Дневник его жены

      Утро выдалось солнечным и ясным. Сморкала открыл глаза ещё до восхода солнца. Спал он плохо, ему мерещились образы из прошлого. Вспоминались дни счастливой юности, когда сердце его ещё не привязалось ни к кому. Потом ему снилась жена. Во сне она смеялась над очередным озорством Задираки, во сне она была молода и красива. А потом она виделась ему умирающей в этой самой постели. И сердце Сморкалы рвалось на части, а из горла вырывались хриплые стоны, он метался по кровати, не находя покоя.       Когда, наконец, рассвело, он был рад, что эта пытка кончилась. В юности он любил поспать, но теперь он не испытывал былой радости. Сморкала встал и спустился вниз. Там, в небольшом закутке за кухней стояла большая кадушка, полная воды. Он снял рубаху и с наслаждением запустил руки в прохладную воду. Он был рад смыть себя остатки ночных сновидений, не принесших ему отдыха, а лишь разбередивших раны. Вода несколько успокоила его.       К своим пятидесяти пяти годам Сморкала всё ещё был очень крепок и силён. Рука его была по-прежнему тверда, и он мог преподать молодняку пару уроков, как правильно без промаха метать топор. Его волосы почти полностью поседели, оставив тёмными лишь некоторые пряди. Некогда серые глаза несколько потеряли свой цвет и уже не горели тем огнём, как прежде. Когда им было по двадцать, Забияка откровенно насмехалась над тёмной небольшой бородкой Сморкалы. Но сейчас аккуратно стриженная борода и усы почти не носили седины и были украшением мужчины. Широкие плечи и спина сохранили несколько внушительных шрамов от битв его молодости. Он потёр левое плечо, которое всё ещё ныло в том месте, куда вонзилась неприятельская стрела. В отличие от некоторых викингов, ему претило не заботиться о своём теле, поэтому оно было столь же сильным, как в юности, никакого брюха и заплывшего жиром торса. Ежедневные тренировки и работа с новобранцами поддерживали его в тонусе. Забияке всегда это нравилось в нём.       Сморкала направился на кухню, где взял из миски несколько варёных куриных яиц и кусок домашнего хлеба. Однажды Рыбьеног рассказал ему, как его печь, и с тех пор это было его маленькой радостью. Не было ничего прекраснее аромата свежеиспеченного хлеба. Сморкала улыбнулся, вспомнив, как пытался научить печь хлеб жену. Но она чуть не спалила дом. Забияка была неплохой хозяйкой, чего, кстати, никто от неё не ожидал, но выпечка явно не была её сильной стороной. Даже Сольвейг, их младшая дочь, лучше справлялась. Он стремился передать детям свои знания. Старшего сына он лично тренировал, невольно вспоминая, как истязал его отец в своё время. Сморкала изо всех сил старался не вести себя, как он. Но иногда кровь Йоргенсона, не терпящая жалости ни к кому, брала своё. В такие дни Забияка всегда приводила его в чувство, и это была ещё одна причина любить её.       После завтрака Сморкала оделся и вышел на улицу. Деревня только просыпалась. Редкие встречные викинги почтительно здоровались. Он слегка склонял голову в знак приветствия. Утро, несмотря на солнце, было морозным. Весна ещё не вступила в свои права. Сморкала плотнее закутался в меховой плащ.       Первым делом он зашёл в доки. Здесь полным ходом шла подготовка к похоронам его жены. Огромная погребальная ладья, на носу которой были высечены Барс и Вепрь, переплетавшиеся шеями друг вокруг друга, стояла возле причала. Вокруг суетились жители, поднося дары, которые Забияка должна была забрать с собой в Вальхаллу. Несколько месяцев лучшие мастера Олуха трудились над ладьёй. Сморкала до последнего сопротивлялся, наивно полагая, что это отсрочит кончину супруги, но Забияка настояла, чтобы всё было готово заранее. «Я не хочу опоздать на пир с богами», — говорила она. Сморкала заметил неподалёку Бьёрна — он отвечал за церемонию и подготовку к ней. Как удачно, что Иккинг взвалил всё на плечи этого викинга, сам Сморкала ни за что бы не справился. Он махнул рукой Бьёрну в знак приветствия и направился дальше. Чуть позже днём он вернётся сюда, чтобы навсегда проститься с той, которую он любил. Но сейчас он не хотел наблюдать за тем, как викинги готовятся к похоронам одной из самых почитаемых женщин Нового Олуха.       Сморкала пошёл дальше. На улицах становилось многолюдно. Встречные прохожие кланялись ему. Его уважали как члена Совета и приближённого к семье вождя. Он был тестем молодого правителя, одним из первых драконьих наездников. Он был живой легендой. Славный воин и прекрасный наставник. Многие выражали ему своё сочувствие. Сморкала кривился, благодаря, но внутри всё клокотало, он хотел уйти от этого назойливого внимания подальше.       Он шёл в единственное место, где его поймут и поддержат. В единственное место, где кипела настоящая жизнь. Особенно теперь, когда родилась малышка. Церемония имянаречения ещё не состоялась. Смерть Забияки сильно шокировала всех. Сольвейг лишилась матери в тот же день, что обрела собственную дочь.

***

      — Сморкала! Какой сюрприз! — воскликнула Астрид, распахивая дверь. — Как ты?       — Ничего, спасибо. Как там Сольвейг? Малышка вам не мешает?       — О! Она чудо! Ни капли не мешает. Да и привыкли мы — тут детей полный дом. К тому же пристройка с их комнатами далеко от нас, — ответила Астрид, закрывая за гостем дверь и принимая его меховую накидку. — Проходи, не стой, как не родной, — слегка подтолкнула она его в сторону гостиной.       В такую рань большинство нормальных викингов ещё спали, но только не в этом доме. Здесь всегда кипела жизнь. В большом доме вождя жили Иккинг и Астрид, их дочь Зефир с мужем и детьми и Наффинк со своей супругой и дочерью Сморкалы — Сольвейг. Недавно у них родилась дочка, второй их ребёнок. Сморкала обожал своих внуков. Он хотел подержать на руках новорождённую, но пока у него не было такой возможности. Он видел её всего мгновение, чтобы засвидетельствовать рождение. Всё так навалилось в последние дни.       — Они ещё не спускались. Сейчас выйдет Иккинг, чтобы составить тебе компанию. Я принесу тебе что-нибудь выпить. Завтракал?       Астрид суетилась вокруг гостя. Он молча кивал, усаживаясь в кресло у камина. За годы дружбы, а теперь и семейных уз их детей, они все очень сблизились, чего никто из них не мог ожидать. Вся та неприязнь, которую испытывала Астрид к Сморкале в годы их юности, так прочно врезалась ему в память, что он никак не мог принять эту новую хлопочущую вокруг него жену Иккинга. Странно, но казалось, что она совсем не изменилась за прошедшие тридцать лет. Те же светлые волосы, убранные в косу, скрученную узлом. Большие голубые, словно небо, глаза. Та же грация в движениях. Разве что стала она не так стройна, как прежде, да морщины избороздили лицо. Но даже сейчас она была красивой женщиной.       Астрид же пыталась себя чем-то занять, чтобы не вспоминать о смерти подруги, с которой они стали очень близки в последние годы, особенно на почве внуков. Ничто не сближает лучше, чем эти крошечные комочки. Астрид смотрела на Сморкалу, как осунулся он за последние дни, как ссутулились его могучие плечи, как потускнел его взгляд. И ей было страшно. Страшно, что жизнь подходит к концу, что она так же может потерять Иккинга, а он — её. Она чувствовала боль Сморкалы, как свою собственную. Ей было жаль его. Они столько пережили вместе, что теперь очень странно, что кого-то из их команды больше нет. И уж совсем странно, что это именно Забияка — такая энергичная, заряжающая всех вокруг.       По деревянной лестнице с привычным лязгом спустился Иккинг и совсем не по-Иккинговски обнял вставшего ему навстречу Сморкалу.       — Мне так жаль, — сказал он. Борода бывшего вождя давно стала седой, а в некогда каштановых волосах теперь было больше белизны. Фигура Иккинга, хоть и сохранила былую стройность, всё же приобрела некоторую грузность. Его движения были не столь неуклюжи и быстры, как в молодости. И только глаза, ярко-зелёные глаза, смотрели всё так же, как и раньше, внимательно, твёрдо и мудро. Сейчас одет он был по-домашнему — в простые льняные штаны и рубаху, подпоясанные простой верёвкой.       — Ну ладно тебе, обниматься с женой будешь. Пусти меня, — несколько раздражённо произнёс Сморкала, выбираясь из дружеских объятий. Но где-то в глубине души ему была приятна забота друга.       Иккинг собирался что-то ответить, но тут в гостиную вбежала орава детишек: сыновья Зефир — Стоик десяти лет и Олав восьми лет — и Эирик — сын Наффинка и Сольвейг, внук Сморкалы четырёх лет. Они принесли в помещение громкий смех и шум. Стоик и Эирик гнались за Олавом, пытаясь отобрать у него игрушечный щит, но мальчик, ловко огибая столы и стулья, ускальзывал от преследователей. Когда Стоик и Эирик окружили Олава, он прополз под ножками кресла и оказался прямо в руках у Сморкалы.       — Дедушка! — радостно воскликнул мальчишка. Хотя тот и не был родным внуком Сморкалы, но мужчине было приятно, что его таковым считали и называли внуки его друзей.       — Привет, пострел. Чего носишься, как Хвостокол?       — Они хотят мой щит! — Олав ткнул пальцами в старшего брата и внука Сморкалы.       — Дело серьёзное. Давай покажу, как можно проучить этих приставал, — сказал викинг, забирая красивый круглый щит у мальчика — явно работа Иккинга. — Ну, давайте, отнимите у меня щит, — подбодрил он Стоика и Эирика, и те ринулись на него с задорным смехом.       Сморкала, перехватив щит, осторожно отбил им Стоика, а Эирика аккуратно оттолкнул рукой. Дети отступили, но потом ринулись на него с новой силой. Тогда он схватил своего внука за рубашку, щитом удерживая внука Иккинга на расстоянии, а потом, ловко развернувшись, бросил щит Олаву и поймал Стоика освободившейся рукой. Щекоча то одного, то другого мальчишку щетинистой щекой, под их звонкие визги, он тяжело плюхнулся обратно на кресло, насильно удерживая их у себя на коленях. Дети были счастливы. Они наперебой кричали что-то и смеялись, а Сморкала чувствовал себя живым впервые за долгое время. Он любил этих мальчишек.       Он вспомнил, как он боялся становиться отцом до рождения своего первенца. Он ждал, что Забияка забеременеет, и страшился этого. Он до ужаса боялся стать таким, как его собственный отец. Но может, не зря Слюнявый был не самого высоко мнения о сыновьей силе характера. Как только Сморкала взял на руки Снорри, он понял, что никогда не причинит боли этому крошечному существу. Он обожал своих детей и внуков. А они обожали его. Сморкала бывал строг, но любил и баловал их. Он играл с ними, обучал всему, что знал. Снорри искренне любил своего отца. Жаль, что сейчас его нет дома. Надо будет навестить Келду, узнать, как она там. Хотя они, конечно, увидятся на похоронах… Мысль о предстоящей церемонии заставила его снова почувствовать боль в груди, расползающуюся по всему телу. А он ведь всего на мгновение испытал радость.       В этом шумном доме Сморкала позабыл о печали. Они был благодарен Карасикам за то, что они его друзья, семья и опора. Он редко говорил это вслух, всё чаще бурчал на них, но он любил их всем сердцем. Вот, что отличало его от Слюнявого. Сморкала умел искренне любить всех, кто был ему дорог. Отец видел в этом слабость. А Сморкала наконец понял, что в этом была его сила. Хотя бывали дни, когда он никого не хотел видеть и знать, а хотел побыть один. И тогда он огрызался на всех, рычал. Забияка отгоняла всех от него, а он всё равно уходил куда-нибудь на окраину деревни, в лес или на Арену, чтобы спрятаться ото всех.

***

      Церемония прощания началась. На берегу собралось множество людей. На погребальном драккаре в лучшем своём наряде, в роскошном бордовом платье из тончайшего сукна, расшитого узорами с символикой Торстонов и Йоргенсонов, лежала Забияка. Её волосы были заплетены в две густые косы и лежали на груди. Она была так прекрасна, словно просто уснула. Сморкалу не смущали её морщины, образовавшиеся в уголках губ — свидетельство её строгости — и в уголках глаз — свидетельство её частого веселья. Между бровей залегла глубокая складка, которая не разгладилась даже сейчас. Сморкалу смущали её закрытые глаза. Такие любимые электрическо-голубые, ясные и яркие. Они то горели огнём, то светились нежностью, то искрились от смеха. Но он больше никогда этого не увидит. И эта мысль так глубоко ранила сердце, что ему приходилось заставлять себя нести носилки с её телом на специальный помост на ладье. Вокруг были сложены дары для богов Вальхаллы — утварь, посуда, кое-какие из украшений. Её верный щит и копьё лежали рядом с ней возле ложа, вокруг которого жители собрали хворост.       Сольвейг и жена Снорри, Келда, попрощались с Забиякой ещё в том шатре, где лежало её тело в ожидании похорон. Сольвейг с помощью Астрид обмыла мать и одела её. Но Сморкала запретил кому-либо дотрагиваться до её седых с пшеничными прядями волос. Он сам причесал её гребнем, который подарил ей, привезя с одного из походов в соседние земли. И он сам заплёл ей косы. Сморкала любил расчёсывать длинные волосы своей жены. Это была их маленькая традиция. В конце длинного дня, когда они, занятые своими делами, могли и не свидеться ни разу, в своей спальне Сморкала расплетал косы своей супруги и расчёсывал её волосы, путаясь в густых светлых прядях. Он завороженно смотрел, как длинное золото волос скользит по его загрубевшим пальцам. Он любил исходящий от них запах — морской воды и разнотравья Нового Олуха. Они пахли домом. Готовя её к погребению, заплетая в последний раз её роскошные волосы, он прощался с ней, вспоминая самые счастливые моменты их жизни. Да, эта женщина временами доводила его чуть не до безумия. Они иногда так спорили, что вся деревня слышала. Но сейчас Сморкала не хотел об этом думать. Он вспоминал её глаза, тело, прохладу длинных пальцев, стройный стан, её дыхание, касавшееся его лица, прикосновение губ. Никогда они не раскроются больше, чтобы ответить на его поцелуй, никогда она не произнесёт его имя. Сморкала тихо плакал и плёл ей косы, шепча слова любви. Он провёл долгие часы в этом шатре.       Наконец, он почувствовал, что не может больше здесь находиться. Завтра её душа будет в мире лучшем, чем этот. Он посмотрел на неё, такую прекрасную, ещё раз поправил косу и вышел из шатра, прошептав: «Спокойной ночи, Заб».       Теперь она лежала на погребальном драккаре, который вскоре вспыхнет огнём и уплывёт в неведомую даль. На ладье остались лишь он и она. Сморкала присел аккуратно на её ложе, погладил её лицо, волосы, руки. Он нежно поцеловал её в висок и прошептал на ухо последние слова любви и прощания. Потом он вернулся на берег и встал рядом со своими друзьями и семьёй. Никто не скрывал своих слёз. Здесь не было только Снорри, и Сморкала очень жалел, что сын не попрощается со своей матерью. Но рядом стояла его жена, держа за руки их дочерей.       Иккинг вопросительно посмотрел на Сморкалу:       — Ты готов?       Тот кивнул, и Иккинг подал знак лучникам. Драккар отплывал от берега, паруса надулись попутным ветром.       — Готовсь! — крикнул командир. Лучники подняли горящие стрелы и прицелились. — Огонь! — взмах руки, и десятки стрел устремились в одну точку — тёмный драккар, в центре которого лежала дочь их племени, воин, жена, сестра, подруга, мать и бабушка.       Сморкала больше не сдерживался, он плакал, рыдал, его плечи тряслись от всхлипываний, слёзы текли по его щекам ручьём, и он не пытался их вытирать. Боль рвалась из самой глубины его сердца. Рядом стоял Задирака, поддерживая его и тоже плача. Сольвейг стояла позади рядом со своим мужем, держа на руках младенца, укутанного в пелёнки. Церемония имянаречения должна будет состояться через несколько дней, поэтому новорождённую пока все называли «малышкой». Эирик держал Наффинка за руку. Его детское личико было печально. Но скорее не потому, что он грустил, а потому что все вокруг были так печальны. Он не узнавал своего дедушку, такого сильного, а сейчас такого убитого, что казалось, толкни его мизинцем, и он рухнет в бездну.       Викинги прощались с Забиякой. Драккар уплывал всё дальше, и вскоре племя стало расходиться. На берегу остались лишь члены семьи и бывшие драконьи всадники. Первыми разбежались дети, за ними ушли и их родители. И вскоре на берегу осталось лишь пятеро тех, кто дружил с тех пор, как они были детьми. Тех, кто прошёл через многие испытания. Справа от Сморкалы стоял Задирака и Рыбьеног, а слева — Иккинг и Астрид. Бывший вождь крепко сжимал плечо брата. О, он не хотел бы оказаться на его месте. Но это неизбежно. Никто из них почему-то не думал всерьёз о смерти, она казалась такой далёкой, почти нереальной. Но отсутствие Забияки явственно ощущалось сейчас, когда они смотрели на исчезавший вдали драккар.       — Идём, — сказал Иккинг, похлопав по плечу Сморкалу. — В Большом Зале давно готова погребальная тризна. Мы должны проводить её по всем правилам.       Сморкала кивнул, и все вместе они направились к величественному зданию.