Поздно

Голос режиссера, объявляющий о перерыве после половины смены первого съёмочного дня. Для всех — просто получасовой отдых, для Тины — галочка в её списке дел на сегодня: выдержала. Её коллеги, увлечённые разговором, быстро покидают площадку и торопятся в гримёрки, а Кароль дожидается Пашу и только потом устало поднимается с кресла. Орлов проницательным и уже знающим взглядом оценивает состояние подруги и нервно сглатывает, помогая ей спуститься. Накидывает на хрупкие плечи куртку и в очередной раз злится на артистку, выбравшую летнее платье для съёмок в холодном павильоне. — Ты как? — волнуется, замечая, как неуверенно она спускается по ступенькам. — Давай не здесь, — отвечает, не поднимая головы. И Орлову этого достаточно, чтобы убедиться в своих предположениях. Тина статно вышагивает на каблуках, когда в коридоре сталкивается нос к носу с коллегами. Среди которых он. И только за дверью своей гримёрной позволяет себе расслабиться, медленно опускаясь на бежевый кожаный диванчик. Сбрасывает каблуки и облегченно выдыхает. — Как ты себя чувствуешь? — Паша протягивает стакан воды с лимоном — единственное, что воспринимает её организм в последнее время, — и наблюдает, с какой осторожностью Тина, опираясь рукой на подлокотник, опускается на подушку. — Устала? — От этих фальшивых поцелуев и шуточек — очень, — приподнимается и делает пару глотков. — Мне больно. И Орлов знает, что речь не о физической боли. Он обеспокоен тем, что будет дальше, ведь сегодняшний, восемнадцатый, день декабря — только начало пути. Сильный токсикоз, из-за которого Тина не может нормально есть и из-за которого теряет вес, когда по-хорошему надо набирать, волнует Пашу, видимо, больше, чем Кароль. И кажется, впервые Орлов не знает, что делать. — Может, ты скажешь ему? — осторожничает. — Это ведь и его ребёнок. Кароль поднимает непонимающий взгляд. — Может, мне ещё и Насте сообщить, что я полгода была любовницей её мужчины? — заводится с полуслова и чувствует отвращение к самой себе, произнося свой настоящий статус. — Нет, ты обещал, — пристальнее смотрит на Пашу и знает, что может ему доверять. Поджимает ноги и накидывает на себя лёгкий плед, оставленный Орловым специально для неё. — Переманивать ребёнком я никого не собираюсь. Я ему доверилась, я позволила ему, — память его прикосновений мурашками покрыла её бархатную кожу. — И теперь это точка. Тина не смотрит Паше в глаза. Стыд, который она испытывает, граничит с самобичеванием. Она знает, что однажды им придётся поговорить. Она знает, что в один день они с Настей пересекутся на каком-нибудь концерте, и Кароль не сможет найти слов для Каменских, не знающей, какие страсти бушевали за её спиной. — Может, они уже разошлись, Тина! Может, они давно уже всё решили, и Потапенко встряхнулся, наконец. Ты же избегаешь его, ты ничего не знаешь, Тина! — Орлов уже не понимает, какое влияние оказывают на подругу его слова. Но старается поддержать как может, ведь знает, что Кароль любит. Вопреки всем обстоятельствам, поставившим её в такое унизительное положение. — Может, он один. — Может, — Тина вздыхает и, почувствовав вернувшееся головокружение, замирает на подушке в немой боли, пронзившей виски. — Только я уже не одна. И здесь она права. Внешне ещё никаких видимых изменений, но под сердцем уже почти четыре недели бьётся ещё одно. И этого более, чем достаточно, чтобы принять решение. — Ты уверена, что всё делаешь правильно? Потапенко целый месяц ищет с тобой встреч, — не пытается переубедить, пытается направить. Хоть и сам тихо его ненавидит. — О них с Каменских вообще ничего не слышно. И Горовая молчит. Кароль быстро подавляет надежду, зародившуюся внутри, и, сцепив зубы, поднимает голову с подушки. Усаживаясь, она облокачивается на спинку дивана и отказывается от мысли быть с Потапенко рядом. При любых обстоятельствах. — Их отношения меня не касаются. Это ничего не изменит, — собственные слова тупой болью отдаются где-то в грудной клетке. — Я не могу, понимаешь. И никогда не смогу быть с ним. Я не знаю, что им руководило, какие чувства. И теперь уже не хочу знать, — не врёт. — Я всё простила. Но я просто не хочу больше. Её тоска — непосильный крест. Когда на жизни вечный отпечаток печали, любое падение воспринимается как девятый вал. Так уж сложилось. Тине бывает трудно. Иногда. В дни, когда солнце светит мрачнее или не светит вовсе. Когда уже не остаётся слёз. Когда не остаётся сил и желания бить кулаком об стену и кому-то что-то доказывать. Когда не остаётся эмоций, тех, живых и непосредственных, которые иногда чересчур, иногда слишком. Когда, кажется, не остаётся ничего кроме самой жизни. Вот тогда ей трудно. Чуть-чуть. И один из таких тяжёлых дней пришёл в её жизнь с первыми лучами солнца месяц назад. И тянется до сих пор — одним вечным, не заканчивающимся днём. Кароль в очередной раз наивно полагает, что заслужила, а вот Орлов едва находит в себе силы смотреть на её состояние. — Ты не думаешь, что вам с Лёшей стоит поговорить? — осторожничает. Делает паузу, вглядываясь в лицо Тины, но не встречает никаких эмоций. — Я к тому, что, может, тебе станет легче, если вы всё решите? — и это единственное, чего сейчас хочет Паша. — Ты так нервничаешь. — Я нервничаю, что согласилась на уговоры Завадюка, — она нарушает минутную тишину, а тяжёлый вздох аккомпанирует её голосу, непривычно тихому. — Я знала, что рядом с ним будет невыносимо. Ты говорил, я тоже знала! — мгновенно срывается на крик. — Я знала, что он будет пользоваться тем, что мы на публике, что кругом камеры, — Орлов видит, что Тину неконтролируемо трясёт. — Я хочу, чтобы он просто не подходил! Не трогал. Я не хочу больше этого. Ничего этого не хочу! Понимаешь, я не хочу этого! Задушенный крик мгновенно сменяется пугающей тишиной, когда картинка перед глазами Тины становится нечёткой, а потом и вовсе исчезает, оставляя после себя темноту. Голос Паши отдаётся шумом, от чего хочется закрыть уши — только бы этот звук прекратился. Кароль чувствует, каким прерывистым и тяжёлым стало её дыхание. Вдох-выдох заменяются одним вечным вдохом, пока она отчаянно пытается наполнить лёгкие воздухом. Эти несколько секунд для Тины — вечность, за которую она, кажется, добралась до пустоты. — Тина! — первое, что слышит, когда к ней возвращается нормальное сознание. Орлов, откинувший волосы Кароль назад, судорожно гоняет воздух перед её лицом первым попавшимся журналом и тревожно смотрит на неё, когда Тина, окончательно придя в себя, холодной ладонью касается его руки, давая понять, что журнал можно вернуть на столик, и устало, словно через силу, улыбается. — Тина, хватит! Подумай в конце концов о ребёнке! — Паше с трудом удаётся держать равновесие между просьбой и приказом. — Четвёртая неделя, четвёртая! Ты хочешь глупостей наделать? Он того стоит? С третьей недели стоит угроза, тяжелая беременность — врачи сказали, не я! — Орлов переходит на крик, но держит себя в руках, чтобы их разговор эхом не разлетелся по всему павильону. — Мало того, что ты согласилась на этот чёртов «Голос», когда должна лежать на сохранении, так ты еще давай угробь себя в первый день съёмок! Одумайся, Тина, — последнюю фразу почти с мольбой, садясь напротив нее, практически у ног. — Я знаю, что непросто сейчас. Но мы столько уже прошли. Тебе надо думать сейчас совершенно о другом, — каждым словом аккуратно и бережно пытается проникнуть в самое сердце, которое как никогда должно быть переполнено материнскими чувствами. — Поверь, на твоё состояние всё это время и так смотреть очень не просто, так что же ты творишь? Слова тяжким грузом повисли в воздухе. Тина поднимает на Орлова некогда стеклянный взгляд. Вот только сейчас Паша видит в нём едва уловимые изменения. Веки Кароль медленно опускаются, и через мгновение Тина, устало взмахивая изогнутыми ресницами, шепчет: — Прости, — тихо, честно и больно. Пока оба молчат, успевает пройти тридцать вечностей за три минуты. Тишина кричит, и Орлов просыпается ото сна, завладевшего его мыслями. — Это ты прости. Я просто переживаю за тебя, — бережно убирает от её лица упавшую золотую прядь. — Всё наладится. Нужно время. Её натянутая улыбка, которая так желает быть искренней. Не в этот раз. — Несколько дней назад мне звонила Настя, — невозмутимо, как будто всё, что связано с ними — уже давно пыль. — Всё рассказала: про дом, ремонт. Про чувства, как у них там всё начиналось, — вновь опускает взгляд, и беспокойный локон снова скрывает за своей тенью тоску её глаз. — Мне показалось, она счастлива. И я рада за них! Правда, рада, — не лукавит, но голос предательски дрожит. — Я просто не знаю, как мне реагировать, что говорить ей. Я не хочу ничего рушить, ничью жизнь. Но я же не смогу солгать, — смотрит на Орлова, и он в очередной раз восхищается, сколько мудрости и силы в этой женщине. — Я, глядя в глаза, просто не смогу солгать. Я не умею. И я впервые ненавижу это, — прерывается, но Паша не спешит перебивать. — Я чувствую себя грязной, Паш. Мерзкой. Я ворвалась в чужую жизнь и теперь не знаю, как смотреть Насте в глаза. Если бы я знала! Если бы я только знала, что их связывает что-то, я бы никогда, Паш, никогда! — каждое слово по два раза, потому что ей важно, чтобы Орлов ей верил. — Я просто почувствовала себя счастливой, — шёпотом. — Я так давно ждала этого. И сейчас я понимаю, что это даже не моё счастье было, — горькая ухмылка. — Я его отняла. Паша не находит слов. Встаёт, наклоняется и нежно целует Тину в макушку. Она вряд ли себе признается, но его поддержка сейчас, как глоток свежего воздуха. — Дорогие друзья, через пять минут ожидаем всех на площадке, — голос режиссёра раздаётся по громкой связи, эхом отдаваясь во всех гримерных павильона. Тина сбрасывает с холодных плеч одеяло и, спустив ноги с дивана, делает прерывистый вдох. — Ты как? — спрашивает Паша и помогает обуть туфли, которые Кароль скинула при входе. — Сможешь? — А когда-то не могла? — легко улыбается и, зарываясь в пшеничные волосы, поправляет невидимку. Орлов видит, что Тина оттягивает момент, когда ей всё же придётся встать. Это не в её стиле, и Паша начинает заметно нервничать, не зная, что ему предпринять. В момент, когда Кароль опирается на подлокотник, Орлов на уровне инстинкта одной рукой придерживает её за талию, а второй хватает её ладонь. — Ну смогу я сама встать, господи, — смеётся, но продолжает сжимать его руку, пока комната в её глазах затягивается в воронку. — Всё хорошо. Успокойся. Впервые для Кароль коридор кажется нескончаемой дистанцией, и она уже не уверена, по силам ли ей этот марафон. Слышит, как смеётся Потапенко где-то около сцены, и старается не обращать внимания, приравнивая его смех к сотне других. Старается идти медленнее, потому что понимает — каждый её шаг приближает к нему. С какого момента что-то пошло не так? Тина злится на себя. Старается подавить любые эмоции и мысли, адресованные ему, но в очередной раз проигрывает бой, отдавая победу в руки завладевшими ею мёртвым чувствам. Кароль так старается казаться невозмутимой, что тратит на это последние силы. Уже не чувствуя под ногами пол, Тина облокачивается на стену, по прежнему не отпуская Пашиной руки. На несколько секунд она забывается в каком-то пугающем смятении и ощущает себя заложницей пустоты. Когда Тина, согнувшись, опирается руками на колени, Орлов немеет от страха, что с ребёнком что-то не так. Но Кароль всего лишь пытается спастись от его пристального взгляда и головокружения, которое превращается в чёртовы американские гонки. — Тина? Что? — поддерживает за локоть и готовится перехватить поудобнее, чтобы донести певицу в гримерную, от которой они едва успели отойти. — Живот? Когда темнота в глазах рассеивается, Тина находит в себе силы отпрянуть от Орлова, понимая, что времени на возвращение в гримёрку нет. — Нет, — тяжело на выдохе. — Нормально, — медленно выпрямляется и тыльной стороной ладони убирает скользнувший по лбу холодный пот, стараясь не испортить безупречный макияж. — Ничего не говори, я прошу. Доведи меня до кресла, пожалуйста. Паша молча берет её за руку и, не торопясь, ведёт на площадку, где певице придётся провести не менее шести часов. Потапенко видит, что Тина глубоко в себе. Замечает, как тяжело ей даётся каждое движение, но решает, что ему показалось. Потому что так удобнее. Сейчас Кароль особенно наплевать на Лёшу, который уже сорок минут съёмочного процесса не сводит с неё глаз, потому что главное для неё — отработать. Скакать вверх-вниз по лестнице в неудобном платье утомляет, и в очередной раз, проводив нового участника своей команды за кулисы, Тина с опаской поднимается по ступеням с единственным желанием — поскорее опуститься в кресло. — Ми тебе вітаємо! — произносит нараспев Лёша и торопится к ней навстречу, вставая со своего кресла. Целует в лоб. Как раньше. И если бы она не играла одну из главных ролей в этом дешевом спектакле, то уже давно сбежала бы, не позволив и притронуться к себе. — Потанцюємо? Как собственник, приобнимает её за талию и наклоняется, ощущая её сбившееся дыхание. Ей тяжело стоять на ногах, но Тина бойко держится, потому что не готова терять сознание, падая прямо в его руки. — Давай розбиратися, що сталося з Монатіком? — Кароль спрашивает в каком-то тумане, кладя руки на его плечи и цепляясь за них, как за спасительную соломинку. — Давай розбиратися, хто його заблокував, — Потапенко умело подыгрывает и через мгновение оказывается ещё ближе к ней. — Кажи, кажи. — Хто? Кажи!— продолжает пританцовывать, но чувствует, что за эти несколько секунд Лёши для неё стало слишком много. Каждое мгновение с ним как будто сбрасывает с Кароль маски и обнажает её суть, крича о том, что она — любовница. — Зiзнайся. — Тiльки не зїжджай на Дана Балана, вiн приїхав до нас в гостi, — напоминает про этого нарцисса, сидящего по левую руку от неё и высматривающего её на перерывах. Не хватало только его, чтобы вывести Кароль из себя. — Буде якось некрасиво. — Тина, что ты там делаешь? Я не понял, — долго ждать не пришлось. Парадоксально, но певица тихо благодарит бестактно ворвавшегося в разговор Балана, потому что, наконец, вырывается из объятий Потапенко, так больно бьющих по воспоминаниям. — Сейчас мы переведём, — Лёша ведёт Кароль до кресла, и она садится без сил, понимая, что сцена в глазах начинает двоиться. Певица нервно выдыхает и не подаёт виду. — Тiна, ми тебе вітаємо. Поздравляем Тину! Кароль глохнет. Судорожно сглатывает — в самолёте это всегда помогало. Вот только она не в самолёте. Хоть и давно уже летит в пропасть. Прослушивают последних участников на сегодня. Тина не нажимает кнопку. Не выбирает. И не слушает. Не понимает, откуда у Потапенко столько наглости обращаться с ней так, будто ничего не происходит. «Это наша работа» — снова оправдывает его и придерживается правила — Лёша шутит, Тина смеётся. И спектакль продолжается до последнего зрителя в зале. По окончании мучительных съёмок Паша тут же оказывается у её кресла, и Тина первая покидает площадку, даже не попрощавшись. Лёша провожает её пристальным взглядом и не понимает, почему перед тем как спуститься со сцены, Кароль вдруг останавливается и прижимается спиной к Орлову. Видит, как Паша подзывает оператора, выключающего аппаратуру у сцены, и они под обе руки помогают Тине сойти со ступенек. С каждой секундой у Потапенко в груди нарастает тревога, и мужчине всё труднее это контролировать. Он срывается с места и, проскользнув сквозь толпу системщиков, догоняет Орлова с Тиной уже у самой гримёрки. — Тина, — его голос врезается между лопатками, и она не желает оборачиваться. — Давай поговорим, Тина. Что ты бегаешь, как школьница? В ней ни осталось ровным счётом ничего, чтобы укорить его за эти слова, которые словно кислотой по ранам. Медленно поворачивается и поднимает стеклянный взгляд. — Если в тебе осталось ещё хоть что-то, — проговаривает каждое слово так, будто это её последний шанс достучаться, докричаться до души, о которой он так много говорил в последнее время. — Оставь в покое. Тина высвобождается от хватки Орлова и через мгновение скрывается за дверью гримёрной, без сил падая на диван. Двое мужчин застывают в немой панике, и только Орлов через несколько минут решает прервать тишину: — Для чего это было всё, Потапенко? — тихо, чтобы не услышала Тина, спрашивает, и разочарование в его голосе опережает его мысли. — Нет, может, я чего-то не понимаю. Так ты объясни. Зачем? Пауза, своим молчанием обнажающая сердца и прерывающаяся глубоким тяжёлым вздохом. — Мне с ней было хорошо, очень, — Потапенко невольно улыбается, вспоминая, какими яркими казались лучи солнца, когда он просыпался с ней. — Я знаю, я мудак. Я не хотел, чтобы всё так. Но, чёрт возьми, я запутался. Правда, запутался. С Настей мы уже два года. Последнее время у нас всё пошло как-то... Мне казалось, что всё рушится. Она строит иллюзии, делает вид, что ничего не происходит, — Лёша нервно трёт затылок и не может подобрать слов, до конца не понимая, какого чёрта он распинается перед Орловым. — А Тина, — вновь скользнувшая улыбка, которую Потапенко мгновенно стёр со своего лица. — Мне показалось, я влюбился. Мне с ней, правда, было так, как никогда и ни с кем. В постели она, действительно, безупречна. — Перестань, — Паша злобно осекается, едва сдерживаясь, чтобы не съездить Потапенко по морде. — Это унизительно сейчас звучит. — Да ты не можешь понять! Я реально думал, что я всё решу, что мы с Настей разбежимся. Но в какой-то момент всё снова наладилось. Блять, Паш, — мужчина переминается с ноги на ногу, мечась в каком-то исступлении. — Я уже давно осознал, что я конченая сволочь. Я сразу это понимал! И сейчас мне жаль, что всё так вышло. Я хочу элементарно извиниться, потому что я чувствую себя тварью. Если бы всё можно было вернуть, я бы никогда не поддался мимолётным чувствам. Мне жаль Тину. Мне жаль, что между нами что-то было! Мне, блять, искренне жаль! Паша, ожидавший от этого разговора всё, что угодно, но не это, надеется, что до Тины не долетели его слова. Потому что даже Орлов собирает последние силы, чтобы сдержать эмоции. — Жаль? — переспрашивает, ещё надеясь, что он ослышался. — Это всё, что тобой сейчас руководит? — Да, — Орлов горько сожалеет, когда отмечает, что Лёша не врёт. — Тогда не надо, Потапенко, — лёгкая ухмылка, скорее, как защитная реакция. — Здесь надо бы чувства посильнее. Хрустальное молчание, которое каждый из мужчин боится разбить своим громким неосторожным словом. И Паша, не выдержав тишины, которая ультразвуком въедается в уши, принимает осколки на себя. — Она всё простила. Просто не надо, Лёх, — почти шёпотом, сквозь зубы. — Если ты ещё уважаешь её как женщину, — слова звучат больно для обоих, и мужчины едва выдерживают напряжение, властвующее в воздухе. — Будь аккуратнее с ней, — хлопает Лёшу по плечу и отходит на пару шагов. — Присматривай за ней на площадке. Пожалуйста, — последнее слово особенно выводит, пытаясь усадить его глубоко под кожу Потапенко. — Это моя личная просьба. Лёша не понимает, но картинки сегодняшнего странного поведения Кароль сами кинолентой всплывают в его голове. И спину Потапенко пронизывают мурашки. — С ней что-то не так? — вопрос, скорее, риторический, но Лёша по глупости надеется на ответ. — Думаю, мы друг друга услышали, — Орлов пропускает вопрос мимо ушей и, поспешно отвернувшись, спешит к Тине в гримёрку.