Дорога, устланная Богами

— Не жить ему, — произнёс сухой голос, — Арес волю вынес свою и вершит её. — Бьётся сердце его ещё, — настаивал старик.       Умолкла степь да пустыней обернулась после боя того кровавого. На пригорке, что со стоянкой волчьей рядом, человека два стояли, прячась во потемках. Рядом же лежал ни живой, ни мертвый воин, что пал от рук обмана да коварства. Темень окружала его, непроглядная да мрачная.       Жрец надежды великие возлагал… Мрак тот развеять желал. Руки старика охватывали посох тяжёлый, опираясь на него. — Душа его телу пока принадлежит. Сердце бьётся, а замолчи через миг?       Все вторил да на своем стоял голос черствый. Не желал надежд принимать да мыслей горячих старца того. — Ты умения и знания имеешь. Разумеешь как вытащить его. Не время уходить Кунице… — Не тебе решать то. Аресу. И он решил. Душа его принадлежит теперь полям Вечности и золотым степям. Идти супротив не можем мы.       Развернулась фигура, что под плащом крылась да во тьму ночную ступить желала. Зазвенели колокольчики на ножках удалых. — Пока душа телу принадлежит и едина с ним, спасти его можно, — все так же просил старик, — дышит Куница, значит уцепился дух за тело.       Неумолим старик был да тверд в словах своих. Более всего помочь он Кунице желал. Простые отвары да тряпки не вытащат из рук смерти его. Обернулась фигура. — Против воли аресовой пойдёшь, Анагаст? Не убоишься? — Он стае нужен! Волк вожаком стать должен. Яр в поединке поражение испытал, а чужак не может стаю вести. Не наш он, какой бы доблестью не владел, и как бы я того не желал! — Значит небо волю явило нам свою. Принять должно ее смиренно.       С крупицей усмешки волю свою тень изъявила. Не желала она дел таких вершить, да не потому что воли Бога боялась… Не то причиной служило. Пусть кровь не льется, да раны не болят, вот только шрамы уж не сойдут с тела. Анагаст же разозлился. Не держал он уж слов буйных, да прикрикнул с досады: — И ты можешь так стаю свою бросить?!       Янтарные глаза взгляд на жреца перевели, словно молниями били. Брови женские, чёрные, изогнутые прямотой, словно акинаки, дева нахмурила. Тверда была она, да ясны и мысли словно божий день. — У меня стаи нет. Даже находясь здесь сейчас, закон рушу. Стая загрызть меня может, не щадя души. Моя, говоришь, стая? — Гнев твой узреваю и принимаю. Не правы мы были. Отец твой велик, за закон Ареса шел, а мы… Прошу о прощении тебя, но спаси его.       Дева вздохнула тяжко. На распутье она встала да сойти не могла. Ярость горела холодным огнем, все бушевала будто буря в океане. Но жизнь пред ней была, не деревянная да не животная, а человеческая. Смягчилась дева, пальцы в замок один сплела, звон колец послышался. — Душа за душу, Анагаст. Чтобы раны скрыть и тело его силою наполнить, другое тело нужно, другая душа. Найдёшь сейчас жертву Аресу?       Старец замолчал. Слыхал он об обрядах древних да не брался никогда. Хоть и жрец он аресов, да силы такой ни один мужчина отродясь не имел. Лишь жрицы, что кровницами Ареса слыли, способны на то были.       Вот только воды много утекло с веков древних, как и знаний. Народ его слаб ныне. Лишь на разбое держатся да и то неполно. Волчицы волчат не приносят, а те что есть, мрут все больше. Так со скифами древними ушли и кровницы Ареса… Иных уж и не сыщешь.       Кроме стаи его, нет люда более в округе. Из стаи кого вести? Не поймут, не примут. Должен жить Куница. В нем дух прежних вождей, да в нем последние надежды древнего народа. Дева же не умолкла. — Времени мало. Коли найдёшь кого, до того как солнце встанет, спасу. Как первые лучи землю озарят, не проси меня ни о чем более. Я кровь сейчас остановлю и защиту он сетниц поставлю. До первых лучей, Анагаст. А ныне ступай.       Жрец аресовой с места сорвался и в стаю кинулся. Найти надо. Кого угодно, лишь бы найти. Глаза огненные проводили его в тьму непроглядную. Фигура молчала, на лике ее лишь сожаление засыпало. Нечего уж делать, коли обещание свое дала.       Дева на колени пред волком села, глаза янтарные закрыла. Руки её тела полу холодного коснулись и кровью окропились тут же. Пальцы по животу прошли, к груди широкой подняли да шеи осторожненько коснулись. Сердце легонечко билось под руками горячими. Живой еще воин, дышит да только тяжко больно.       Голову к небу дева обратила. По спине поструились волнами волосы огненные. Затрепетали губы слова немые. — Края тёмные, реки быстрые, небо грозное, земля холодная, что горит огнём пламенным… Ко воли Табити взываю… Владычица и царица скифов… Огонь твой свят ибо горит он в сердцах рабов твоих… К милости взываю ко твоей. За душу прошу… Оставь земле её родной до солнца взошествия. Не гаси огня, что ты вдохнула. Не смею воли аресовой супротив вставать, потому и мольбу пускаю ибо верую во любовь твою да праведность.       Слова на языке древнем, неведомом затрепетались. Губы девы, словно листья на ветру, задрожали. Голос тонкий, но нежный, словно травы степные, на волю вырывался, судьбу жёсткую верша, на лад нужный наставляя. Так и молитва свершилась.       Дева руки окровавленные с тела подняла и по лицу своему провела, алые полосы оставляя. Кровь чужую на себя она приняла, Аресу да Табити дух ее посылая. В спине изогнулась, кошка будто дикая, и выдохнула тяжело, словно дух свой небесам отдавая. Часть души своей да сил жизнетворных отдала Богам за то время, что Кунице нужно… Но лишь до заката. А после уж и этого не хватит.       Вдруг дева с шеи камень чёрный сняла и в руку волка вложила, сдавливая пальцы его. Амулет это заговоренный был да сильный. Четыре седмицы прошли прежде, чем оберегом он стал от наговоров кровницы. — Сдержи душу и жизнь тела бренного, даруй дыхание ему, огонь сдержи в груди да сетниц не пускай до поры нужной, до времени правого… Да превозможет он и содержит руки смерти… Ибо воин… Ибо волк… Ибо достоин.       Открыла дева глаза огненные и кинула взгляд на волка. Грудь его вздымалась тяжело и… Сердце билось. Сдержит камень пока руки сетниц, посланниц Богини Табити. Только до лучей первых солнца. Кровь уж не лилась более, приостановилась… Видать уж услышала Царица мольбы девы да волю свою явила.       Кровница же мир даже улыбкою не одарила. Злоба в глазах ее спала. Дева на ноги поднялась и в сторону тьмы ночной направилась. Чудно колокольчики её на руках звенели, тишины сети руша. Голые ноги на землю холодную ступали, пыль поднимая, следов не оставляя. Один миг и темнота поглотила девы тело горячее.

***

      Ночь тёмная была, непроглядная. Как окончился поединок, костры потушили все. Хоть глаз выколи, а не узреешь ничего. Ни души сейчас не увидишь. Ночью в степи холодает больно, да и не знаешь, с гадами какими столкнуться можно. Вот только жрецу Ареса не до страхов было.       Старец, на палку крепкую опираясь, меж палаток дорогу держал. Мысли старого волка занимали слова жрицы. Нужна была жертва с душой сильной, душой воина и волка, подобной духу Куницы. Это был старый обряд, созданный ещё древними скифами. Переселение душ или обмен с самим Аресом. Жрица должна была мостом стать меж двух миров. Если равны души и сделка Аресу по нраву, то изменит он волю свою. Иначе… Может забрать он и души воинов, и кровницы своей.       Анагаст привести воина должен. Такого же волка… Мало кто добровольно согласие даст на обряд такой… Вместо кого-то смерть принять.       Долго думал старик, сидя перед огнём. Вовек не смыть ему грех такой. И сам бы смерть принял. Не боялся он того да не пугался. Не примет же Арес такого. Что старик может дать заместо воина сильного, молодого… Тяжко душе и без того злобой нагруженной. Так бы и оставить все, отпустить Куницу во жизнь, что за смертью таится, а нельзя. Клятву дал Анагаст… Пред ликом Ареса дал на крови. Отцу Куницы пообещал сына его сохранить. Да и один он, кто племя поднять сможет… В нем кровь верная течет.       Солнце встанет ещё не скоро, но словно чувствует Анагаст, что времени все меньше у волка младого. Поднялся вдруг старик и направился по тропе своей, одному ему известной. Морщины его глубже стали да борода сильнее поседела. Только глаза огнем горели.