Пускай мой голос ты не слышишь

В первый раз Линь Чэнь заметил нечто необычное, когда они с Фэй Лю только что вернулись на месяц в Архив Ланъя. — Фэй Лю! — позвал он, выглянув в сад. — Фэй Лю, время обедать! Не услышав ответа, он вздохнул и поднялся на ноги. Фэй Лю всегда нравилось на улице, но в эти дни он буквально избегал стен дома и слишком много времени проводил один. Горе изменило всех — и с чего бы Фэй Лю стать исключением? — Фэй Лю! — окликнул Линь Чэнь снова, проходя по дорожкам, вглядываясь в крыши павильонов и ища знакомый проблеск синего. — Пора в дом. Сейчас пойдет дождь! Вечерний воздух был совершенно неподвижен, без малейшего намека на ветерок, но над головой нависли тяжелые темные тучи, и, хотя Фэй Лю не слишком возражал против холода, мокнуть тот не любил. Линь Чэнь остановился на середине тропинки и огляделся вокруг, высматривая малейший признак того, что здесь мог проходить Фэй Лю. В кустах слева от него раздался шорох, и он застыл. Он беззвучно подкрался к кустам и запустил туда руки, растопырив пальцы с громким: "Ага!" Изумленная белка со стрекотом метнулась от него прочь вверх по стволу. Линь Чэнь заморгал. Еще одно шуршание раздалось в кустах — впереди справа. Линь Чэнь сощурился. Значит. Фэй Лю желает поиграть? Что ж, отлично, у братца Чэня как раз есть на это время. Линь Чэнь последовал за этим шуршанием через подлесок, глубже в рощу, в те части сада, куда он, пожалуй, уже много лет не заходил. — Фэй Лю! — повысил он голос, начиная терять терпение, когда, достигнув последнего из шелестящих кустов, обнаружил, что тот затих, зато зашевелился следующий. Раз зашевелился, другой, и Линь Чэнь, вздохнув, устремился туда. — Ладно, это последний, Фэй Лю... — начал он, выходя на полянку, но осекся, увидев, что мальчик уснул прямо на дереве по другую ее сторону. Линь Чэнь нахмурился, оглянулся — но ни листья, ни ветки не шелохнулись. Листок с дерева Фэй Лю оторвался с ветки и заскользил к его лицу, но тут был сдут в сторону порывом ветерка, который рассеялся так же мгновенно, как и возник. *** После этого Линь Чэнь стал обращать внимание на мелочи. Распахнувшееся окно и ударивший в лицо порыв холодного ветра — когда он запретил кому-либо себя беспокоить и в результате, никем не потревоженный, пропустил обед и доработал почти до ужина. Лампы, вечно мерцающие, когда он работал по ночам — хотя он доверху заправлял их маслом, и было безветренно. Бумаги в его кабинете, разложенные аккуратно и по темам, когда он мог поклясться, что оставил их раскиданными по столу в полном беспорядке, а никто в Архиве Ланъя никогда не прикасался к его работе без спросу. Но, будучи тем, кем он был, Линь Чэнь отлично знал, как опасно мечтать о чем-то слишком сильно, жаждать, чтобы нечто оказалось правдой — ведь тогда реальность начинает подстраиваться под твои желания. Он знал это и никогда не позволял себе неумеренных привязанностей, приучил себя отделять чувства от мыслей, отказывался позволять своим эмоциям даже окрашивать, а тем более — определять результат его суждений. За одним исключением. И, как напомнил себе Линь Чэнь. он заплатил за это свою цену. (Так он думал в хорошие дни. В плохие же он просто ощущал, что продолжает ее платить до сих пор). Поэтому он укрепил свой разум, успокоил сердце и не позволил себе никакой надежды, этой смешной штуки, потому что именно в той стороне лежит безумие. (Быть может, некая предательская мысль и скользнула в его разуме, когда происходящее показалось ему слишком совпадающим, слишком уместным, но ведь не до такой же степени, чтобы это совпадение было доказательством хоть чего-то. А может, он уже сошел с ума). *** Но даже самый твердый камень рано или поздно точит вода, и Линь Чэнь тоже в конце концов уступил минутной слабости. «Тут будут пионы», — решил он, критическим взглядом окидывая пару картин, которые по очереди приложил к стене кабинета. Приняв это решение, он аккуратно отложил свиток с рисунком цветущей сливы на стол, повернулся и повесил на стену другой. Он отступил на шаг полюбоваться, но тут же ему пришлось озадаченно нахмурить брови: свиток слетел с крючка и свернулся на полу. Линь Чэнь подошел, повесил его на место, да еще специально намотал на гвоздь веревочку от свитка и убедился, что тот плотно прижат к стене. Он снова отступил на шаг, и едва его нога коснулась пола, как свиток уже валялся на полу. — Знаешь, Чансу, — выговорил он привычно, — я понимаю, что твое сердце отдано одной лишь зимней сливе — потому что она цветет в ненастье и подобна тебе самому, но остальным может хотеться хоть иногда усладить свой взор и другими цветами! Он решительно шагнул к стене и повесил рисунок, на этот раз обмотав гвоздик двойной петлей для пущей уверенности. Затем он с вызывающим видом отошел назад, огляделся… и комната, где, кроме него, никого не было, заставила его почувствовать себя более чем дураком. Но это ощущение пропало, едва веревочка непокорно размоталась обратно и рисунок с выразительным шорохом соскользнул со стены. — Ладно, — объявил он, слыша приближающиеся по коридору шаги. — Пусть нас кто-то третий рассудит, ладно? Он распахнул дверь и махнул проходившему мимо Фэй Лю войти, а потом ногой захлопнул дверь за ним. — Вот, Фэй Лю, смотри, — начал он, беря в руки оба свитка с рисунками и разворачивая перед ним, — Брат Линь Чэнь хочет повесить у себя в кабинете картинку. Какая из этих двух Фэй Лю нравится больше? Он подбадривающе улыбнулся и слегка покачал в руке свиток с пионами. Фэй Лю молча изучил оба рисунка, поднял глаза, наткнулся на выжидательный взгляд Линь Чэня. — Эта! — решительно сказал он, указывая на цветущую сливу. Линь Чэнь заморгал, глядя в бесхитростное лицо Фэй Лю, и глубоко вздохнул. Ну еще бы! Не стоило и сомневаться. А вот что вызвало у него сомнение, так это откуда взялся ветерок, ласково взъерошивший мальчику волосы, — хотя и окна, и двери были закрыты. (Разве что...) *** Линь Чэнь, нахмурившись и скрестив руки на груди, разглядывал два письма, лежащие перед ним бок-о-бок, и задумчиво жевал губу. Горная долина или область с земельными угодьями? Архив Ланъя имел дело с обеими общинами, и обе написали ему, прося его личного присутствия по равно важным вопросам. — А ты как думаешь, Чансу? — праздно поинтересовался он, приподняв бровь и созерцая пустую комнату. Секунду спустя уголок одного из писем хлопнул. Линь Чэнь пожал плечами и придвинул это письмо к себе. Значит, он поедет на рисовые поля. Такой способ выбирать ничем не хуже любого другого. * * * — Твой Цзинъянь написал мне, — сообщил Линь Чэнь как-то вечером за бутылью рисового вина. — Типа он хочет знать, как ты тут жил тринадцать лет вдали от него. Он сделал еще один большой глоток. — Должно быть, ему там одиноко, — усмехнулся он, ставя чашку на стол и снова ее наполняя. — Хотя не удивительно, он же император. Вряд ли у него есть с кем дружески поболтать. Наверное, к этой минуте Линь Чэнь был пьян сильнее, чем сам полагал, потому что он мог поклясться, что тишина сделалась выжидательной. Он поднял бровь. — Дай я угадаю, — протянул он, растягивая губы в насмешливой улыбке для того, кого здесь, возможно, и не было вовсе. — Ты хочешь, чтобы я стал ему другом. Я не знаю Сяо Цзинъяня, но ты полагаешь, что он мне понравится, если я его узнаю ближе, и ты будешь счастлив, что двое твоих лучших друзей подружились. Чансу не ответил. Но от него этого никто и не ждал. — Отлично, — заявил Линь Чэнь, закатывая глаза, и потянулся за кистью и листом бумаги. Чансу не обязательно быть тут, чтобы его доставать; он все делает сам. — Но не вини меня, если его величество не оценит мой стиль. «Вы должны понимать, — написал он, — что даже таких великих хирургов, как мой несравненный отец, может постичь определенная неудача, когда они впервые имеют дело с незнакомой процедурой. Вот почему у Чансу сразу после сделанной ему операции, хоть во всем прочем он был таков, каким вы его увидели в Цзиньлине, возникла одна проблема: брови у него сделались белые, мохнатые и такие длинные, что закрывали пол-лица. Примерно в это же время Фэй Лю поселился у нас и, придя в замешательство от белых густых бровей на молодом лице без морщин, он стал звать Чансу, который в этот момент еще не выбрал себе имени окончательно, «дядей с длинными бровями», а поскольку бровь тоже звучит как «мэй»...» *** — На этот раз я ненадолго, — предупредил Линь Чэнь своего помощника, передавая ему пачку бумаг, чтобы тот переписал их и зарегистрировал. — Отдохну день-два, и нужно будет ехать в горную долину. — Должно быть, вы не получили мою записку, Молодой Хозяин, — отозвался один помощник, пока другой уже спешил с чайником. — Сейчас вы туда выехать никак не можете: через пять дней после вашего отъезда мы получили известия, что внезапные проливные дожди вызвали несколько оползней. Я оставил письмо у вас на столе... Линь Чэнь отметил взглядом этот белый конверт; помощники поклонились и вышли. Он взял письмо со стола и рассеянно отпил чаю, прежде чем начать читать. Но он чуть не подавился своим чаем, когда прочел, что нужная ему деревушка в горной долине сейчас наполовину погребена под камнями и грязью, причем пострадала именно та ее половина, где он остановился бы, если бы поехал к ним с самого начала. — Твою мать, Чансу! — выдавил он, когда наконец ухитрился сделать глоток. — Ты что теперь, погоду предсказываешь? *** Когда Линь Чэнь вслед за суетящимся помощником вышел к воротам Архива Ланъя, то, как и ожидал, обнаружил там небольшой отряд императорских солдат, чей командир держал в руках безошибочно узнаваемый указ. Линь Чэнь со своими домочадцами преклонили колени в ожидании. — Императорским повелением объявляю, — начал командир (Ле Чжаньин, да?). — Молодой Хозяин Архива Ланъя Линь Чэнь воспользовался горем императора и ответил на его запрос бесстыдной ложью и сим он провозглашается за это… — Чжаньин прочистил горло, — …волосатым хреном первого ранга. И вы, э-э... Вы принимаете указ? Его лицо оставалось впечатляюще лишенным какого-либо выражения. — Принимаю и повинуюсь, — сумел все же ответить Линь Чэнь, протянул руки, чтобы принять свиток, и спешно склонил голову, пряча усмешку за завесой распущенных волос. А этот друг Чансу, Цзинъянь, определенно может оказаться ничего! *** Линь Чэнь парировал, уперев рукоять меча в корпус, и снова сделал выпад, выкинув левую руку в сторону для равновесия. Он удерживал эту позу целую секунду, как то и требовал канон, что совершенно случайно позволило подолу халата взвиться в воздух и хлопнуть его по лицу. — Чтоб тебя, Чансу! — взревел он, когда ухитрился расправить свои одежды. Откликнувшееся ниже по склону эхо подозрительно напоминало смех. *** — Он серьезно заставил вас проделать весь путь до Архива только затем, чтобы доставить это повеление? — поинтересовался Линь Чэнь у Чжаньина за чаем. Лично он не видел в подобном поступке ничего дурного— и именно такое мелочное сведение счетов он мог оценить. Чжаньин слегка улыбнулся и покачал головой. — На самом деле его величество также желает спросить у Архива Ланъя совета, какие наилучшие меры ему следует принять в деле хуа, — с этими словами он извлек из нагрудного кармана конверт и передал его Линь Чэню. — Его величество сознает, что этот народ еще может представлять опасность для незыблемости государства, но не желает поступить с ними деспотично, особенно в свете того, как покойный император обошелся с их принцессой. Линь Чэнь открыл конверт и развернул письмо, пробегая глазами по строчкам и одновременно слушая Чжаньина. — Разумеется, — продолжал тот, снова запустив руку в нагрудный карман, — его величество сознает, что ответы Архива Ланъя даются за соответственную плату. Он вытащил маленький темный мешочек и протянул его Линь Чэню на обеих ладонях. — Его величество надеется, что это окажется приемлемо. С любопытством Линь Чэнь распустил завязки и извлек... да, похоже, это была коровья лепешка, отлитая из чистого золота. Вслед за ней из мешочка выпорхнула небольшая записка, на которой при ближайшем рассмотрении обнаружились слова: «"Твою же мать!" — это подошло бы Линь Шу». Линь Чэнь фыркнул. «Ладно, Чансу, — подумал он. — Тут ты победил». *** — Вот и первый год миновал, — рассказывал Линь Чэнь, глядя на тонкие завитки дыма, поднимающиеся от воткнутых в землю благовонных палочек. — Страна до сих пор держится, это уже кое-что. Цзинъянь, кажется, сделался не так легковерен, а это тоже многообещающе. Фэй Лю в хорошем состоянии — о его уровне в боевых искусствах и говорить нечего, но я думаю, читает и пишет он тоже лучше, а я боялся, что так этого и не увижу, с тех пор... Чашка с вином у него в руке ощутимо дрогнула. — Эй, это мое! — машинально вскрикнул Линь Чэнь, стискивая пальцы и отводя чашку в сторону, прежде чем Чансу еще что-нибудь предпримет. Он откупорил бутыль с вином и вылил щедрую порцию на землю перед собой, указав: — Вот это — тебе. И в поднявшемся ветерке ему определенно не послышалось удовлетворенное, блаженное «Ах-х-х...»