Блокадная ласточка.

"Весной сорок второго года многие ленинградцы носили на груди жетон- маленькую ласточку с письмом в клюве". (О. Ф. Берггольц. Блокадная ласточка.) 7 января 1942 года. Трещали злые морозы; а по мертвым улицам блокадного города мела пурга. Пронизывающий, ледяной ветер, чьи порывы налетали с Невы пробирался за воротник, слепил глаза редких прохожих колючими снежинками, норовил сбить с ног изможденных голодом людей. Вокруг было тихо, пугающе- зловеще тихо... Лишь из громкоговорителя, нарушая не мирную тишину, тишину, уныло и медленно стучал метроном. Этот звук давно уже стал своим в городе, и сейчас он, единственный нарушал тишину, и отчего-то внушал малую толику надежды. Он стучал, отчитывая мирное время до начала очередной бомбежки, и казался пульсом измученного, израненного, но еще живого Ленинграда. Страшен вид когда-то прекрасного города. Всюду руины, свидетельствовавшие о ужаснейших, варварских обстрелах. Высокие сугробы, давно никто не убирал, и они стояли, словно лишняя помеха для несчастных ленинградцев,ходивших к Неве за водой, за хлебом в булочную, или на работу...Тяжел был этот путь и многие не вернулись с него домой... Пешком, теперь все пешком...Трамваи стоят в снегу как заколдованные, завороженные зимой животные... Вдоль трамвайных путей свисают оборванные провода. - Надо бы прибавить шаг, а то еще не успею. Налет может быть в любой момент, а мне к вечеру нужно вернуться в часть - подумалось невысокому, молодому человеку, в белом полушубке, шагавшему от пустого и мрачного Московского вокзала к Невскому. Он шел довольно быстро, быстрее чем любой встречавшейся на пути ленинградец. Свернув на Невский, молодой человек остановился, вытащил из-за пазухи свернутый пополам листок, прочитал еще раз до боли в глазах вглядываясь в неровные, прыгающие буквы на бумаге, написанные женским почерком. " Женечка, родной мой братишка! Мама умерла. Я не вернусь домой больше. Как приедешь с фронта, ищи меня у Вероники. Эвакуироваться мы не будем. Это точно!Пойми, Женя я не оставлю работу. Она - все для меня сейчас."Дальше шел адрес Вероники. Буквы тут еще больше скакали, видимо рука сестры дрожала, когда она писала это. Перечитав записку еще раз, мужчина бережно спрятал ее за пазуху и поспешно двинулся дальше. В горле будто застрял комок, но красивое, хоть и бледное лицо по-прежнему оставалось непроницаемым. Многого насмотрелся он на фронте, будучи военным врачом. И вот теперь беда пришла и в его дом. Что же удивительного? Это было лишь делом времени! -Мама...-прошептал он еле слышно и рука судорожно сжала небольшой вещь-мешок с продуктами, для нее и сестры. В сердце было также холодно и пусто как и в городе сейчас. -Я же писал им и они отвечали...До конца декабря. Последнее письмо я получил пятнадцатого... Мужчина горестно вздохнул, в этот миг он чувствовал, что Ольги по указанному адресу не окажется, и от этого тоска еще сильнее грызла душу. -Мама, Оля... Милые образы наполняли сознание, они как живые представали перед глазами. Строгая мама с тонкими, нежными руками и большими, задумчивыми, пронзительными карими глазами, после смерти отца всегда одетая в неизменное, черное платье, и Оленька, нежная, хрупкая, слишком хрупкая для этого ужасного времени...И мужчина содрогался, думая о том, что же выдержали они, единственные, родные его люди с тех пор как сомкнулось кольцо блокады. -Почему вы не уехали? Почему? - неоднократно за прошедшие месяцы он думал об этом и все не мог понять. И вот Олина записка, найденная им сегодня Рождественским утром в их опустевшей,холодной квартире внезапно подсказала ему ответ и он устыдился себя. -Работа...Она ни за что бы не бросила свою лабораторию. "Наши животные - самые редкие, выписанные из-за границы. Только они могут помочь сохранить ценные опухолевые штаммы. Их не станут вывозить, с ними не будут возиться, и я...Я останусь. Буду кормить, ухаживать за ними. И вообще, кто сказал, что мы должны прервать нашу научную деятельность? Ты же помнишь отчего умер отец?! Так зачем предлагаешь мне эвакуацию этой зимой?!" Возмущенная тирада Ольги, обращенная к нему в последнюю их встречу в ноябре живо и ярко представилась ему. Он знал, что должна заработать дорога через Ладогу и хотел помочь маме и сестре покинуть город. Но Оля слишком горячо отказалась от спасительного предложения. Молодому человеку ясно вспомнились ее покрасневшие от праведного гнева щечки, возмущенно поднятые брови и огонь в карих глазах, где давно мог бы уже угаснуть всякий интерес к жизни... Она была прекрасна тогда! Да-да! Именно прекрасна! Зря...Не нужно было настаивать, хотя лишь забота о благополучии семьи волновала его в тот момент. Но они не уехали...Ни Ольга, ни мама...Остались. Мамы нет теперь...Она не хотела покидать дочь, оставлять ее одну в блокадном городе... Молодой человек прибавил шаг, и не заметил, погруженный в свои невеселые мысли, что почти дошел до цели. Пора познакомить читателя с нашим героем. Его звали Евгений Александрович Смирнов, и он, как можно догадаться, был военным врачом. В город его командировали на один день, по нуждам госпиталя. Воспользовавшись случаем, он не мог не зайти к семье. Тревога за близких снедала его с декабря. Он не владел в полном объеме информацией о лишениях блокадников, но и то что доходило до его ушей угнетало все больше... Мама и сестра были смыслом его жизни, всем для него. Особенно, с тех пор как трагически погибли еще до войны его юная жена и маленький сын. Евгений и сейчас не мог без внутренней, жгучей боли в сердце вспоминать тот трагический день, и именно Оленька своей сестринской лаской и любовью вновь зажгла в нем желание жить. Брат и сестра особенно сблизились и тогда-то Женя и узнал впервые о работе Ольги в больнице им. Мечникова. До этого занятый обустройством собственного семейного гнездышка, он и не предполагал чем именно занимается сестра. Казалось бы, медработник как и он сам, лишь другого профиля...Что особенного? Очередная продолжательница их династии врачей, но все оказалось куда сложнее... ...Однако, вот и поворот на Рубинштейна. А затем, маленькая, изящная улица наконец привела Женю к нужному дому. Это был не типичный для Петербурга дом, поражающий своей некрасивостью и при более близком знакомстве - крайнем неудобством для жизни в бытовых условиях. Дом - коммуна инженеров-писателей был, по словам проживавшей там поэтессы Ольги Берггольц самым нелепым в Ленинграде. Однако, при одном взгляде на него Женя почувствовал давно забытое тепло, словно призрачное воспоминание о чем-то хорошем коснулось его нежном крылом. Слишком ясно вспомнилось как он сам бегал сюда еще безусым мальчишкой в далекие, довоенные, счастливые дни. К той самой Веронике, к которой он сейчас направляется...Он любил ее тогда...Самой пылкой, юношеской, наивной любовью...Прошли годы, но помнилось все: тонкий абрис ее лица, копна рыжих кудрей над головой, вздернутый носик, веснушки, делающие ее такой смешной и особенно юной, и большие серо-зеленые глаза. Вероника Кравцова не была красавицей, но эти глаза, сияющие всегда каким-то странным, загадочным интересом, будто недоступным для обычных смертных могли очаровать любого. Евгений помнил и то, что еще один парень еще до него пытался ухаживать за ней, но она ему отказала...Вот только имя и образ того парня давно стерлись из памяти. Да и жив он сейчас? Евгений преодолевал тяжелый подъем по широкой лестнице и невольно удивлялся бессмысленности своих воспоминаний, их не нужности в такую минуту как сейчас. Однако ничего не мог с собой сделать. Встреча, предстающая ему страшила его, ведь разрыв с Вероникой он помнил также хорошо как и их встречи. Как встретит его девушка, которую он незаслуженно оскорбил когда-то? И тревогу усиливала тягостная тоскливая мысль о том, что вообще с ней сделали ужасы блокады? И сестра...Жива ли? Евгений вздрогнул не то от жуткого допущения, не то от морозного воздуха...В подъезде было ничуть ни теплее чем на улице, а подниматься по скользкой, покрытой коркой льда лестнице было сущей мукой. Впрочем он подошел уже к квартире Вероники как тут кто-то окликнул его. -Товарищ военный! Товарищ военный! Хлебца бы... Он обернулся, напротив стоял подросток лет одиннадцати. Худой, в большом, не по размеру полушубке, валенках, закутанный до самых глаз в какой-то нелепый платок, (возможно матери). Евгения поразили его глаза, в них застыло выражение ужасной муки и безнадежности собственного положения. -Помогите, товарищ военный! Жрать хочется, сил нет!