Поздно

— Я думала, мы никогда не закончим, — спрятав руки в карман кашемирового пальто, Тина выходит из павильона, встречая холодный ноябрьский воздух. — Одиннадцать вечера, с ума сойти! — Да уж, что-то затянули, — Потапенко смотрит на часы и отмечает, как с минутной стрелкой исчезает день. — Ты не заметила, что перед Баланом все так хорохорились, даже Завадюк. Мне казалось, что я на встрече выпускников. — Я вообще пока не в восторге, — поправляет воротник и ёжится, ощущая бодрящие для середины ноября минус два. — Как будто не контракт подписывали, а не знаю, что. За это время песню реально в студии записать. Можно было уложиться в час. — Кстати о песне: я уже слышал законченный вариант. Это кто это «в силах тебя приручить», а? — обнимает Кароль за талию и ведёт в сторону своей машины. — Неужели мне наконец-то посвятили песню?! Я так тронут, моя скупая мужская слеза... — Что? Незаметно скользнув, обожгла твою холодную щеку? Дай посмотрю, — перебивая, заливается смехом, резко оборачивается и, встав на носочки, обеими руками касается его лица. Тёплыми ладонями медленно проводит по его коже и отводит хитрый взгляд, когда его рука сжимает её бедра. — Обжигаешь здесь только ты, Кароль, — шепчет горячим воздухом и зарывается в её золотые волосы, манящие уже таким родным запахом. — Не здесь, пупсик, — кидает пару тревожных взглядов на главный вход павильона, но не спешит отстраняться. — Уже, по-моему, и так все догадываются. — Так догадываются, что нас даже рассадили, — ухмыляется Потапенко и, поцеловав любимую, достаёт из кармана ключи от автомобиля. Он услужливо закрывает за Тиной дверь и через пару мгновений уже сам сидит за рулём, рассматривая девушку при свете фонарей, освещающих территорию павильона. Сколько раз повторялся этот вечер? Дежавю. С парковки отъезжает последний автомобиль, и они оказываются одни. Уже давно разгадали: в темноте гораздо лучше видно друг друга, и они оба наслаждаются этой привилегией — побыть вдвоём. Леша распахивает её пальто, расстёгивает верхние пуговицы на рубашке и обнажает её манящие ключицы. Их дыхания. И больше ничего. Так тихо, что Тина, кажется, слышит, о чём Потапенко молчит. И это сводит с ума. Сладким стоном она нарушает властвующую тишину, как только ощущает его губы на своей бархатной коже. Покрывается мурашками и впивается ногтями в его шею, воспринимает каждую минуту с ним как награду и поэтому так жадно присваивает главный приз. Они давно могли уехать, но роль скрывающихся подростков их устраивает. Прятки от посторонних глаз заводят. Словно в их жизни мало адреналина. — Поехали ко мне, — шепчет, заводит машину и выкручивает руль, покидая место их преступления. Она ничего не отвечает. Откидывается на спинку кресла, стирая языком остатки красной помады на своих губах. Они в очередной раз едут на его съёмную трехкомнатную холостяцкую квартиру. Она снова не спрашивает, почему бы им не провести ночь в его загородном доме. А он не рассказывает. И ей уже не важно куда . Главное — с ним. Молчат и наслаждаются интимностью момента. Кароль завораживает ночная дорога, и, погружаясь в свои мысли, она ощущает, как её одурманивает любовь. Спустя столько лет, Тина позволила себе взлететь, зная, как больно будет падать, если ошибётся. Не понимает, зачем растрачивает себя так, словно в ней больше нечего спасать. Плевать. И пусть завтра больно. Зато сегодня — выше возможного.

[...]

Любовь на атласных простынях, промокших насквозь и сохранивших память каждого движения переплетённых тел. Потапенко затягивается Marlboro. Тина тушит сигарету и раскрашивает его тело своими губами. Его разрывающийся телефон и целый мир — на беззвучном. Все проблемы на паузу, пока эти двое заняты друг другом. — Однажды я загадал проснуться с тобой, Кароль, — шепчет прямо в ухо, и слова обжигают, теплом растекаясь по её телу. — Я люблю тебя. Тина глохнет. Умирает. И возвращается к жизни. И этот путь она проходит каждый раз, когда слышит от него эти слова. И каждый раз по-новому дышит сердце. — И я люблю, — горло в тисках, и она даже не понимает, услышал ли он. Не важно. Потому что она уже сверху, обнимает, опускается на его грудь и целует так, как в первый раз. И ночной город, сияющий фонарями за зашторенными окнами, наполнен ими. Будто весь Киев сегодня дышал в унисон, оставив заботы большого города на завтра.

[...]

В восемь часов счастливого утра Тина, аккуратно вырвавшись из объятий спящего рядом мужчины, закрывается в ванной комнате, чтобы ответить на очередной звонок неугомонного Орлова, не имеющего и тени подозрения о том, где и с кем она уже полгода проводит ночи. — Животное, у тебя совесть есть? — спрашивает вполголоса и садится на край ванны, убирая пару мешающих прядей за ухо. На ней футболка Лёши, и это отвлекает её мысли от телефонного разговора. — У меня вообще-то выходной. — А я вообще-то просил тебя ещё вчера скинуть телефон твоего хвалёного дизайнера по интерьеру, — нервный голос Орлова воспринимается тяжело. — Вообще-то ты прекрасно знаешь, что у меня его номера нет и быть не может, потому что ты занималась дизайном своего дома, а не я. Если бы я контролировал этот вопрос, то и проблем бы сейчас не было. А я пообещал людям! В итоге: Тина Григорьевна не берет трубку. — Ой, прекращай, разгунделся, — смеётся, подходит к зеркалу и вглядывается в собственное лицо, отмечая, как изменился её взгляд. — Ну, начнём с того, что ты мне так и не сказал, зачем тебе это нужно. — Это не мои секреты. Так, что? Я жду смс в WhatsApp? — Паша натыкается на выжидающее молчание, закатывает глаза и, усмехнувшись, понимает, что от ответа не убежать. — Господи, да ничего такого. Горовая просила — Потапенко обустраивает семейное гнёздышко, необходимо всё сделать быстро и качественно. Стоп. Ослышалась? Не может быть. Она не готова. Это слишком стремительно. Мысли стаей птиц проносятся в голове, а Тину, потерявшую дар речи, бросает в холодный пот. — Что? Лёша? В смысле — «семейное»? — Кароль произносит и сама не верит, от чего мурашки пробивают кожу до покалывания в онемевших пальцах. За полгода их сомнительных отношений она даже в самом невозможном сне не представляла себя снова невестой. Шокированная, Кароль даже не может понять, хорошо это или плохо. Страшно. Но ведь с ним? Рядом. Тина выравнивает сбившееся дыхание и пытается сконцентрировать внимание на Паше, что-то рассказывающем всё это время. — - Алло, Тина? Ты слушаешь? — нервы Орлова на пределе. — Говорю, с Настей за город собираются переезжать. Ты номер-то скинешь, народная? Кароль не понимает, в какой момент у нее начались проблемы со слухом. Или с головой. Возможно, бурная ночь и столь ранний подъем действует на неё подобным образом. — С какой Настей? Каменских? — до смеха глупый вопрос. — В каком смысле? Они что...? — Тин, честно, подробностей не знаю. Это какая-то тайна за семью печатями, я сам узнал от Горовой два дня назад, — не понимает реакцию Тины, но решает разобраться в этом позже, нервно бросая взгляд на наручные часы. — Свадьбу вроде на весну запланировали. Я думаю, тебе Лёша скоро сам скажет. В общем, я жду смс, до вечера. Сердце пропускает удар. Кароль смотрит в своё отражение и с сожалением принимает свой жалкий вид. Разрешить собой воспользоваться. Дать себя так виртуозно обмануть. Браво, Тина. Открывает кран, и холодная вода резким напором оглушает ванную комнату, эхом отдаваясь в висках Тины. Наклонившись над раковиной, она набирает в ладони ледяную воду и брызгает на лицо, выпуская всё своё отчаяние и злость. Капли на его футболке. Она не старается их высушить. Пусть будут. Это вместо слёз. Выходит из ванной и, желая поскорее уйти, сбежать, исчезнуть, возвращается в спальню. Хочет переодеться в свои вещи. Хочется выключить свет и чувства. И успеть дозвониться Завадюку, чтобы расторгнуть контракт, пока это еще не поздно. — Доброе утро, — его сонный, чуть хриплый голос, который каждое утро был для неё песней. — Иди ко мне, давай ещё немного полежим. Потапенко нежится в постели, где ещё несколько часов назад они, счастливые и возбуждённые, занимались любовью. Тина стоит перед ним, в его футболке, кокетливо прикрывающей бёдра, с распущенными, по-домашнему, чуть небрежно уложенными волосами цвета золотой пшеницы, и не знает, что делать. Беспокойно вздыхает, ступает босыми ногами по холодному паркету и поднимает на него стеклянный взгляд. — Когда ты собирался мне сказать, что женишься на Каменских?