём напишут заметку, так похожую на все прочие. Что там будет? «Худощавый, с залысинами, на левой щеке овальная родинка. Глаза голубые. Рост сто семьдесят шесть. Был одет…» Это всё ради Лены, ради её ласковых рук и бархатного голоса. Пусть курит, он никогда больше не оговорит её. Лена умерла, и нет смысла больше твердить о вреде никотина.       Смешную девушку-веснушку рано утром забрала авария на трассе. Всё произошло быстро, Егор даже испугаться не успел. На встречку вылетела Нива. Бабах!       Лена умерла до приезда скорой, истекая кровью и вздыхая всё реже, реже, реже. А у Егора только царапины и синяки. Самая большая травма — это фонарь под глазом, растёкшийся потом на пол-лица. Водитель Нивы тоже умер, успел дождаться врачей и у них на руках погас. Жена, его пассажирка, голосила, что Вася уснул за рулём. И она задремала, а когда открыла глаза, то было уже поздно.       Егор отогнал страшные воспоминания и застегнул рюкзак.       Ночью не спалось. В голову лезло разное: и как он выйдет с утра, и что будет делать в лесу, вспоминал, положил ли спички и нож. Егор вскочил и сунул ноги в махровые тапочки. Спички. Он убежал в коридор и похлопал рюкзак по карманам.       Спички нашлись во внутреннем, и даже не один коробок, а полная, непочатая упаковка. Ну как же он мог забыть? Конечно, он ещё вчера, когда вышел из автобуса, забежал в продуктовый и купил всё необходимое. Одноразовую посуду, консервы, пакеты с «быстрой» сладкой кашей — не хотелось тратить время на долгие привалы и готовку. Чёрный хлеб, немного фруктов, зачем-то два пакета молока. А вот котелок нашёлся под мойкой. Старый, армейский, уже закоптившийся от походных костров. Остался ещё со времён бурной молодости, ведь в армии Егор не служил. Не взяли по здоровью.       Он бережно сложил перепроверенные вещи обратно в рюкзак и вернулся в маленькую спальню. Оглядел её в серой темноте, обвёл взглядом стены, углы, комод, шкаф. Почему они с Леной решили спать именно в этой комнате? Ах да, Лена сказала, что в их доме спальня — это маленький тартар, то есть место, куда они приходили, только чтобы выполнить древнейший долг, то есть поспать. И не только.       Сон ещё долго не приходил. В трёхкомнатной квартире было неуютно тихо. Кошку, что ли, завести потом? Хоть кто-то будет шуршать по углам, а так ни призраков, ни теней на стенах, никого и ничего. Кажется, перед тем как Егор всё-таки уснул, в голове набатом звучал вопрос Генки: «Пойдёшь?» Егор сонным шёпотом повторил: «Пойду» — и провалился в сон.       Утром экран телефона загорелся, и мелодия будильника наполнила тишину великим смыслом. Егор на удивление поднялся легко, хорошо позавтракал и, не задерживаясь, вышел из квартиры. Город ещё спал, только одинокие и неприкаянные легковушки изредка проезжали мимо да рейсовые маршрутки, стряхивая с себя дрёму, тихонько плелись от остановки к остановке.       Автобусы — это отдельная пыточная, страдай не хочу. Егор кое-как балансировал на одной ноге, потому что под вторую настырно пролез чей-то ботинок. Пришлось самоотверженно терпеть и ждать конечную остановку. А между тем сзади пыхтели в шею, чьи-то локти немилосердно мяли бока, а спереди чей-то рюкзак периодически тыкался в рёбра. И это в шесть утра! Беспорядок.       Кто-то переругивался с кондуктором, требуя чего-то нечеловечески дьявольского в переполненном автобусе. Нарушителю спокойствия то и дело предлагали выйти и поехать дальше в такси, но неугомонный человек не затыкался. На фоне голосов тихо шуршало радио. На вкус и цвет, как говорится, но шансон и попса не прибавляли радости. В шесть тридцать — с наигранной бодростью отрапортовал ведущий время — прошли новости. Политика, кто-то с кем-то опять воевал, молоко бессовестно подорожало. Егор заскучал и провалился в дрёму.       Ехали медленно и тряско. Егор в полузабытье прокручивал в голове разговор с Генкой. Не выходил из головы ответ на вопрос «Сколько шансов, что всё получится?». Ответ неприятно хрустел: «Ноль целых хрен десятых». И всё-таки поток людей, по слухам, не иссякал. Надежда умирает последней? Да фиг там! Оставались боль, горечь, злость и дикая-дикая, жгучая ненависть ко всем вокруг. Хотелось орать из окна, что вы-то, паскуды, все живые, хотя некоторые не заслужили этого, а Ленки, Леночки нет. И не будет никогда.       После её похорон Егор безбожно напился, а потом ночь напролёт рыдал, валялся на полу в кухне, ползал по комнатам и звал Лену. Хоть бы пришла, горемычная, к нему из холодной могилы, пусть мёртвая, перепачканная в земле и листве, он бы всё равно расцеловал её. Нарёк бы своей Марьей Маревной и невестой из геенны огненной. Он бы руки ей целовал, согрел бы её своим горячим сердцем, только бы пришла. К чертям собачьим, что неживая и холодная, он её любую любил. А на третью ночь беспробудного пьянства Егор вдруг встрепенулся: прислушивался к тишине пустой квартиры и затрясся от страха. А вдруг и правда придёт? Мёртвая, холодная, пахнущая кладбищем и гниющей листвой. Утром он проклинал себя за малодушие. Да придумали бы что-нибудь, Ленка бы точно что-нибудь да сообразила. Она же всегда была умницей.       Егор встрепенулся, обвёл испуганным и сонным взглядом мутное пространство и потянулся. Автобус стоял, людей вокруг уже не было, только недовольная кондукторша зло зыркала на него, склонившись, как палач.       — Ну? — спросил он невпопад.       — Слону хоботину гну, — съязвила худая, как смерть, женщина. — Конечная, говорю, выходи.       Пожалуй, ещё годом ранее Егор непременно сделал бы замечание, что тыкать незнакомому человеку некультурно. Но мысли копошились в голове совсем не о том. Снова промелькнуло трусливое: «Бежать, бежать, бежать», но ушло обратно на дно сознания до поры до времени. Воспоминания о Ленке не давали свернуть начатое и поставить крест на безумии. Егор вышел из автобуса и обернулся, чтобы ещё раз взглянуть на кондукторшу: тощая, костлявая, впалые щёки и ямы под глазами. Ну что, твоя смерть. Егор поёжился.       Остановка пустовала. Холодный ветер неприятно щекотал за воротом и царапал кожу ледяными когтями. Егор спохватился, что не спросил обратное расписание, но завидно полупустой автобус уже отъехал от остановки. Егор посмаковал, представив картину, как зашёл бы в тёплый салон автобуса, как сел бы у окна, прислонился к стылому стеклу лбом и уснул.       Остро захотелось догнать уходящее спасение, вцепиться в поручень, выпучить глаза и завыть, застонать, замотать головой из стороны в сторону и перепугать всех: и водителя, и кондукторшу, и себя самого. А вечером дома раздался бы телефонный звонок и Генкин наглый голос насмешливо или грубо сказал бы: «Ты охренел, что ли, мужик?! Да я тебя зарою, паскуда!»       А если он услышит далёкий-далёкий, еле слышный голос Лены?       — Почему же ты не пришёл? – грустно спросит она.       — Я испугался. Прости.       Слабак. Тюфяк. Ещё захнычь, ты, вершина эволюции, разревись прямо тут на остановке. Все слова любви, получается, стояли на пороге лжи, под сомнением каждый вдох, каждый шаг, сделанный когда-то рядом с любимой. По всему выходило, что он, Колмыков Егор Александрович, паразит? Приспособленец и гнида, мимикрировал под обстоятельства и приличного человека и обманул женщину — свою, между прочим, женщину? Надел маску влюблённости и верности, а сам все эти годы поджимал хвост и читал как мантру: «Пусть пронесёт, пусть пронесёт». Так, что ли?       Да нет же! Не так.       — С дороги-то отойдите, мужчина! Встал тут и думает, что пуп земли, — выругалась проходящая по тропинке женщина.       Егор рассеянно отошёл в сторону и удивлённо посмотрел вслед высокой, стройной незнакомке. Немолодая и красивая. Она обернулась, будто услышала мысли Егора, и во взгляде её сверкнули уверенность и непоколебимость. Броситься бы ей в ноги: «Отыщите за меня Лену, вы можете, вы всё можете, я же вижу! Найдите её, пожалуйста! Я боюсь, я очень боюсь». Вместо этого он повернулся к уходящей по развилке к лесу дороге и глянул на бегущую ему навстречу рыжую дворняжку. Ни в чём он не видел знака, указующего перста, дескать, иди уже, дурень. Или навроде: «Вали, паря, отсюда, пока цел».       Вспомнились слова Генки: «Егорушка, мужичок ты нерадивенький, мы же приходим в этот мир одни и уходим одни. Одинокие мы, Егор, горемычные и грешные. Но не это главное. Знаешь, что важно? Что и за любимыми мы тоже одни идём. Родились из ничего, умерли и ушли в неизвестность и за голубками своими, кровиночками, тоже идём и трясёмся от страха. Все равны перед жизнью. А теперь ступай, ступай отсюда, домой иди и дособирайся. А если передумаешь, не приходи ко мне больше никогда. Не пущу».       Меньше думай — больше делай. И Егор ненадолго договорился со страхом, попросил его отпустить в лес и тяжело побрёл навстречу чёрт пойми чему. «…иже еси на небеси…» — больше он ничего не помнил, так как надобности в молитве никогда не испытывал. Есть ли она сейчас, эта надобность, поможет ли, Егор тоже не знал, потому что святая книга вряд ли одобрила бы его — ни капли сомнения в этом — бесовские намерения.        «Иди, иди, мил человек, ступай своей дорогой. Ох, нелёгкая какая дорога выпала, голуба ты мой. То ли ты отчаявшийся страдалец, то ли дурак. Ой ли, ой ли», — крутились в мыслях причитания Генки.       — Ну что уставился? — спросил Егор у уставившегося на него рыжего кота. Смолол ерунду, а вроде веселее на душе стало. Шаг бодрее, нос выше, спина прямее. Кот не то что не мявкнул в ответ, он даже хвостом поленился шевельнуть. Сощурился и будто вздохнул. Или померещилось? Егор уже не думал об этом, он шёл навстречу густому, поющему голосом ветра лесу.       Чем ближе он подступал к нему, тем явственнее ощущалась дрожь. Временами зуб на зуб не попадал. Нет-нет да сверлила злая мысль, что зря это всё задумалось. Ох зря! Но Егор не сбавил шаг, а чтобы отогнать сомнения, запел себе под нос непотребщину:       — Шёл я лесом, песни пел…        «Ку-ку, ку-ку», — запела где-то далеко кукушка.       Отстучал дробь дятел, помолчал немного и снова принялся за работу. В траве стрекотали кузнечики, а над головой носились назойливые мошки и пауты. Последние так и норовили забраться за ворот и укусить от всей своей бессовестной и голодной души.       Возле одиноко стоящего на опушке дома вытянул голову белый гусь и угрожающе загоготал, но хозяйское «Ёб твою мать» отбило у птицы всякое желание нападать, даже несмотря на то, что крепкое выражение было адресовано сбежавшему телёнку. На всякий случай Егор прибавил шагу, чтобы чего доброго его не приняли за вора, маньяка, алкаша или какого-нибудь лешего.       И только он повернул по тропе, уходящей в лес, за угол дома, как та внезапно кончилась не то болотом, не то огромной и на первый взгляд вязкой лужей. Егор остановился и огляделся. Ну вот она, родимая, тропинка заповедная, потусторонняя. В лесу закуковали.       — Кукушка-кукушка, сколько мне…       Он не успел закончить. Егор обернулся и не увидел позади себя ничего и никого. Ни деревянного, почерневшего от времени старого дома, ни гуся, ни сбежавшего телёнка. Только кузнечики продолжали трещать в жёлтой траве да мухи всё так же дикли. Выходит, Генка не обманул. Он всё толковал про какие-то врата, которые если пройдёшь, то обратно уже просто так не воротишься, пока не закончишь начатое. «Точка невозврата», — проскользнула неутешительная мысль.       Пока Егор не обогнул дом, всё ещё можно было закончить, толком не начав. Стоять бы тут да стоять, думать, копаться в своей бестолковой голове, ругаться с самим собой — тянуть время, но пугающее «ступай, поздно каяться и проваливать» никуда уже не денешь.        «Ну, иди уже, что ли», — устало напутствовал внутренний голос.       Егор, наверное, впервые в жизни решился на что-то невероятно безумное, странное и не до конца понятное, но очень важное и нужное. Теперь только полный вперёд. Егор ещё раз обернулся, чтобы удостовериться, что это всё ему не приснилось в кошмарном сне. Нет, не привиделось. Ни живности, ни дома. И не мелькали вдали деревянные дома, трубы с клубами дыма. Только жёлтое поле вокруг, пение птиц да стрёкот кузнечиков. А впереди густой лес. Сосны и ели протягивали колючие лапы, будто звали к себе. Мягкая трава промокла то ли от росы, то ли от дождя. Егор было метнулся назад, но наваждение не спало: как пить дать — лес да поле. И тропа пропала, будто и не было её.       Сам не помня себя, Егор в панике заорал во всю глотку: «Люди! Ау! Ау!» Прислушался. Тишина. Только птицы пели и ветер шелестел листвой.       — Гена! — как будто тот мог появиться из воздуха, как сивка-бурка.       А вдруг обманул, запудрил мозги и обвёл вокруг пальца, как шестилетнего мальчишку сопливого.       На плечо легла лёгкая рука, и Егор чуть присел и обернулся, готовый дать дёру в любой момент. Перед ним стоял грибник, как пить дать, типичный современный грибник: в брезентовой штормовке поверх свитера с высокой горловиной, а в резиновые сапоги заправлены армейские брюки. На голове чёрная кепка с надписью USA. На вид лет сорок, мужик и мужик. В каждой деревне таких полно. Грибник удобно перехватил корзину, наполовину заполненную грибами, под руку и усмехнулся в густые усы. Да уж, видок у Егора сейчас ещё тот, наверное.       — Чего разорался? — весело спросил грибник.       Егор не ответил: то ли от испуга ещё не отошёл, то ли не знал, что сказать.       — Вон тропа, если её ищешь, —мужик указал в сторону и пошёл дальше своей дорогой. — Понаедут городские, а толку нет по лесу шастать. Ищи вас потом, время трать.       Егор проводил мужика взглядом, боясь потерять его из виду: а вдруг пропадёт или как обернётся чёртом. Нет, не пропал и не чертыхнулся. Человек и человек. Живой вроде. На мертвеца из холодной могилы не походил вроде. Егор громко выдохнул, выругался и пошёл искать указанную тропу. Та ли это тропа, по которой он шёл, или нет, Егор не знал, но раз она тут, то так тому и быть. Всяко куда-нибудь да приведёт.       Зазвонил телефон, и Егор невольно вздрогнул. Снова выругался вполголоса и достал из верхнего кармана куртки телефон. На дисплее высветился номер Ваньки Калугина, коллеги по работе. Ничего, обойдутся без Егора пару дней, не пропадут. Тем более заявление без содержания он честно написал заранее, чтобы не придрались в случае чего. Всё продумал. Егор выключил звук и пошёл дальше.       Ни волшебства, ни колдовства... Лес и лес. Пару раз из-под ног лягушки прыгнули, то тут, то там белки маячили на деревьях, рыжие, пушистые и юркие. Застучал дятел. Никакой чертовщины. А чего Егор ожидал? Ну… Что-нибудь сказочное, например, избушку на курьих ногах или того же лешего мохнатого или сучковатого. Или что волк пробежал или завыл бы три раза, например. Почему именно три — только этому волку известно. Можно и четыре, но три — число привычное, магическое для всего потустороннего. Дальше ждал деревья мёртвые, голые, чёрные. И змеи кругом, нечисть всякая, пакость по кустам, шепотки пугающие. А тут лес, простой русский лес. Ну Генка, удружил, ни здрасьте, ни насрать.       Только мысли сплошь еловые какие-то, в голове уже будто мхом поросло, а провёл тут от силы четверть часа от силы. Непозволительная это роскошь, Егор Александрович, раскисать. Ох, непозволительная. Городская душонка, слепленная из бетона, кислотного дождя и едкой пыли автострад, избалованная. А ведь первозданная природа человеку современному дана не в наказание, а в назидание.       Егору снова остро захотелось впасть в панику и сбежать. Вернуться в недавнее прошлое, заскочить скорее в автобус и умчаться в душный город, не оглядываясь на эти мучительно-зелёные поля, унылые палисадники и не вслушиваясь в умиротворяющую тишину. Где пыль дорог? Где перезвон улиц?       Егор приостановился: не сходит ли он с ума?       Генка предупреждал, что так бывает с каждым. Не всякий сумеет совладать с собой, поэтому строго-настрого запретил паниковать и бросаться бежать назад. Обратно дороги нет, пока не закончил начатое.       В раздумьях Егор вышел на ещё зелёную поляну, которую осень не успела прибрать к золотым рукам. Ровная поляна выглядела ухоженной, прибранной. Травы на ней росли не как придётся, а соблюдали порядок приласканного сада. Вокруг скромно росли молодые берёзы, непонятно откуда здесь взявшиеся, молчаливые. И такая тишина вокруг стояла, что захотелось выпить верные сто граммов да и повеситься с тоски.       Егор огляделся и увидел сгорбленную фигуру, скорбно сидевшую на краю поляны. В грибников он всё ещё верил, а в случайных встречных в лесу — нет. Он мысленно послал всё на хрен и ринулся назад. Тык-мык, а тропа пропала. Вместо неё разрослись стеной широкие объятия леса. Ни травинки не прижато, ни следа. Будто и не ходил здесь только что Егор.       От нахлынувшего отчаяния Егор подскочил к фигуре, схватил её за лацканы старенького пиджака и затряс.       — Выведи меня на тропу! — завыл он.       — Гудзон Мартынович, а я вас уж и не ждал! — радостно отозвался плюгавенький мужичок.       Егор отпустил незнакомца и попятился. А мужик продолжал весело рассыпаться в объяснениях:       — Я вот им и говорю, что я-то как раз Веслоплыв Андрей Карпович, но в доку́менте меня по ошибке переиначили в Веслошлёп. Пожалуйста, любезный мой друг, передайте Катерине Карловне, что Веслоплыв любезнейше просит переписать его. Уж поспособствуйте мне, милый друг. Понимаете, моя фамилия старинная, от уважаемого рода берёт начало. А Веслошлёп — это какое-то безобразие. Сами посудите. Ах, что за погода сегодня, чудная. Катерина Карловна велела слугам идти в яблоневый сад. Погода шепчет, Гудзон Мартынович. Погода шепчет.       Только сейчас Егор разглядел, что странный собеседник был одет не по современной моде. Старый камзол, поеденный молью, немного великоват. Изрядно так поеденный. Бурый цилиндр с плюшевой отделкой неприглядно валялся — именно валялся, а не лежал — по правую руку незнакомца. А вот туфли аккуратно стояли рядом, носок к носку, пятка к пятке. Андрей Карпович приветливо улыбался в широкие, густые усы и обнимал стройную берёзку, наглаживал её, как молодую жену, целовал белый ствол.       Так… Чудик явно не подскажет, где искать тропу.       Егор оставил Веслошлёпа-Веслоплыва одного и рассеянно побрёл вглубь леса, поправляя на ходу невидимую шляпу. Поймав себя на этом, он плюнул и отмахнулся от примолкшего мужчины. Сколько ещё идти до своего места? Триста сосен, сто пять берёз, три ручья, один покосившийся дом лесника? Пустой, обветшалый, без ступеней, так что пришлось бы перепрыгивать с влажной земли сразу на маленькую веранду. Благо прыгать невысоко, максимум три отсутствующие ступеньки. Или две.       А тут ловить нечего, Ленка вряд ли станет ждать его возле Веслошлёпа или как его там. Чай не в страшилки играют, а жизнь живут. Пусть и загробную местами.       После пятьсот четырнадцатой сосны Егор сбился со счёта: берёз набралось уже двести. Или триста? Пока он собирался с мыслями, то и про сосны забыл. В итоге плюнул, в очередной раз расстроился, что ввязался в эту авантюру, на всякий случай оглянулся — не появилась ли тропа. Нет, не появилась. Ни справа, ни слева, ни там, ни тут. Егор неожиданно спохватился: а взял ли свисток? И похлопал себя по карманам, залез в каждый по три раза и нашёл свисток в кармашке рюкзака. Свистнуть, что ли, сейчас.       Но Генка строго-настрого запретил свистеть зря и непопадя, потому что тогда не найдут Егора, если он решит обмануть лес. Сказано: подать сигнал строго после встречи с усопшей независимо от итога аудиенции. Егор усмехнулся. Чтобы не чирикнуться, он вспоминал всякие умные словечки. «Экзистенция, либрокубикуларист, аккомодация, квинтэссенция» и прочие измы, исты и ции. Потом он сам с собой стал играть в города, только на последнюю букву можно было назвать любое слово, единственное условие — слово должно быть существительным.       Это помогало ненадолго отвлечься.       Наконец послав к такой-то матери все берёзы и шишки, Егор свернул в сторону и пошёл иным путём. Он надеялся что-то поменять в выбранном пути, в конце концов, правил никто не назначал. Кардинального ничего не случилось, зато под старинным вековым дубом, встретившимся на пути, сидела девочка лет пяти или шести. Напуганная, испачканная в земле, заплаканная и старомодно одетая. Завитые кудряшки рассыпались по плечам, а вычурно кукольное пыльно-розовое платьице порвалось в поясе и под мышками. Егор нашёл в душе уголок с гуманизмом, подошёл к девочке и стал расспрашивать, что случилось.       Что должен был ответить обычный городской ребёнок? Что-то в духе «Маму потеряла. Заблудилась. Хочу домой. Помогите». Это обычные дети, а здешние лесные, видимо, вывалились откуда-то из параллельной вселенной, из той самой, откуда выпал и недавний знакомы Веслошлёп. Вывалились и сразу как давай жить, не разобравшись, где тут технический прогресс, а где «девятнадцатый век на дворе, ах, мусье».       — Из пункта А в пункт Б вылетели a prima facie два одинаковых аэростата. Один brevi manu летел со скоростью двадцать километров в час, а второй eх tempore... — захлёбываясь слезами, завыла девочка.       Егор поймал себя на мысли, что пора бы уносить ноги, пока он цел, но затем на него напала небольшая, скорее очень маленькая, почти домашняя лень. Вся такая уютная. Махровая. А ещё захотелось заглянуть за куцую ель и гаркнуть недовольно во всё своё человечье горло: «Господа, чаю мне сегодня изволите подать, или это я вам прислуживать должен-с?»       — Уходите отсюда, — спокойный, сдержанный, с аристократичной ноткой голос влился в уши и щёлкнул по мозгам, вернув их на место. Очень вовремя.       Егор промямлил: «А? Что?» — и обернулся. Перед ним стоял невысокий мужчина с зачёсанными по моде набок волосами, уже немолодой, но ещё не увядающий старик. Одет нормально, как человек: ветровка, джинсы, кроссовки, футболка с танками. В моде Егор, правда, ни «сильвупле», ни «дас ист фантастиш», но в мужчине признал современника.       — Оставьте здесь свою ношу и уходите вдоль тропинки, — снова влился в сознание незнакомец.       Какую ношу? При чём тут… Ах, это. Егор осторожно, будто источник бубонной чумы — не меньше — поставил рюкзак на мшистый пень, неизвестно откуда тут взявшийся, и сделал шаг в сторону. «Это не моё», — вдруг явственно осознал Егор. Он помнил, как складывал в рюкзак и спички, и пару консервов, и блокнот с ручкой. Всё помнил. Но сейчас смотрел на пень и внутренним чутьём понимал, что все эти вещи уже не принадлежали ему.       — Не ваше, — согласился незнакомец, словно умел читать мысли. Может, и правда умел.       — Я должен найти кое-кого, — неохотно объяснил Егор, уходить ему уже не хотелось. — Родного, важного человека. Любимую. Без неё я не могу уйти. И... никуда не пойду.       Если бы Егор мог стать прямо сейчас воробьём, он бы нахохлился для устрашения и собственной уверенности. Так как умениями подобными он не обладал, пришлось хохлиться внутренне, где-то на уровне души или сознания. Глубоко в воспоминаниях вспыхнула искра, что ещё недавно он расцеловал бы незнакомца, спасителя ненаглядного, но искра погасла так же быстро, как и загорелась. Потухла и больше не загоралась.       Мужчина молчал и смотрел Егору в глаза. Не пронзительно и не пугающе, наоборот, незнакомец был спокоен. Не вздыхал картинно, не читал театрально нотацию, не закатывал глаза, языком не цокал, пальцем не грозил. И Егору тоже стало спокойно. За это спокойствие ещё час назад он возблагодарил бы небеса и всех богов мира, но словно кто-то задул его внутреннюю свечу. Страх померк. Остро захотелось отвернуться от незнакомца и пойти дальше своей трудной дорогой, чтобы встретить ещё фиг знает сколько чудиков. Они не пугали его, он просто хотел найти свою Ленку.       — Вы Колмыков Егор Александрович? Пойдёмте, вас уже ищут. Ещё пока не поздно повернуть обратно, — мужчина выдержал короткую паузу. — Я вам расскажу про Лену, но не сейчас, потом. Сейчас надо идти.       Егор молчал.       — Егор, послушайте, мне нельзя больше задерживаться, идёмте скорее, иначе нам обоим не выбраться. С вами или без вас я должен вернуться через семь минут, — незнакомец посмотрел на часы.       Его голос так ни разу и не дрогнул. Егор поёжился от пощекотавших кожу мурашек. То ли прохладнее стало, то ли слова собеседника давали о себе знать. Они звучали правильно, как хорошая мелодия, журчали себе спокойно.       — Да послушайте же! — незнакомец всё-таки сорвался на эмоции. Он заволновался, протянул руку Егору и махнул, зазывая идти за ним. — Если останетесь здесь, умрёте. Боже мой, да идёмте скорее!       — Но… Я не могу, я ведь Лену ещё не нашёл… — растерянно пролепетал Егор.       — Нет никакой Лены! Егор! Слушайте меня внимательно: вы умрёте здесь, вас не найдут. Этот лес и без вас полон призраками, не становитесь ещё одним.       — Призраками? А Лена? Она… тоже призрак? — удивился Егор.       Он искал Лену, живую, а не бестелесную субстанцию. Про это Генка почему-то ничего не говорил. Он только давал слабую надежду, что есть шанс найти, хоть и маленький. Некоторым, по словам Генки, удавалось. А вдруг и у Егора получится?       — Кто вы такой? — спросил он у незнакомца.       — Меня зовут Соколов Алексей, я поисковик «Анна Скаут». Егор, у нас мало времени. Я вам потом всё объясню.       Егор отступил на шаг.       — А если я откажусь? Вы силой меня поведёте?       Алексей покачал головой.       — Нет, силой не могу. Не имею права. Без вашего согласия я не могу к вам прикасаться. Мы теряем время, Егор.       — Я стану покойником? — шепнул бледными губами Егор.       — Станете, — так же тихо ответил Алексей.        Слова били по ушам. Бам! Бам! Как арматурой по железу. Бам!       И всё-таки он колебался. Бросить Ленку… А вдруг она его ждала? Внутренняя чаша весов перевешивала «Иди ищи, Леночка рядом». Егор оглянулся. Почудилось, или он правда увидел тропу? Так ведь не было её здесь — и вдруг появилась. Егор проследил взглядом тонкую нить поросшего пути и понял: надо идти дальше, туда. Раз другие смогли, так и у него может получиться. И всё-таки как-то неправильно: изломано, перепутано. Страшно.       Егор взвесил за и против и решился: обратно никак нельзя, без Ленки нельзя, без неё там не жизнь — по ту сторону едкая быль с совестью наперевес. Будет грызть, стучать невидимым молоточком по маковке и есть. Жрать она будет, сволочь ненасытная. Лишь иногда будет засыпать в стакане с дешёвой водкой. Или в тёмно-прозрачной бутылке с крупной надписью на пузатом пластиковом боку полторашки: «Пиво». Вот какая нежизнь его ждёт, если протянет руку Алексею.       «Леночка, простишь ли ты меня, если уйду? Простишь ли ты меня, девочка-веснушка? Если уже отпустила мне грехи мои тяжкие, почему же совесть поедом ест меня? А если нет мне прощения, то зачем живу? Чего молчишь? Ответь. Очень тебя прошу. Молчит». Мужские слёзы скупые, но едкие и жгучие. В них утонуть можно, захлебнувшись горем, поэтому водка — спасительница и мачеха. Иначе не выжить. Да и жизнь ли это? Ни живой ни мёртвый.       — Идём! — взмолился Алексей. Время таяло.       Его встал на тропу и кивнул поисковику.       — Не могу, Лёшка. Не могу, — Егор посмотрел на свои ладони. А потом подхватил рюкзак, подобрал взявшийся из ниоткуда старый чайник без носика и сунул его под мышку.       — Я только с Леной повидаюсь и вернусь. Ты меня подожди, Лёшка, я обещаю: приду обратно.       Из кустов на тропу вывалился дряхлый, грязный старик. Его всклокоченная борода была усеяна репьём, а глаза мутные-мутные, незрячие. Хромая, он поплёлся дальше, выставив грязные руки перед собой. Услышав голоса, он на мгновение остановился, пошамкал беззубым ртом и проскрипел:       — К Женечке нынче на именины идти надо, она баба хорошая.       Алексей торопливо снял с пояса рацию и передал кому-то на том конце:       — Часодей, это Алексей, позывной «Ракетчик». Собирайте поисковую группу, я нашёл Егора. Что? У них часа два-три, не больше. Да, да, наш «грибник». Пишите координаты. Азимут…       — Нашли? — спросила девушка, затаив дыхание.       Смешная. И красивая — загляденье. Алексей нехотя отвёл глаза и обвёл взглядом аудиторию. Новое поколение волонтёров, будущее поискового отряда и надежда. Совсем скоро Алексей и его соратники поведут новобранцев «в поля». Им всем тоже порой придётся врать, во благо ближнего, чтобы ему, ближнему, не захотелось уйти за умершими.       Алексей переключил слайд. С фотографии, обрамлённой в красную узнаваемую рамку, весело щурился паренёк. Худощавый, счастливый, беззаботный. Грибник. Так называли тех, кто уходил в леса. Эти товарищи летние и осенние, потому что самая та пора для отчаявшихся. Вот зимние другие, несчастные по-своему. Это внутренние названия, знакомые и понятные только поисковикам «Анны Скаут», для «гражданских» же это просто пропавшие без вести.       — Молодой совсем, — испуганно прошептал кто-то в аудитории.        «Колмыков Егор Александрович, 27 лет. Пятого сентября ушёл в лес в районе деревни Кокшанка, с тех пор его местонахождение неизвестно. Приметы...»       — Любой лес, что ли, подходит? Я думал, только некоторые, — пробубнил кто-то.       Алексей не стал переключать слайд. Пусть впитают, что пропадают все: и старые, и молодые, все. И лишний раз составление ориентировки вспомнят, тоже лишним не будет.       — Любой лес, но наиболее вероятные возле населённых пунктов, в том числе нежилых. Я повторю: души не уходят в так называемые «дикие» леса, потому что они должны проходить через фильтр обитаемости. Если каким-то образом душа уйдёт вдикую, то одичает и станет или лешим, или русалкой, или болотником. Да мало ли кем обратиться можно? В лесу кто угодно встречается порой, но в основном призраки. Это уже не наш контингент. Мы живых возвращаем, а не души с того света вытаскиваем.       Алексей ещё раз указал на слайд.       — Колмыков Егор по неподтверждённым данным ушёл за душой Елены Семихватовой. Вернуть «грибника» не получилось. Сорвался. Дальнейшие поиски успехом не увенчались, слишком глубоко ушёл. Не улыбайтесь, девушки, — усмехнулся поисковик. — Орфеем и Эвридикой им не стать. Душа Елены, как ей и положено, скорее всего, пересекла лес, чтобы покинуть наш мир навсегда, а вот Егор... Или сгинул в болоте, или стал неупокоенной душой. Ещё голод, холод и дикие звери. Так что есть вероятность однажды встретить в поиске или неживого, или ещё одного призрака. Кстати, напомню про неживых. Эти телесные и опасные. Сожрут.       Алексей подал знак, и его помощница вынесла коробочку с надписью на боку: «Анна Скаут». Щёлкнула клавиша, и на следующем слайде появилась привычная информация, призывающая каждого быть внимательным и осторожным. Как вести себя с душами, с живыми истощёнными, с сошедшими с ума, но ещё живыми. Не забыли напомнить и о неживых. Помощница тем временем прошла по рядам и раздала бейджи. Алексей попросил вписать в верхнюю строку свои имена, а ниже — позывные, которые будущие поисковики должны были себе придумать.       — Ну, поздравляю! Вы — свежая кровь в добровольческом поисково-спасательном отряде. Его будущее. На ваших плечах доблесть, честь и немало трудностей.       — Можно ещё вопрос? — поднял руку молодой парень в классическом костюме. Опрятный, на первый взгляд серьёзный и ответственный. В глазах жизнь, свет. Всем бы такими быть. Алексей скрестил руки на груди и одобрительно кивнул. Если вопрос по делу, это стоило тысячи высокопарных речей.       — Откуда они знают, куда идти и где искать души? Объясните, пожалуйста.       Алексей задумался и присел на край преподавательского стола.       — Хороший вопрос. Есть, был и будет такой человек — Геннадий Петрович Златоусов, в прошлом Генос, а ещё раньше Геннадиус Лопус и ещё как-то его звали. Не суть. По поверьям, Геннадий Петрович во времена колыбели человечества ушёл за трагически погибшим сыном. Смог вырваться. Но головой стал не в себе, а ещё бонусом получил бессмертие. В те времена по ту сторону ещё мало знали, кто такие люди и на кой ляд они нужны на планете, поэтому, видимо, одарили на всю головушку. Вот Геннадий, так его растак, Петрович проводил и проводит до сих пор людей по ту сторону жизни. В Америке есть Колль Торвесон и Линда Пехте. Тоже проводники. Мы их Харонами прозвали, всех, и Геннадия Петровича тоже. В других странах есть свои несчастные и стукнутые, которые по болезни душевной губят людей пачками каждый день. А поймать их никак не получается. Силы не те. Можем только людей спасать, от беды уводить.       — А дети? Дети ведь тоже теряются, — задали новый вопрос.       — Дети за бабушками уходят, за дедушками, за родителями. Да что там: за Мурзиками и Шариками!       Алексей театрально воздел руки к потолку и посетовал, что нет управы на Харонов. Да и не их это вина: люди сами не думали, по глупости уходили и пропадали кто в лесах, кто в полях, кто в городе. Вот только недавно дошло, что нужно не с искалеченными душой и несчастными проводниками пытаться справиться, а отправляемых ими вытаскивать с того света. Перехватывать по пути, так сказать.       Даже имя своей организации дали — в память о первой и пока, слава богам, единственной погибшей девушке волонтёре. Не смогла вовремя вернуться и сама сгинула. До сих пор бродила где-то её неприкаянная душа. Звали горемычную Аней.       Само как-то на ум пришло, никто не думал особо над названием: «Анна Скаут» — чтобы все помнили, что нужно успеть вернуть любого живого человека, пока не стало слишком поздно.       А для населения поисково-спасательный отряд выполнял значимое дело: искал нерадивых грибников, вышедших из дома и неизвестно куда пропавших. Искали «похищенных». А больнее всего, когда уходили дети.       У каждого добровольца в отряде появлялась история, от которой душу щемило, но каждый знал: нельзя надолго уходить в лес за предел живых.