***
Что такое ужас? Что заставляет человеческую душу робеть и содрагаться под гнетом печали и безнадеги? Ужас словно вихри ветров уносят в неизвестность все то в человеке, что называется жизнью. Ужас это то, что не должно жить в детских глазах. Кровь, что льется по земле, заполняет ее словно обычная вода — вот он ужас. Это тела людские, которые лежат будто скошенная трава. Всего миг назад они дышали, они жили…хотели жить. Теперь же... лишь открытые глаза, которые льдом покрылись, как и тот огонь, что горел в них. Это страшно… Это ужас. Видеть на земле свой народ. Понимать, что в них, словно в лесных зверей были пущены стрелы. Отцы защищали своими телами сыновей, которых спасти уже не суждено было. Тело ребенка испустило душу, отдавая ее на волю Ареса, а отцы все держали… Сами истекали кровью и лили слезы, сжимая в руках мертвые тела. А женщины? В глазах матери не было ничего кроме отражения стрел, которые летят в нее и ее детей. Они волки… Они знают смерть в лицо, знают ее взгляд и дыхание, но… Как же страшно понимать, что теперь рука богов схватила твоих волчат. Но боги ли это? Нет… Лишь вероломные трусы и предатели, не способные взять в руки честный меч. Боятся видать, что кожу их обожжет серебро правды. Нет в глазах боязни, нет паники… Есть лишь пустота, рождаемая ужасом. Сквозь тела мертвецов грациозно ступали ноги белой клячи. Ее копыта уже успели окропиться алой кровью. В воздухе стоял душный запах гниющей плоти. Одинокие телеги в овраге, в которые лошади впряжены, стояли среди тел мертвых. Животина лишь головой мотала, отчего по степи звон колокольчиков надоедливый раздавался. Пожухла да пожелтела трава отравленная, стелется под ногами грязным ковром. Глаза ясные да зоркие оглядывали все, что лежало пред ними. Ножки резвые на землю соскочили. Жрица окинула взглядом низину. Сразу человека она нужного отыскала и сквозь тела людские к нему направилась. Брат на коне сидел, да за сестрой поглядывал. Боялся он подходить к ней. Знавала людей она этих… Ведь и стаей одной были когда-то. Шла дева, пока вдруг не запнулась. Остановилась она, оглянулась, а под ногами... Руки. Две руки, что сцеплены вместе. Мужчины и женщины... Они смотрели друг на друга до дыхания последнего... Смотрели, любили... Из глаз женщины, да изо рта кровь шла, что уже остановилась, из груди стрела торчала. А жена смотрела, пальцы сжимала крепко мужа своего, отпускать даже в смерти не желала. Склонилась над ними Сайтари. — Arga, Ares, od, - произнесла она, глаза янтарные закрывая. Заныло все тело, да в голове будто и плач детский раздался. Больно так... Больно от крови этой, глаз, рук, умершего дыхания. И ноги то не идут дальше. А надобно... Идти нужно вперед. Так и поступила жрица. Шла она... Шаг за шагом все дальше стремилась. Губы же ее трепетали. Слова древние из уст ее рекой текли, боль разливая. Не было уж мочи терпеть всю скорбь души. Лишь на Ареса возлагала надежды жрица. Шла она медленно, но громко голос ее звучал над степью. Просила у Бога своего она упокоения душ волков и страшной участи для тех, кто кровь их пролил. Вот только... Кажется... Уже не властны эти молитвы над землями, и водами, и небесами степей. Сайтари на колени вдруг опустилась, умолкла. Лицо ее лишь печаль показывало, да боль скорбную. Брови она свела да на человека посмотрела… Того, что был для нее и для Чаяра… Родным он был, своим. Как бы не ругала да как бы не злилась, а все одно, один лишь он их знавал да прикрывал… Анагаст на земле сырой лежал. Не билось сердце его, не колотилось. Свет жизни в глазах погас незакрытых. Так и умер жрец… От стрел половецких… Испустил дух старый волк. — Анагаст, — произнесла дева. Больно так внутри стало, тяжко и горько… Злобою сердце покрылось. Лицо дева скривила, да заплакать только хотела… Не позволила. Нет в пустоши роскоши такой, как слезы. Руку она на лоб старца положила и вниз ладонью провела, глаза пустые закрывая. Кожа ее сухая кровью окропилась. — Arga, Ares, od. Дева руку тут же на лицо себе возложила и вниз провела, кровью покрывая, ритуал древний завершая. Сайтари воздуху вдохнула поглубже, да так, что ребра заболели. Закричать в миг захотелось, да так, чтоб вся степь слышала. Чтобы пустошь то вся оглохла и даже земля бы взорвалась да всколыхнулась. Биться хотелось. Пуще неволи душа жаждою крови все горела. Дева вырвала стрелы из груди старика и в сторону их откинула. Руки тяжкие на грудь Анагаста возложила и посох в них. Смотрела Сайтари миг на глаза закрытые. Не утерпела дева, слезу пустила. История та страшна да необратима. Такие мгновения в голове всплыли, что аж дышать стало то тяжко. Не так и много зим прошло с дней тех, что и она с братом сидела на земле сырой. Сидели они да на тело смотрели. Женщина лежала, камнями окруженная, руки ее на груди сложены были, а пальцы легонько цветы степные сжимали. Глаза… Закрыты они были, опустошены да темны. Ветер волосы черные развивал легонько, да кожу и без того бледную сильней морозил. — Mata*, — слышала девочка шепот брата. Он вторил все, не мог слез сдержать. Сайтари же молча всхлипы слушала. Всего одиннадцать зим ей тогда было. Малая девчонка, неразумная. В столь годах юных познала жестокость всего мира. Смерть нечестную отца истерпела, а теперь и матери. — Половцы, — произнес вдруг Чаяр. — Вижу… Кто пустить стрелы подсобил? — Вожак русичей, он тут со степняками дружбу водит. — Князь, — поправила она брата. — Да, князь. Жрица на пальцах кровь волчью потерла. Злость в глазах ее сверкнула молнией. Огляделась она. — Чаяр, земле предать их надобно, чтобы к предкам вернулись, да Ареса узрели. Лошадей, да повозки прибери нам. Это им уж не всподможет, а нам жить где будет. Много здесь волков полегло, да… И не все будто. Мало больно для стаи. Вот только мысли те Чаяр быстро согнал. Решился волчонок поручение сестры выполнить, да остановился. Нестерпела душа да разум горячие. Не удержалось слово вредное за губами. — На нем эта кровь ныне будет, — прошептал Чаяр. — О чем ты толкуешь? — По его вине их убили. Он сюда чужака привел… Боярина этого. Сестра вдруг на ноги поднялась и на брата посмотрела. Не по нраву ей слова те были, ведь не мог он знать про боярина… Просто не мог… Это лишь одно означало… — Откуда знаешь про боярина? Чаяр вдруг голову повесил. Убоялся он сестры. Знал, что не дозволяля она ему в стаю мотаться. Да вот только не мог он удержать в себе любопытства этого. В стае он не жил, но кровь то одна. Все интересно волчонку посмотреть на скифов других. — Правду мне говори. Не лукавь… Ездил на стоянку ты? В тот день ты там был. А мне соврал значится, что на охоту погнался? — Сестра… Я… — Молчи… Нет мочи тебя боле слышать. Пошла прочь дева от брата. Разозлилась она больно. Понимал это Чаяр, что виноват. Сестре он соврал, а ведь она дороже других ему была. Одна такая… Вот только утерпеть не смог волчонок. — Отговаривайся как хочешь, а кровь на Кунице будет. Из-за него князь сюда приехал с боярином. — Ты того знавать не можешь. Как все стряслось мы не ведаем. — Волчью стаю из-за него побили. Арес проклял племя наше, и это ты знаешь. — Молчи, Чаяр. — Он проклятие для нас теперь. Проклял его Арес и потому стая полегла здесь! Не уж то не уразумеешь ты слова мои! — Не говори о том, чего не ведаешь. Беду только накликаешь на наши головы! — Сестра, он… — Хватит! Недобры те речи были. Даже они уже гнев бога вызвать могли. Не принято говорить об этом, да и открыто так еще. Осмелел Чаяр совсем. Все взрослиться, да к жизни волка стремится. Да не знает он только, что это за жизнь. — Более слыхать я этого не желаю! Ты слышал, что я сказала! Повозки да коней забери. Камней натаскай, да ямы повырой. Я помогу. Смерила дева гнев да снова к телу присела. Понимала она брата да любопытство молодое. Вот только глупость его рисковая уж больно тревожила да пугала. Ох и накличет же беду на них волчонок. Пусть так, да себя лишь бы уберег. — Идола тоже погнать? Чаяр про изваяние аресово говорил, что на повозке привезено было да брошено волею Судьбы. Горели глаза бога… Алтарь пред ним кровью запекшеюся был олит… Страшен лик Ареса… — Здесь оставим. Это последний дар будет для нашего народа… Более ничего сотворить не сумеем мы. Даже похоронить по совести не в силах наших. Поторопись Чаяр, нельзя на стоянке надолго оставлять трех чужаков.***
Вот уж и вечер землю холодом смерил. Солнце горячее, что за тучами скрывалось, за землю уж заходить стало. Лишь глазком одним, будто дитя пугливое еще на степь поглядывало. Из-за дымки вечерней два всадника вышли. Кони их шли смурно. За животиной той еще пара шли, что в телеги впряжены были. Так за двумя всадниками чуть ли не караван целый тащился. Измазанные грязью да кровью, брат с сестрой на стоянку вернулись. Сайтари перво наперво взгляд на детей бросила. Они у костра все так и сидели, будто и не шелохнулись даже. Мальчонка встревоженно на жрицу посмотрел да тут же глаза спрятал. Боялся волчонок. Кобылу Сайтари подтолкнула ногами в пузо да к огню направилась. Почти на лету спрыгнула да остановила. Заржала кляча старая, чуть ли не на дыбы встала. Жрица же поводья на корягу кинув, умылась из поилки, что у коней была да к детям подошла. Они так и съежились от страха. — Ну будет вам, не страшитесь меня. С добром иду. Верно изголодали, сейчас супца вам подналью. Стала дева у костра суетиться. Угли помешала да и брату указала на то, чтоб дров побольше притащил. Чан со снедью она прямо в огонь поставила да подула. Дети то на нее посматривали, то на огонь все таращились. Чаяр все лошадей привязывал, да повозки разбирать стал. Не больно привычно им было в палатке да на колесах жить. Надобно было наземь ее спустить. Стоянка знатно обогатилась. Теперь уж и лошади три, да и палатки две прибавилось. Знатно заживут теперь, думал Чаяр. Тем временем быстрехонько дева разлила супца по мискам, что рядом стояли да к ручкам детским поднесла. — Ешьте давайте. Оголодали наверно да и замерзли, — все ворковала дева. Дети взглядом недоверчивым смерили хозяйку, да тут же лошки взяли да суп хлебать стали. Ели они так быстро да второпях. Даже и оглянуться жрица не успела, как тарелки опустели. — Спать бы вас уложить. Верно умаялись. Мы палатки привезли. Выбирайте, какая по нраву да и ступайте. Все мягка жрица была. Понимала она горе детское да приласкать их хотела, обогреть. Пусть и чужие, но ведь свои. По головкам она их погладила да приобняла. — Ну пойдемте, — позвала жрица. Дети поднялись быстрехонько да за девой пошли. Смотрели они все по сторонам да будто спали. Обогрелись у огня, супца горячего хлебнули да все холодно, холодно им было. Чаяр уж и палатки с телег спустил да подвязывать их стал. Приметил он сестру с детями да им навстречу пошел. — Сайтари, внутри там пусто, нет ничего. Пару тряпок да ковшей и все. — Куда же все девалось? — Не было ничего еще у оврага. Странно то было. Жрица так рассудила. Ежели это стая вся была, так и барахла бы больше было. А тут нет… Да и людей маловато было. Но мысли те отвела от себя жрица. Не до того сейчас. — Чаяр, в какую палатку можно? — Да хоть в обе укладывай их. Палатки не то что наша. Теплые да не протекают. — Ну будь так. Выбирайте, — дева детей вперед подтолкнула. Смотрели они не долго. Мальчик малышку за руку покрепче сжал да пошел в ту, что правее. — Чаяр, я их сейчас уложу и Куницу проведаю. Ты спать где будешь? — Так выбор не велик, вот в этой, что поновее. — Поспи с волком сегодня. — На кой? Видела сестра, что не нравился Чаяру Куница. Уж больно черств да сух, будто земля нынче. Она тоже радушием не сыплет, но все же. — Чаяр, его стая полегла, не наша. Прошу я тебя с ним остаться на ночь. — Не баба он, чтоб слезы лить, да не стану я его приголубливать, — усмехнулся волчонок. — Будет тебе. — Сказал же, ласки от меня пусть и не дожидается, — снова засмеялся волчонок. — Хватит, достаточно уже. Дров подсобери, да огонь поддержи. На ночь хватить должно. По плечу сестра брата прихлопнула да к палатке к детЯм направилась. Как зашла она туда, а мальчонка девочку все за руку держал, не пускал. Он то повзрослее, все понимал. Побаивался шороха каждого да по сторонам все озирался. То и видно, что в стае жил, с ножа как волк кормился. Девчоночка же другая была. Она все глазами своими видела, но не грустна была. Словно и забыла все, и отпустило сердечко юное. Интерес в глазах золотых играл. Носик маленький все супился, когда волчонок руку ее сильнее сдавливал. Заглянула Сайтари под полог только да так и замерла, на детей этих смотря… Сердце от тоски сжалось да и заныло. Сироты то дело обычное. Таких и искать то не надо. Но вот они… У них нет никого, кто кровь бы сними одну имел. Куница если только, да ему такая морока ни к чему. Остается только она с братом. Ох и каша же в голове. Да еще и земля то из-под ног уплыла. Конец скифов уже здесь… Не осталось их… Пятеро всего, да и те отшельники изгнанные да дети. Гневается Арес на племя… Прав Чаяр. Вины только в том Куницыной Сайтари не видела. Не мог он знать, не виновен… Да и не время винить сейчас друг друга. О другом думу думать надо. В палатке одеял пара тройка была, так жрица бросилась подстилки детям устилать. — Ну ложитесь, уж и вечер к ночи отходит. Пора и вам ко сну отойти. Умаялись. Мальчонка к лежанке подошел, да плюхнулся на нее, как медвежонок, девочка так и сидела, смотрела все на жрицу. Глаза, как солнышки маленькие подрагивали легонько. — Ну, а ты сюда укладывайся. Девочка маленькими шажками на свое место перебежала. Улеглась она, так даже одежды не скинула, что в пыли вся была. — Ночами то, конечно, холодает, но вы хоть жилетки то скиньте, ужареете, — проговорила Сайтари ласково. Только промолчали ребятки. Не вымолвили и слова. На то Сайтари обиды не держала, уйти уж решила, как окликнули ее. — Не уходи, — голосок тоненький послышался. Жрица обернулась, а девочка сидела. На лице краски ее посмазались. Пальчики в кулачок один сплетались да разлетались тут же. Дева ближе подошла да с девчоночкой на лежанку одну присела. — Помрем мы все, да? — спросил ребенок вдруг. От речей таких Сайтари в ужас пришла. Мир жесток да милости в нем не отыщешь, но… Даже дети мрак этот видят. Да явно они все так понимают. Не должно такого быть. Не должны дети в годах таких юных о смерти мыслить… — Нет, что ты… Тут то и поняла дева, что нечем дитя ей успокоить. И сама то не знала, что зимой им делать. Как себя прокормить брата… Куница, и тот еще не оправился. Двое детей… Сложнее еще им станется. Лишь бы сдюжить… — Вы у нас останетесь, — вдруг жрица сказала, — здесь теперь жить будете, да стаю новую обретете. Пусть и меньше она будет, но все же. — Ты если одежды такие носишь, да в палатках таких живешь, не значится, что скифка, — пробурчал мальчик за спиной жрицы. Он был строг. И к себе и к окружающим. Жизнь его — бой и охота. Нет пути у него другого. Никому не верит, всех дикарится. Так, а может и прав. Верить никому, кроме своих, в степи нельзя. Поглотит она иначе и костей то не оставит. — Правда твоя. Одежды меня не изменят, да и палатки подавно. Надень ты хоть халат греческий на меня да в камень посели, да я останусь жрицей Ареса, мальчик. Обернулся волчонок, да пронзительно так посмотрел. Тем же и Сайтари ему ответила. — Кровь во мне племени твоего. Да не знавал ты ни отцов моих, ни матерей. Да и меня не видал. — Ты нашей стаи? — вдруг девочка пролепетала. — Вашей была, — скорбно жрица произнесла, — да сплыла. Ну будет… Как вас то мне звать? — Не говори ей, — пробурчал волчонок. — Он Марза, я Руха, а ты? За спиной девы, что-то под нос себе бурчать волчонок стал на языке древнем. Усмехнулась Сайтари. — Марза, а что боишься, что зло какое на имя твое наведу? Так ты того не страшись. Аресовой воли на то нет. Я же лишь ее слушаю. Мое имя Сайтари. — Я ничего не боюсь. Я волк Ареса, — мужественно воскликнул Марза. — Волчонок, не более. Мальчонка подскочил с кровати да на деву яростно посмотрел. Взгляд она подняла да осадила стерлеца. Осмелел больно... Марза смотрел на нее лишь мгновение, но будто волчонок при виде разгневанного вожака поджал хвост, осел на постель. — Чтож… Пора уж… Спите, завтра рано не подымайтесь, отдыхайте. Сайтари только с места встала, как девочка ее вниз потянула. Страх вдруг заиграл на лице Рухи, а пальчики маленькие обернулись холодным железом. — Что? — Не уходи… Мы… Мне страшно. — Руха, мы больше не должны бояться, запомни, наконец. Родители ушли к Аресу и теперь мы сами за себя. Разгорячился паренек не на шутку. Слов он своих злых не держал внутри, говорил, что думал. Руху он испугал, она ведь задрожала вся, как листья на ветру. Мальчонка может бычьей кожей и оброс, но не девочка. Она еще ранима была да мала. — Марза, — осекла его жрица, — страх это то, что вселяет в нас Арес по своей воле. Стыдиться этого не надо, иначе же ты усомнишься в силе Бога. А он того не простит. Сайтари к девочке присела снова. — Хочешь, я спою тебе? Ты уснешь и я пойду. Хорошо? Руха лишь головой мотнула и под одеяло занырнула. Пред тем Сайтари шапочку с нее сняла, да в сторонку отложила. Рыжие волны из огня будто сплетенные, по шкурам раскинулись. Глазки золотые закрылись, но вот пальчики еще дрожали. Сайтари рядом с девочкой легла и ручки ее в своих сдавила легонько, греть стала. Голос чудной да дивный из под уст, будто птица полетел. Нежности в нем, да доброты материнской целые полошки были. Песня то убаюкивающая была, старинная. Еще мать, бабка да прабабка слова те знали. А то и дальше.На улице дождик, С ветром поливает, С ветром поливает, Землю примянает. Землю примянает, Мать все дочь качает, Мать все дочь качает, Слезы разливает. Вырастешь большая, Отдадут тя замуж, Ой люленьки, люли, Отдадут тя замуж. Ты умчишься горько Во чужу сторонку, Ой люленьки, люли, Во чужу сторонку. На улице дождик, С ветром поливает, С ветром поливает, Землю примяняет. Землю примянает, Мать все дочь качает, Мать все дочь качает, Слезы разливает…
Слова последние жрица произнесла, так девчоночка то уже и спала мягким да крепким сном. Теперь тревоги ее не коснутся, хотя бы до утра. Сайтари с лежанки встала осторожно, да на Марзу посмотрела, и тот спал. Ох и умаялись же они, да горя великого глотнули. Тихо жрица из палатки вышла, да во свою родную направилась. Вход ее еще не занавешен был, а Чаяр у костра все сидел. — Я с детями спать останусь нынче. А ты к волку ступай. — Да помню я, — пробурчал молодой скиф. Сайтари усмехнулась только ребячеству брата, да под полог направилась. Куница все также полусидя на лежанке лежал, будто и не двигался. Плошка с супом, из-за которой повздорили волк со жрицей давеча, пустая стояла. Будто и спит скиф, дышит тихо больно. Сайтари же времени не теряла. Взяла подушку, да одеяло одно, к выходу было направилась. — А есть в тебе значится и любовь и ласка женская, — произнес Куница с усмешкой. " Может и не знает он, что приключилось, уж больно весел. А уж усмешка эта…» — так жрица подумала. Решила в долгу она не оставаться. — И тебе колыбельную детскую запеть? Засмеялся волк, да вдруг лицо от боли видать исказилось. Улыбка с уст слетела, да зашипел скиф, глаза жмуря. Сайтари тут же одеяла с подушками бросила, да к нему кинулась. Заволновалась она не на шутку. Не до смертей сейчас новых было. Да вот только как подбежала девица к волку, так тот ее за руки схватил, да улыбнулся наглее прежнего. — Стало быть и правда есть в тебе забота да теплота. А то ходишь все, ледяная да злая. Обманул ее волк. Посмеяться вздумал да подловить. Так нагло за руки еще ухватил. Сайтари взглядом его чуть ли ни прибить была готова. Руки она свои вырвала резко, да на ноги поднялась. — Еще выходка такая одна и сам по нуждам своим ходить будешь, а я и пальцем не притронусь. Игры со мной играть тут не надо. Разозлилась пуще прежнего жрица. Так и уйти собиралась, да опять Судьба ее из палатки то той не пустила. — Всех там перебили? Голос волка утратил веселость свою. Не было в нем уже ни игры, ни усмешки. Темнее туч грозовых Куница стал, так и глаза янтарные померкли. Поняла Сайтари сразу, что про стаю он свою говорит. Догадался стало быть… Что и сказать то дева не знала. Не хотела она ранить его еще сильнее, да не знала, а возможно ли вообще душу его задеть. Зверь он, есть ли у них сострадание да жалость? Не только руки, так и нутро он свое в боях да драках до черна закалил. Чувствует ли его сердце еще что? Правду утаивать не стала дева. — Дюжины с две, может больше, а может и поменьше. Я в стае давненько не была, не знаю, сколько волков да волчиц там было. По обычаю аресовому всех мы схоронили. Скиф смотрел в одну точку все, и словечка не проронил. Ну, а что скажешь здесь? Все уж Боги разрешили. Жестоко, кроваво, да решили. — Стало быть и с Анагастом я уж не встречусь. Хороший был старик, всегда защищал стаю, да просчитался видать. Встретились пары глаз янтарных. Сердце у жрицы было сжалось, да отпустила она стаю уж давно. Хоть и жаль их, ведь кровь едина, но злость только сейчас прошла. Не гневалась на них более жрица Ареса. Отпустила с миром… — Спать уж пора. Лечь давай помогу, — проговорила дева. Сайтари к лежанке вернулась. Она хотела пару подушек вытащить из под спины волка, да уложить его нормально. Не все же сидеть ему. — За меня держись рукой. Куница совету внял. Рукой одной за шею жрицы держался, другой раны все не отпускал. Сайтари же на себя его приподняла маленько да стала подушки вытаскивать. Волк то не тяжел был для ее рук, но все же мужчина. Слабость Сайтари почуяла, так и сама руку ему на спину уложила, чтобы ношу себе облегчить. Как огонь, косание ее обожгло волка. Никогда еще Куница не позволял чужакам себя так касаться. Так еще и девка чудная какая-то. И не боится его да и не теснится. Все как есть прямо говорит да без умыслов. Рука ее держала так осторожно да… С заботой, что волк смутился. Почувствовал, как внутри что-то загорелось. Да быстро в руки себя взял, откинул все это. Сайтари отпускать его медленно стала, уложила, да одеяло поправила. — А тепло все же есть в тебе, жрица, — снова нахально усмехнулся волк. Только вздохнула дева тяжело, сгоняя навалившуюся усталость. Ох и получит же этот волк за свое упрямство да наглость непомерную. — Только жалость. Язвительно высказала она, улыбнулась да из палатки, одеяло прихватив, вышла. Знала, что не терпит волк Ареса жалости девичьей, а уж Куница и подавно.