Season Of Fall

Руки меня не слушаются: пальцы цепляются друг за друга, ногтями царапают кожу, выкручивают запястья. Я жалею, что не надела перчатки. Для полной игры в незнакомцев они подошли бы идеально, к тому же это своего рода дистанция от любого, кто захочет прикоснуться ко мне или пригласить на вальс. Я ни с кем не танцую и, похоже, умудрилась слиться со стеной даже в красном платье. Единственный, кто должен обратить на меня внимание, легко проникнет в Хогвартс сегодня вечером и узнает меня. Кто-то угощает меня пуншем и исчезает, но я беру бокал, только чтобы занять руки и не делаю ни глотка. Туда могли подлить алкоголь или какое-нибудь зелье, а я не хочу испытывать на себе добрую или злую волю незнакомца. Худшая в мире идея – пить то, за чем ты не следил, но бокал неплохо работает для того, чтобы вежливо отказываться от танцев, пока одному из кавалеров это не начинает казаться неубедительной отговоркой. Он останавливается передо мной и протягивает ладонь в немом приглашении. Мое сердце коротко замирает, когда я вкладываю свою руку в его. – Окажете мне честь танцевать со мной? – он отвешивает грациозный полупоклон. Не успеваю я сделаю и полшага вперёд, как чужие пальцы смыкаются на моей кисти. Я иду за ним, сквозь расступающихся людей, пока он наконец не останавливается в центре танцплощадки. Ещё один идеальный поклон, и незнакомец притягивает меня ближе. Мне отчего-то кажется, что я ошиблась. Что-то не так. Я могла перепутать, ведь я не знаю костюма Джеймса, и эти короткие слова были совсем не похожи на него. Он кладёт мою безвольную руку себе на плечо и опускает свою мне на спину: я начинаю паниковать, паниковать на пустом месте – и не могу пошевелиться. – Вы передумали, мисс? Или ожидали, что вас пригласит кто-то другой? Сердце скребут железные когти. Нутро переворачивается. Сегодня проникнуть в Хогвартс проще простого. Это может быть кто угодно. Но это именно он. Адриан. Я слабо пытаюсь высвободить руку, и он отпускает меня, но только наполовину: продолжая удерживать за вторую ладонь, Адриан позволяет мне отстраниться, только чтобы легко притянуть обратно и снова заключить в стальные объятия. Вальс так не танцуют, но это и не вальс вовсе: это материализованный, сгущенный ужас. На этот раз я намеренно путаю шаги, ожидая, что в раздражении и злости он бросит идею танцевать со мной, но каким-то чудом ему удается выравнивать и возвращать меня каждый раз, когда я двигаюсь невпопад. Его лицо становится все более удивленным, и я не сдерживаю торжества: сейчас он подумает, что обознался, потому что я не могу так плохо танцевать, и отстанет от меня. Но Адриан упорно продолжает кружить меня по залу, несмотря на мои попытки все испортить. Наконец, он останавливается. – Мел? – он внимательно изучает мое лицо, все еще удерживая мои руки. Все плывет перед глазами. Мне не удалось его провести. Он знает, что это я. Но он никогда не назвал бы меня Мел и никогда не сделал бы это так тепло… – Джеймс? – одними губами шепчу я. Он кивает. – Я не узнала тебя. – Да, я заметил, что ты как-то напряглась. Я даже подумал, что сам обознался. Красивое платье. – Спасибо, – лепечу я, все еще пытаясь прийти в себя. – А когда ты научился так танцевать? – Как «так»? – фыркает Джеймс. – Так хорошо, – отвечаю я, не сразу сообразив, что фраза звучит двояко. – Я пыталась все испортить, но… ты мне не позволил. Он откровенно смеется. – Очень похоже на наши отношения. Я легонько толкаю его в грудь. – Я ходил на все хогвартские балы, даже когда был младшекурсником и меня не пускали. Так что было время научиться. К тому же мне нравится танцевать, а у меня легко получается все, что мне нравится. – Значит, я не очень-то тебе нравлюсь? – дразнюсь я, окончательно успокаиваясь. – Ты – весьма упрямое исключение. Можешь принять за комплимент. – Приму. – Станцуем снова? Если ты убедилась, что это я. Это предложение неожиданно меня смущает. Джеймс тянет меня обратно на танцпол и мягко вливает в поток музыки. Я сама не замечаю, как подстраиваюсь. Он ведет так непринужденно и смело, как нельзя ожидать ни от сдержанного аристократа, ни от неопытного студента: в этом есть нечто большее, какая-то естественная уверенность, непреодолимая сила, которая убеждает меня следовать за ним, отвечая на каждый шаг или движение. Мы прежде никогда так не танцевали. Меня будто подхватывает высокой волной трепета и эйфории, а потом снова опускает землю, пронизанную горячим пульсирующим чувством. Это любовь. Настоящая магия. Сколько такой скрывают Чары Незнакомца? Есть ли здесь еще такие – воодушевленные и обреченные? Танцующие свой, возможно, первый и, вероятно, последний танец? Держащиеся за руки так крепко, что ничто не сможет разлучить их, если только они сами не разожмут пальцы? Мне становится больно и тревожно, но я не отпускаю ладонь Джеймса, даже когда стихают последние аккорды. Музыка продолжает звучать внутри меня. Я подаюсь вперед и целую его на глазах у всех – посторонних и чужих, не понимающих дозволенной им роскоши касаться друг друга всегда, без масок и чар, без запретов и обещаний, которые были даны за них. Его руки перехватывают меня за талию и вжимают в свое тело – так близко, что мы почти мешаем друг другу дышать. – Пойдем отсюда? – спрашивает Джеймс, и я первая устремляюсь к выходу, понимая, что сразу за дверью чары спадут, и я смогу увидеть его лицо, расцеловать и навечно замереть в его взгляде, как бабочка в янтаре. Но снаружи у нас нет времени – слишком много людей – и мы бежим прочь, пока никто нас не узнал. Черная мантия, в которой я пришла, осталась где-то в зале, но я не чувствую ни холода, ни ветра, поддаваясь только теплу руки, влекущей меня вперед. Шорохи стихают, мы спускаемся вниз под Гремучую иву и за одно мгновение выходим внутри прогретой камином хижины. Я наощупь передвигаюсь в полутьме, пока наконец не обнимаю Джеймса за шею, почти повисая на нем. Усталость от бега и легкий озноб накатывают на меня внезапно и тяжело, так что я позволяю спиной вперед отвести меня к огню. Ладони Джеймса ласкают меня жарче, чем пламя, оставаясь на открытой платьем спине гораздо дольше, чем должны. Не давая ему никакой возможности отстраниться, я снова нахожу его губы и замираю с ними в нежном касании. Я могла бы стоять так вечность. Он делает шаг вперед, и я упираюсь в письменный стол, путаясь в тяжелой юбке: Джеймс приподнимает меня и усаживает на столешницу, продолжая блуждать руками по моей талии. Этого мало. Плотная ткань не пропускает прикосновений, будто стекло. Я пробираюсь пальцами за воротник его рубашки – единственный доступный мне участок кожи оказывается раскаленным, и я приникаю губами к его шее, исступленно целуя. По спине бежит холодная застежка, и я помогаю спустить со своих плеч платье – невыносимо жесткое по сравнению с тем, как дотрагивается до меня Джеймс. На полу оказывается его пиджак и в четыре руки расстегнутая рубашка. Я мечусь между потребностью прижаться к нему всем телом и желанием покрыть его поцелуями, но не получаю ни того, ни другого: он тянется к моей груди, мягко прихватывая губами мой сосок, и я выгибаюсь ему навстречу, пытаясь обвить пояс ногами, несмотря на мешающее платье. Джеймс подбирает мою юбку выше, проводя рукой по моему бедру, и это ощущается будто живое электричество. Когда его ток достигает моего сознания, оно на миг светлеет, и я понимаю, что мы никогда еще не заходили так далеко. – Стой, погоди, – я вздрагиваю от очередного нежного укуса, – мы не можем… если Адриан узнает… Все останавливается. Наши руки замирают, стихает шорох одежды, я едва дышу, хотя мне чертовски нужен воздух. Мурашки прекращают ход по моей коже. Джеймс поднимает голову, и в его глазах я уже вижу то, что он только собирается сказать: – Адриан? Ты даже сейчас думаешь об Адриане? – Я… – Ты могла бы просто сказать, что не хочешь или не можешь, или что угодно – я бы понял! Но это… Ты отталкиваешь меня, никогда не позволяешь приблизиться и помочь! Ты не веришь, что я могу помочь тебе! – Джеймс… – я пытаюсь собраться с мыслями. – Ты собираешься выйти за Адриана и притвориться, что все это время ждала его? – он отталкивается от стола и отступает на два шага. – А я тогда просто развлечение для тебя? Игрушка, чтобы было не так тоскливо ждать брачного ложа? Я дергаюсь, почти подняв руку, чтобы ударить его. На моей ладони даже возникает фантомный хлопок от пощечины, и эта невидимая отдача отрезвляет меня. По лицу и шее гадко разливается стыд – то ли потому, что я едва не сорвалась – как Адриан или моя мать, – а может, из-за всего, что выслушала. Я не могу выдавить из себя ни одного слова, тем более сложить их в объяснение, оправдание… Разве я должна оправдываться? За отказ? За то, что я думаю о последствиях, которые коснутся не только меня, но и тебя, Джеймс, тоже? Что я вообще могу сказать сейчас? Тяжело сглотнув, я опускаю глаза и надеваю платье. Где-то потерялись туфли, но у меня нет желания искать их, даже если придется возвращаться босиком по земле. Мне просто надо уйти отсюда. От него. От всего, что произошло в этой комнате. Просто оставить это здесь и, по возможности, забыть. Потом мне в голову придут какие-нибудь хорошие слова или… – Ты даже ничего не ответишь? Я смотрю на спокойное, полное внутреннего гнева лицо Джеймса, и несколько раз моргаю, в надежде, что мне это привиделось. Но нет: он смотрит на меня с незнакомыми мне раньше чувствами – ярости и едва уловимого разочарования. У меня печет в грудной клетке, хочется выцарапать это ощущение наружу и отбросить подальше, но мои глаза заволакивает туман, и я спешу к подземному ходу, чтобы слезы не успели вырваться. Платье цепляется и рвется на лоскуты, но к четвертой дыре я начинаю получать от этого странное удовольствие. С громким шорохом на коряге повисает целый клок красного шелка, и я усмехаюсь – один раз и еще один, а потом начинаю хохотать и рыдать – громко, бесслезно, не переставая идти. К тому моменту, как над моей головой показывается синее, полное звезд небо, во мне уже нет ни плача, ни воя, ни переживаний, только гулкая, как ночь, тишина.

***

Николь пришла позже меня, и я хочу собраться перед тем, как она проснётся, но на то, чтобы подняться с постели уходит слишком много времени. Я не засыпаю – просто медленно и тяжело моргаю, глядя в балдахин над кроватью. Вчерашний вечер превратился в кошмар, но я не помню, мучал ли он меня ночью. Наверное, нет. Я ведь понимала, что может наступить день, когда я и Джеймс окажемся по разные стороны и дальше вместе не пойдём. Но встречи продолжались, мы были счастливы и длились, длились, длились… Будильник Николь приводит меня в себя. Бессознательно я встаю и иду в душ: впереди по-настоящему тяжелый вечер, который может закончиться ещё хуже вчерашнего. Но я готова к нему. Нет ничего, к чему я не была бы готова теперь. Я выхожу, и Николь тут же занимает мое место в ванной. Мы быстро научились не пересекаться без необходимости, и оказалось, что необходимости нет. Мы были не нужны друг другу, не понимали друг друга и не имели никакого желания понимать. Сначала мне показалось, что я потеряла подругу, но потом осознала: никакой подруги у меня и не было. Не уверена, что меня волновало это, пока я была с Джеймсом. В Большом зале уже накрыт завтрак, но за столами всего несколько человек. Не знаю, во сколько закончился бал и разнеслось ли его настроение по спальням, но к восьми пятнадцати здесь нет даже профессоров. Украшения сняты, на полу нет и одной паутинки: как будто мне и правда все привиделось. Может, пока я бежала прочь из зала вместе с Джеймсом, я заскочила в комнату страха, устроенную слизеринцами? Может, магия боггартов отразила мои страхи? Я сажусь на своё привычное место, но не успеваю понять, что из осточертевшего меню мне хочется меньше всего, потому что на меня обрушиваются хлопки крыльев и странный клёкот. Подскочив, я удерживаю от падения кувшин, на который приземляется необычного вида птица. Пестрая и крупная, не похожая ни на попугая, ни на привычную сову. У меня нет догадок, кто мог прислать мне письмо или посылку таким способом, но, судя по внимательному взгляду почтальона, он прибыл по адресу. На его животе закреплена тонкая непрозрачная сумка, и я, осторожно протянув руку, вытаскиваю из неё небольшое письмо. На нем только мое имя, без намёка на отправителя. Под насмешливым взглядом птицы я стучу волшебной палочкой по конверту и, не увидев опасной реакции, распечатываю. Формальное приветствие, чуть больше половины страницы письма, но меня интересует имя в конце. Оно повергает меня в шок, ступор и недоумение. Что ей от меня понадобилось? «Мелани, знаю, что первым делом ты прочтёшь подпись внизу страницы, поэтому не стану тянуть время. Возможно ты помнишь Сандру – девушку, которая на лагерной ярмарке сидела в шатре, притворяясь гадалкой. Она не притворялась. В конце смены она призналась мне, что и правда может видеть будущее и ее специфичный дар позволяет узнать лишь то, что невозможно изменить. Летом она предсказывала всем простые легкие события, но это не все, что она действительно видела. Она отказалась говорить, что будет со мной, и тогда я спросила про Джеймса. Мне все равно, что ты сейчас подумаешь обо мне. О Джеймсе она сказала лишь пару слов, которые не давали мне покоя три месяца. Она увидела очень темную магию рядом с ним, а ещё – девушку, которая оставляет его с этой магией один на один. У меня нет сомнений, что эта девушка – ты. Вся эта история с мрачным женихом и магическим контрактом – это приведёт Джеймса к гибели. Знаю, что Сандра сказала мне не все, но ее испугало то, что она увидела. Темная магия и девушка, которая оставляет его в беде. Никто не может это предотвратить. Но теперь ты знаешь. Теперь ответственность за это на тебе. С надеждой, что ты действительно его любишь, Бренда» Еще несколько секунд я слепо смотрю на текст, а потом снова перечитываю. Это абсурд. Какая еще темная магия, с чего она решила, что я оставлю Джеймса? Зачем Сандре смотреть в будущее того, кого она не знает, и уж тем более, зачем Бренде писать мне все это? Это какая-то нелепость или подвох, просто бред! Перед глазами встает вчерашний вечер, когда я ушла, не сказав Джеймсу ни слова. Но там не было и не могло быть темной магии. Откуда она вообще может взяться? И если я теперь знаю, что не должна оставлять его… или мне придется оставить, потому что будущее не изменить? Черт бы побрал эти предсказания! Никогда не знаешь, как толковать их туманные обороты и обтекаемые фразы! Почему эти гадалки не могут держать свой рот на замке?! Да нет же, это Бренда ее попросила! А теперь прислала свои сумасшедшие домыслы мне, обвиняя во всех грехах! Я складываю письмо до размера галлеона и сую в карман сумки. Может, попросить совета у мадам Ностры? Я давно не хожу на прорицания, но, кажется, она действительно хорошо знает свой предмет. Черт бы побрал эти предсказания! Я встаю, собираясь уйти, но вспоминаю, что так ничего и не съела, поэтому усаживаю себя обратно и втыкаю вилку в яичницу на ближайшем блюде. Невыносимая стерва эта Бренда!

***

Снимок цветной, но тёмный, и кроме людей в бальном зале фотоаппарат поймал собственную вспышку: раз в три секунды она мерцает, выхватывая из массы две фигуры. Статный, крупный мужчина чуть склонил голову, чтобы прошептать что-то своей спутнице – высокой и тонкой девушке, доверчиво внимающей его словам. Мигнувший свет будто парализовал их, пока остальные продолжили двигаться. И сколько бы раз я ни смотрела на фото, они не раскрывают и капли своей тайны. Фигуры снова вспыхивают: первой темноту прорезает зеленоватая искра – от крупного квадратного камня, ограненного в кольцо на указательном пальце девушки. – Что рассматриваешь? – Скорпиус садится на подоконник напротив меня и безмятежно закидывает на него ноги. – Просто старый газетный снимок, – я скручиваю бумагу и зажимаю в кулаке. – Ты готов? – У нас ещё есть время, – не взглянув на часы, отвечает он. – Мне кажется, что, чем быстрее мы уедем, тем быстрее вернёмся. Не могу сидеть и просто ждать, – признаюсь я. Скорпиус моего нетерпения не разделяет: будто ему не предстоит самый трудный разговор в его жизни. А мне предстоят два. – Ты придумала, что подарить дедушке? От неожиданности и абсурдности вопроса, я нервно усмехаюсь. – Что-то кроме наших жизней? – Я тоже решил, что этого достаточно, – улыбается Скорпиус. – Хотя подумывал подписать открытку. – «С днем рождения, любимый дедушка! Пожалуйста, не заставляй нас вступать в брак с Селвинами»? – «Не лишай нас наследства и не проклинай предсмертно», – добавляет он. – Дедушка еще нас переживет, – закатываю глаза я. – И женится в третий раз. – Хоть бы все-таки на Аделе! – Это все еще слишком жестоко. – Ты прав. Слишком жестоко награждать нас такой бабушкой. – К тому же, тогда она будет иметь доступ к изменению кровного договора, – продолжает Скорпиус. Я озадаченно хмурюсь. – Нет, не будет. – Да ну? Официально она станет Гринграсс, а потом переживет деда и получит все его права. – Нет, – я мотаю головой, сбитая с толку. – После смерти дедушки распоряжаться договором будут наши мамы… Разве нет? Или отцы? – Кровный договор не только заключается на крови, – Скорпиус понижает голос и придвигается ближе, хотя в гостиной рядом с нами никого нет. – Он еще и передается лишь наследникам рода. – То есть его дочерям, – возражаю я. – Давай серьезно: он не женится на Аделе, а Адриан не позволит ей выйти за него замуж, какие бы благие цели за этим ни стояли. – Астория и Дафна – наследницы его состояния. Но они больше не носят фамилию Гринграсс, а значит не имеют власти над договором после смерти отца. – Это… невозможно. Нелогично, – с нажимом говорю я, уповая на то, что Скорпиус включит рациональное мышление. – Это древний магический договор на крови, Мел, – почти шепотом произносит он. – Для него замужние дочери навсегда покинули род и перешли в семью мужа, взяв его фамилию. А вот новоиспеченная жена, пришедшая в род Гринграссов… Я ошарашенно выдыхаю. Мне вдруг приходит в голову жуткая, почти парализующая мысль. – Значит, если с дедушкой что-то случится… – у меня сжимается горло, – мы вообще потеряем доступ к договору. Гринграссов, кроме него, больше нет! – И только Селвины окажутся у руля, – Скорпиус озвучивает то, что я даже в голове своей не произносила. – Но дедушка еще молод. У тебя же не было плана отравить его, чтобы передать права своей матери и уговорить ее расторгнуть договор? Он смеется, чтобы разрядить обстановку, но я не могу даже улыбнуться. Может, у меня и есть шанс убедить мать – вечер покажет, – но убивать деда… – Мерлин, Мел, на тебе лица нет. Я знаю, что ты не собиралась его… того, – Скорпиус сжимает мою ладонь. – Ты бы скорее применила к нему жидкий Империус. Я выдергиваю пальцы из его руки, чем зарабатываю сдержанный смешок, и соскакиваю с подоконника. У меня нет времени и желания слушать легкомысленные шуточки. – Знаешь, я пойду собираться. Рекомендую и тебе выглядеть убедительно. – Это просто семейный ужин, – отмахивается он. – Будут только наши родители и пара дедушкиных друзей. Никаких Селвинов, слава Мерлину. Я вспыхиваю и сжимаю пальцы в кулаки. Конечно, для него это лишь поход в гости, перед которым можно накинуть свежую рубашку, а все время до этого провести в объятиях Лили. Как же это, блять, несправедливо!

***

Мое платье на вечер отутюжено и соседствует с красными лоскутами, оставшимися от вчерашнего наряда. Даже если он подлежит ремонту, я вряд ли снова надену его. Разве что мне все-таки придётся выйти за Адриана, и понадобится свадебное платье. Как Джеймс мог подумать, что я этого хочу? Что я безнадежно использую его, смирившись и подготовившись к этому браку? Это будто пощечина – самое отвратительное унижение, которое мне только приходилось испытывать. Я думала, ничего хуже, чем рукоприкладство Адриана уже не произойдет, но тогда мне хотя бы было, куда упасть, отползти, спрятаться и схорониться на полу, пока его гнев не утихнет. Теперь же опору выбили из-под ног. Наедине с собой меня пошатывает, будто на корабле, и шторм надвигается смертоносной волной. Скорпиус ведет себя как беззаботный мальчишка, а больше мне не за кого схватиться, теперь уже не за кого, а рядом только холодный пол, сквозь который я боюсь провалиться и утонуть под толщей воды. Блики Черного озера играют на стенах спальни, будто белые змеи, копошащиеся под обоями. Она из них проползает по моей руке, когда я застегиваю платье и поворачиваюсь к окну. Остался последний элемент моего образа. Меня скручивает и не отпускает, пока я иду до прикроватной тумбочки, пока опускаюсь перед ней на колени и ищу у дальней стенки шкатулку. Когда блеск зеленого камня встречается со змеями, они в ужасе расползаются, оставляя меня один на один с кольцом. Я надеваю его на тот палец, где ему предполагается быть, и мне становится плохо. Другая тошнота, не так, будто я отравилась или меня укачало в полете, – это иная, каменная, непоколебимая дурнота, которую нельзя продышать или отпустить. Она заседает где-то в жилах и распространяет по телу слабость. Я отрываю мутный взгляд от кольца и поднимаюсь на ноги. Проклятое кольцо, даже смотреть на него не могу. Я вздрагиваю от неожиданной догадки и, сдернув с пальца кольцо, бросаю его на кровать. Этого не может быть! Зачем Адриану вредить мне? Вредить мне так? Я нужна ему! Он не стал бы дарить мне проклятое кольцо. Это бессмысленно. В этом нет логики, это не… Я направляю на украшение палочку, но не могу вспомнить ни одного заклинания, обнаруживающего темные чары. Может, Скорпиус знает, но я не хочу к нему идти. К тому же он все равно не специалист в проклятиях. Эта его бывшая, Багира, должна в них разбираться, но не пойду же я к шестикурснице, тем более с потенциально опасным артефактом! Мне нужен тот, кто достаточно квалифицирован и кого можно попросить не болтать лишнего.

***

Дверь в кабинет Защиты от Темных Искусств не заперта, и профессора я обнаруживаю за его столом. Люпин поднимает голову и вежливо, но удивленно кивает мне. – Здравствуйте. – Мисс Нотт, чем могу быть полезен? Сжимая в пальцах шкатулку с кольцом, я подхожу ближе и осторожно кладу ее перед ним. – Профессор, мне нужно… можете ли вы… Мне надо узнать, не зачаровано ли это украшение. Есть ли на нем какие-то заклинания или… не знаю… У меня плохое предчувствие насчет него. Тедди осторожно протягивает руку и откидывает крышку шкатулки. Его взгляд падает на кольцо, а потом он снова смотрит на меня. – Откуда у вас это? – он скорее любопытствует, чем допрашивает, но я все равно напрягаюсь. – Это подарок, – сглотнув, отвечаю я. – Понятно. Тогда я думаю, что смогу проверить ваши предположения в кратчайшие сроки. Затаив дыхание, я слежу за тем, как профессор встает и уносит шкатулку в угол класса, где на отдельном столе возвышаются странного вида предметы. Стеклянные закрученные спирали, звездчатые шары с множеством шипов – я понятия не имею, для чего все это здесь, но Люпина интересует обыкновенный зеркальный куб, размером чуть больше квоффла. Взмахом волшебной палочки он извлекает кольцо на свет и погружает его внутрь этого ящика, плотно закрывая его сверху стеклянной крышкой. – Мисс Нотт, подойдите. Я опасливо приближаюсь, с тревогой и предвкушением заглядывая внутрь запечатанного куба. Его зеркальные стенки множат и без того бессчетное количество драгоценных камней, уводя из отражения в бесконечные тоннели. – Что произойдет? – спрашиваю я. – Полагаю, ничего, – бодро объявляет Люпин, и я недоуменно вскидываю брови. – Этот куб отражает исходящую от артефакта магию бесчисленное количество раз, преумножая даже самую слабую энергию. В конце концов ее должно стать так много, что она будет заметна невооруженным глазом. То, что с артефактом ничего не происходит, означает лишь одно: это всего лишь драгоценность. Я киваю, едва ли веря его словам. Мне кажется, что сейчас что-то заискрит или загорится – так сильно мое собственное напряжение, и я не могу протянуть руку, чтобы забрать кольцо из куба. – Откуда у вас этот куб? – спрашиваю я, наблюдая, как профессор спокойно достает украшение. – Хм, я его изобрел. Это прототип. – Он может ошибаться? Мои слова его как будто не обижают, но точно заставляют задуматься. – Я не артефактор, но о темной магии кое-что знаю. Уверен, что в этом кольце ее нет, мисс Нотт. Я не успеваю возразить, когда он продолжает: – Почему вы решили, что оно проклято? Опустив глаза, я забираю у него протянутое кольцо. Люпин наверняка знает о моей помолвке и договоре, потому что Поттеры подключили к решению этой проблемы абсолютно каждого. И тем не менее, никто из них не может помочь. – Мне просто становится дурно, когда я его ношу. Вот и все. – Может, вы больше боитесь, чем и правда подвергаетесь магическому влиянию? Я сжимаю губы. – В любом случае, вам будет лучше забыть об этом кольце хотя бы на время. Так вам точно не будет хуже, – ободряюще улыбается Тедди. Хороший совет для любого другого дня, кроме сегодняшнего. – Спасибо, профессор. Я пойду. – Всего доброго, мисс Нотт. Перед выходом из кабинета я бросаю взгляд на классные часы. Мне уже пора быть за воротами, чтобы не опоздать к ужину. Надеюсь, Скорпиус уже ждет меня на месте. Я зову Дикси и прошу его принести мое пальто, чтобы не возвращаться за ним в спальню. Когда домовик с поклоном исчезает, я, не глядя, проталкиваю безымянный палец в кольцо. Даже если на нем есть темная магия, она меня не убьет. Нет никакого смысла убивать меня до свадьбы и рождения наследника. Я нужна Адриану, как бы черств, жесток или бездушен он ни был. Никакая темная магия мне не грозит. Я замираю. Передо мной с хлопком появляется эльф, но я едва ли реагирую на протянутое им пальто. Дождавшись, пока я опущу руки, чтобы он магией помог мне одеться, Дикси исчезает, а я так и остаюсь стоять, тяжело разворачивая мысли в своей голове. О какой конкретно темной магии писала Бренда? Не о той ли, что предназначается мне, но попадется на нее Джеймс? Или Адриан решит избавиться от него, подкинув ему проклятую вещь? Способен ли он на такое? И каким образом в этом замешана я? Разве я смогу оставить Джеймса наедине с чем-то страшным? Как же я ненавижу эти пророчества! От них только страх и беспокойство, а правды в словах может даже и не быть. Я делаю глубокий вдох. Единственная причина для Адриана проклинать Джеймса – это я. Получается, Джеймсу ничего не будет грозить, если я останусь от него на достаточном расстоянии. Какая дьявольская удача. Кольцо жжет мне кожу и сдавливает не только палец, но и горло. Я поправляю и без того свободный воротник пальто и направляюсь к выходу из замка.

***

Когда мы трансгрессируем, я отпускаю локоть Скорпиуса и оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, с какой стороны от поместья дедушки мы оказались. Дальше ограды никого не пропускает защитная магия, так что от ворот до дома нам придется идти пешком, но это даже на руку, потому что я все еще немного взвинчена и не могу появиться в таком состоянии. В полусвете наземных огней, мы неторопливо бредем по дорожке, ожидая, пока она распознает в нас званых гостей и перестанет петлять. Пока же бесконечная каменная змея виляет, уводя нас в неизвестном направлении. Я решаюсь задать вопрос, который тайно мучает меня почти сутки. Но если откровенно – с самого августа. – Скажи, насколько мужчинам важно, чтобы их жена или девушка… не была ни с кем до них? – к концу фразы я теряю голос, неожиданно подумав, что здесь, как и у Селвинов, нас может подслушивать хозяин дома. Скорпиус достаточно долгое время идет молча. – Ну, думаю, еще есть мужчины, которые считают это чем-то важным. Может быть, традицией или просто… не знаю. Уверен, мнения разнятся. – В процентном соотношении, – продолжаю я уже настойчивее. – Я удивлюсь, если ты скажешь, что никогда ни с кем не обсуждал этого. – Мелани, я не уверен, что смогу ответить то, что ты хочешь услышать. – Я хочу правду. – У всех своя правда, – он пожимает плечами. – Наверное, кому-то важно, чтобы его жена или девушка была девственницей до него. Или этого требует какой-нибудь обычай в какой-нибудь культуре. Раньше многие считали, что невеста до свадьбы должна быть… чиста, – он выдавливает последние слова так, будто я обещала откусить ему голову, если он не признает этого. Я прокручиваю его ответ на возможность подкопаться, чтобы поспорить, но потом просто вытаскиваю на свет то гнилостное ощущение, которым наградил меня Адриан. Он, без сомнения, хотел меня унизить. Но чем-то же он руководствовался? – Адриан тоже так думает. Правда, выразился он иначе. – Как? – Скорпиус сощуривается. – Сказал, что никто не любит надкушенные яблоки. Он морщится. – Звучит мерзко. – А так и есть? – не выдержав, спрашиваю я. – Как ты на это смотришь? Если бы Адела спала с кем-то до тебя, как бы ты отреагировал? – Знаешь, не то чтобы я в принципе хотел на ней жениться, чтобы меня волновали такие вещи… – Хорошо, не Адела, – я не отступаю. – Лили. Хотя вряд ли вы уже спали, так что ты не знаешь наверняка. Но ты был первым у Джейн. А вот та… Триша… Нет, Патрисия! До тебя она встречалась с Беном. – Ладно, – помедлив, говорит Скорпиус, уже понимая, что от разговора не уйти. – Разумеется, это льстит, если ты у девушки первый. – Льстит? Судя по всему, мне не удалось скрыть отвращение, хотя я в общем-то и не пыталась. – Да, – Скорпиус не идет на попятную. – Льстит, что всех остальных она не находила достаточно привлекательными или достойными того, чтобы с ними спать. – То есть это весьма болезненно для мужского эго, осознать, что есть кто-то не менее, а то и более достойный? – Я не знаю за всех мужчин, Мелани, – повторяет он. – Говорю так, как думаю сам, раз ты перешла на личности. – Думаешь, что девушка, в жизни которой ты не первый такой принц на Молнии, - это надкушенное яблоко? – С другой стороны, – не поддавшись, продолжает Скорпиус, – даже если у нее кто-то был… – Достойнее тебя. – Да хоть в тысячу раз достойнее, – отмахивается он. – Сейчас-то она с тобой. Значит, ты лучше. Зависит от того, как посмотреть. – Да, я поняла, – ядовито улыбаюсь я, – что девочки существуют исключительно, чтобы так или иначе польстить мужскому самолюбию. – Мелани, – раздосадовано произносит Скорпиус. – Продуманные у тебя, однако, ответы. Часто размышлял об этом? – Ты прямо сейчас вынудила меня подумать обо всем этом! – Лучше бы ты промолчал. – Тогда ты бы как всегда подумала про меня самое худшее, – обвинительно заявляет он. – Да пошел ты. – Дамы вперед, – Скорпиус делает приглашающий жест рукой, и я замечаю, что дорожка вывела нас к крыльцу дома. Я фыркаю и первой поднимаюсь по лестнице. Я переступаю порог, и со всех сторон ко мне подбирается душнота, липкими прикосновениями обволакивая тело. Я жду, когда охранная магия перестанет ощущаться, но ее место просто занимает тревога. Расторопные эльфы принимают у нас верхнюю одежду и испаряются, оставив меня и Скорпиуса в мрачноватом пустом коридоре. – Где все? – шепотом спрашиваю я, и он пожимает плечами. – Наверное, в столовой или в зелёной гостиной. Я киваю и первой устремляюсь по коридору, стараясь погасить стук каблуков о ворс ковровой дорожки, но в один момент Скорпиус останавливает меня за запястье. – Здесь библиотека, – он кивает на дверь. – Я знаю, и что? – Здесь дедушка хранит «Чистокровный лес», где перечислены все рода и потомки чистокровных семей. Может, где-то все еще существует еще один Гринграсс… Уставившись на него, я не могу даже вдохнуть. – По-твоему, у Гринграссов есть незаконнорожденные дети? – шепчу я, и кажется, будто эхо расползается по стенам. – Надо проверить, кого магия рода посчитает наследником фамилии, – резонно замечает Скорпиус. – У нее может быть своя логика. Мандраж, который охватывает меня, не позволяет оставаться на месте. Я нетерпеливо толкаю дверь, но брат тут же ловит ее, чтобы бесшумно закрыть за собой. Зажигается слабый светильник прямо у двери, но высокие книжные шкафы все еще погружены во мрак. Я оглядываюсь, пытаясь вспомнить, была ли я здесь хоть раз и заходила ли дальше стеллажа со сказками. Я решительно иду к ближайшим полкам, на которых могу разглядеть высокие тома в кожаных переплетах. «Чистокровный лес» должен быть солидным и толстым, даже если на его корешке не будет названия. – И почему я не удивлен? Я оборачиваюсь на бормотание Скорпиуса и вижу, что он стоит перед массивной деревянной витриной, за стеклом которой хранится крупный фолиант. Густой, багровый цвет обложки слабо поблескивает чешуей в свете волшебной палочки. – Она на замке? – шепотом спрашиваю я, подходя ближе. – Нет, просто на пьедестале почета, – Скорпиус фыркает и открывает створки витрины. – Интересно, тут хотя бы поиск по фамилиям есть? – Разве удовольствие не в том, чтобы лично перелистнуть каждую страницу и найти себя в этом списке? – А леди знает толк в извращениях. Я сдерживаю смешок, наблюдая, как Скорпиус проходится пальцами по алому обрезу и останавливается на букве «Г». Гринграссы обнаруживаются довольно быстро: на шестом по счету развороте красуется стройное и высокое древо, ветви которого расходятся по другим семьям. Две самых нижних тонко извиваются в стороны, где правая переплетается с ядовито-зеленым листом Драко Малфоя, а левая – с желтоватым под именем Теодора Нотта. Отсюда опускается и мое имя. При взгляде на него меня покидает тревога, что засела на подкорке и не поверила зелью родства. Я пробегаю взглядом до самого начала страницы, где двенадцать поколений назад появился род Гринграссов, и снова опускаюсь к последним веткам. – Похоже, никто из наших бабок не рожал от садовника, – иронизирую я. – Вообще-то это один из дедов должен был заделать ребенка на стороне. Чтобы он принадлежал роду Гринграссов, – поправляет меня Скорпиус, перелистывая на другую страницу. – Никогда не думала, что буду расстроена порядочностью собственного семейства. Кого ты ищешь теперь? – Селвинов. Может, хоть у них найдется бастард с чистокровной фамилией? – Чего? – оторопело переспрашиваю я. – Арно пропал на десять лет. Думаешь, не нашлось ни одной женщины, которую он… Я с силой сжимаю одной рукой другую, и кольцо впивается в правую ладонь. – Это должна была быть чистокровная волшебница, – холодно уточняю я. – Значит, мы точно сможем отыскать ее в этой книге, – Скорпиус пожимает плечами. – Если она существует. Я выпрямляюсь и напряженно жду, пока он ищет Арнольда. Древо Селвинов росло еще скуднее, чем наше: редкие ответвления в чужие семьи и тонкий ствол, состоящий всего из одной или двух пар листьев. У них было мало детей даже для чистокровных: многие семьи останавливались на одном мальчике, а другие и вовсе умирали бездетными, если потомки появлялись у их братьев. Они будто ограждали свой род от окончательной гибели, но совсем не старались разрастить его, сделать сильнее и шире. Может, они боялись собственного проклятия и не хотели награждать им своих потомков? Просто ни у кого не хватало смелости срубить отравленное дерево на корню. Фиолетовый листок Арнольда не дал побегов в отличие от Рафаэля и его супруги, от которых вниз отходят две веточки с именами Адриана и Аделы. Они колышутся на невидимом ветру под застывшими листьями их родителей. Я рассматриваю наполовину фиолетовый, наполовину красный лист Жюльетт и впервые читаю ее девичью фамилию. Моро. Слышать о ней мне тоже не приходилось. – Вот эту найди, – я указываю на находку Скорпиусу и он быстро отыскивает незнакомое семейство. – Тоже французы? – Да. Причем… – он замолкает, пересчитывая бесчисленные поколения над Жюльетт, – тут около сорока поколений. Да это даже больше, чем у… – Селвинов, – продолжаю я, когда он так и не заканчивает, остановившись где-то на вершине рода. – Что там? – Тут… тут… Я оттесняю его от книги и читаю то, на что указывает его палец. Фиолетовый лист. Маргарита Селвин, жена некого Уиллема Моро. Скорпиус переворачивает страницы и снова находит род Селвинов. Пока его пальцы бегут до имени Маделейн, я уже успеваю увидеть его и беззвучно выдохнуть. Под ней застыли три листка: Карл, Марселла и Маргарита. Ветвь последней отходит в сторону рода Моро. Ветвь Карла – единственная продолжает род Селвинов. Мертвая черная клякса завершает линию Марселлы. Это и есть дети Маделейн. Успела ли она заговорить кровь своей старшей дочери, чтобы бремя проклятия легло не только на род Селвинов, но и на род Моро? Не потому ли Жюльетт и Рафаэль поженились – чтобы не распространять дальше боль и несвободу? Может, Адриан и Адела наконец поставят точку в этой истории? Если он никогда не заведет детей, проклятие исчезнет. Меньше всего я хочу помогать ему продолжать это безумие. – У Жюльетт в роду было сорок шесть чистокровных поколений. Или сорок два, смотря как считать. В любом случае, эта болезнь наследственная, и ее детей, вероятно, ждет то же самое. – Пойдем, пожалуйста, – я закрываю книгу прежде, чем Скорпиус решит поискать в ней что-нибудь еще, и жду, пока он первым пойдет на выход. – Это ты зачем надела? – спрашивает он и, проследив за его опущенным взглядом, я вижу помолвочное кольцо, подаренное Адрианом. – Так надо. – Надо? Тут даже нет Селвинов! – Скорпиус начинает злиться. – Ты жертву играешь или примерную дочь? Собралась так к деду на ковер идти? – Скорпиус? – свет из коридора расходится по всей библиотеке, заставая нас будто на месте преступления. В проеме встает высокая стройная фигура моей матери. – Мелани? Чем вы тут занимаетесь? – Ничем. – Самообразованием, – Скорпиусу, в отличие от меня, не составляет труда пошутить в ответ на серьезный, пусть и равнодушный вопрос моей матери. – Мы уже заждались вас. Эльфы сообщили, что вы здесь, еще пятнадцать минут назад. – Конечно, Дафна, – он с легкой улыбкой идет к дверям и через несколько секунд скрывается из виду. Я не двигаюсь с места. Прежде у меня были вопросы: страшные, жестокие, смелые вопросы обо мне, о мамином прошлом и о договоре, но сейчас я теряю слова, которые с трудом собирала все это время. Когда тяжесть кольца становится невыносимой, а взгляд матери удушающим, я делаю шаг и беру ее за руку, а потом молча обнимаю ее. – Все в порядке? – спрашивает она настороженно. – Да, – я опускаю левую ладонь сверху на наши пожатые руки, чтобы она заметила кольцо. Мать опускает глаза и видит его: я знаю точно, что она видит, и могу поклясться, что знаю, о чем думает. – Это… – ее ладонь вздрагивают, будто она пытается отнять ее от моих, но это слишком неуверенное движение, а я держу крепко. – Подарок Адриана, полагаю? – Верно, – спокойно отвечаю я. – Это особенное кольцо для невесты наследника. – Правда? Вранье. Адриан бросил его как ошейник, как демонстрацию власти. Если однажды оно и должно было достаться невесте наследника, то определенно не мне. – Оно принадлежало знаменитой Маделейн Селвин, – продолжаю я. – Ты наверняка о ней слышала. Она качает головой, будто загипнотизированная отблесками, которые разбрызгивает крупный зеленый камень. – Маделейн Селвин, – я повторяю настойчивее, – та, которая приговорила меня к этому браку. Она вздрагивает, поднимая на меня глаза. – Никто не приговаривал тебя, Мелани. – А тебя? Арнольд Селвин сделал тебе предложение потому, что ты была чистокровной, а потом испугался, что стал заложником обстоятельств? Или просто решил найти себе невесту получше? Где-то в глубине души меня пугает, что я все это говорю, не отдавая себе отчета, но я не знаю, как еще задеть ее, выцепить из нее правду, пусть даже однобокую. Она теряется, а потом все же отвечает: – Я и Арно не были помолвлены. Просто знакомы, – чеканит она, глядя мне в глаза ледяным и железным взглядом. – Арно, – повторяю я за ней, и мать едва заметно поджимает губы. – Значит, ты носила это кольцо как его знакомая? Может быть, мне кажется, но она бледнеет: в полутьме библиотеки различить трудно, так что я пользуюсь этой маленькой победой и снова наступаю: – Хотя невесты вроде бы носят кольца на безымянном пальце, а не на указательном, как ты. Почему так? Ты не хотела говорить общественности? Это была тайна? Две чистокровных, аристократических, уважаемых семьи – зачем вам прятаться? Или это был просто подарок? Ничего не значащая безделушка, которую ты побоялась носить как помолвочное кольцо? Потому что твои надежды и его планы не совпадали? Мать молчит – белая и бездвижная, как мраморная статуя. Когда я отпускаю ее руку и делаю полшага назад, она остается на месте. – Я видела вашу фотографию в газете, сделана двадцать лет назад. Даже если ты изъяла все остальные экземпляры или убедила всех забыть это: я все равно увидела фото, где ты на балу вместе с Арно и на тебе это кольцо. А потом, говорят, ты скоропалительно вышла замуж за моего отца. Господи, я даже начала думать, что он и не отец мне вовсе. Что ты забеременела от Арно, а он сбежал, и тебе пришлось выйти замуж за другого, чтобы спасти свою репутацию! Я стараюсь не шагнуть назад снова, потому что мне кажется, что после таких слов она точно меня ударит. Даже если так – я хочу, чтобы она ответила. – Это не так, – наконец, произносит мать, продолжая каким-то чудом стоять недвижимо. – Почти все, что ты сказала – не имеет ничего общего с правдой. Я никогда не была помолвлена с Арнольдом. Я носила это кольцо, как подарок, который потом решила вернуть его семье. Ты не его дочь. И исчез он по причинам, которые мне неизвестны. – Но все считали вас парой! – Люди любят форсировать события. Еще люди любят верить в ими же сочиненные сказки. – Значит, дедушка не собирался выдать тебя за него? Только Астория должна была стать женой Рафаэля? Она резко сощуривается, будто пытаясь просверлить меня насквозь. – У отца был такой план когда-то. Но Рафаэль сам нашел себе жену. Арно же уехал, и мы никогда не обсуждали наше совместное будущее. – Но ты его хотела, – я продолжаю настаивать, и она снова уходит в защиту: – Я хотела выйти замуж за достойного человека, вот и все. – Таким ты считала Арнольда? Такой, по-твоему, Адриан?! – я вспыхиваю, и внутри все опаляет острым огнем, который я не могу погасить. – Адриан в десятки раз лучше, чем был Арно! – неожиданно она тоже загорается, и я не успеваю отпрянуть. – Я всю жизнь буду говорить спасибо за то, что он бросил меня, и я вышла замуж за твоего отца! – Но ты даже не любишь его, – у меня в горле встает ком. – И никогда не любила, я знаю. А он тебя любил! – Любовь – подлое чувство, – матери удается справиться с пожаром лучше, чем мне. – Я никогда бы не пожелала тебе испытать такого. – Ты… – у меня садится голос, – ты сейчас звучишь безумно… – Я скажу тебе то, чего не скажут остальные, Мелани. Если бы в детстве кто-то оградил меня от любви, я была бы благодарна. Если бы ничто не сжигало меня до самых костей после того, как Арно исчез… Если бы я знала, что меня спалит дотла то же чувство, которое грело ночами… Я бы никогда не позволила себе влюбиться в Арнольда. И тебе я бы тоже не позволила. Но, видимо, я опоздала. Она сглатывает, потом выдыхает. Я смотрю на ее холеное белое лицо, на голубые глаза, которые передались мне, и вижу, как влажно они блестят. И неожиданно мне становится все понятно. – Поэтому ты согласилась с дедушкой, когда он решил заключить Кровный договор? Чтобы я получила такой же брак по расчету, как ты. Чтобы мне не пришлось страдать. Она выдерживает паузу, но потом кивает. – Но ты просчиталась, – говорю я, чувствуя, как подбадривает меня внутренний огонь, которого я так испугалась. – Я люблю Джеймса, а он любит меня. И страдание для меня – это быть заключенной и запертой в браке с Адрианом, который запугивал меня, угрожал мне и который ударил меня, когда я перестала изображать его собственность, – мне страшно признаваться в этом, но теперь я знаю, что сказать: – В последнее ты наверняка поверишь, потому что и сама давала мне пощечины, когда я становилась тебе дурной дочерью. Она молчит, но глаза ее блестят все сильнее. – Ты помогла дедушке заточить меня в клетку, потому что боялась своей собственной боли. Но я собираюсь выйти на свободу. – Бесполезные чувства застилают тебе глаза, – теперь начинает дрожать ее голос, и все лицо будто отмирает, поддаваясь сиюминутным эмоциям: я не могу их распознать, потому что никогда прежде не видела, но, наверное, ей страшно и больно. И вряд ли за меня. – С ними я счастлива, – сохраняя спокойствие, отвечаю я, не поддаваясь отчаянию воспоминаний о Джеймсе. – Это временно. Любовь не принесет тебе ничего, кроме разочарования. – Нет, это тебе не принесла. – Ты не видишь недостатков человека, потому что влюблена, а потом ты будешь жалеть. – Но я уже сейчас вижу все недостатки Адриана. – Тогда я не знаю! – она будто надламывается и обмякает, как раненая. – Тогда я не знаю, что тебе делать, Мелани. Я набираю в грудь побольше воздуха, но не могу его выпустить. Я будто ожидала чего-то другого. Не просто противостояния, но хорошего итога, поддержки, извинений, помощи. Но теперь понимаю, что этого не будет. Она просто не способна на это, как не способна больше полюбить – меня или кого-то еще. Нет никакого смысла ждать или требовать. – И не нужно, мам, – я с трудом сдерживаю слезы – облегчения или жалости к себе. – Я сама знаю, что мне делать. Я ухожу первой, надеясь навсегда оставить ее боль за своей спиной.

***

– Рад видеть вас в добром здравии, мои дорогие, и в хорошем расположении духа. Гостей за столом всего десять человек. Шестеро членов семьи и четверо друзей Руперта, и лица наши как максимум можно назвать спокойными, так что приветствие деда совпадает с реальностью лишь тем, что никто не кашляет. – Больше прочего с возрастом я начал ценить время. Когда вся жизнь, кажется, позади и приходится скорее вспоминать прошлые успехи, чем грезить о новых, тут-то и понимаешь, чего тебе не хватило. Я успел вырастить двух красавиц-дочерей, помочь внукам устроить светлое будущее и собираюсь застать правнуков. С этим вас, конечно, не тороплю, сами дети еще, – дедушка усмехается. – Уповаю только на время, что мне его хватит. Но я чувствую себя здоровым и полным сил, так что надеюсь встретить и восемьдесят лет, и – чем гриндилоу не шутит – даже сто. Я ловлю на себе взгляд Скорпиуса: в нем смирение и облегчение. У нас больше шансов расторгнуть договор, когда дедушка жив и здоров, чем когда мы полностью перейдем в собственность Адриана. Насколько было бы проще, окажись у Арно тайный наследник, а у нашего деда сын-бастард. Были бы совсем иные фигуры на доске. Но приходится играть этими, хотя сейчас больше похоже, что играют нами. – Нет ничего важнее семьи и детей. Это наше с вами наследие, то, что мы оставляем этому миру, без чего невозможно будущее. Я поднимаю этот тост за детей, за семью и за близких, – наконец заканчивает дедушка. – За нерушимые узы, данные нам от рождения, и обретенные волей судьбы. За вас! – За тебя, Руперт! – Долгих лет, друг! – Поздравляю вас! Все встают, и звон бокалов перемешивает голоса. Я не выдерживаю и украдкой смотрю на маму, сидевшую передо мной все это время, а сейчас поднявшуюся, чтобы присоединиться к тосту. Она пришла в столовую чуть позже меня, такая же статная и собранная, как и всегда, будто не плакала передо мной в библиотеке и не сдалась, признав, что, возможно, сделала за меня выбор, который оказался неверным. Меня пронизывает пустая, но все равно тревожащая мысль: сколько раз она выходила на люди такой безупречной, будучи разбитой и слабой еще минуту назад? Было ли заклятие от красноты глаз, которому она научила меня, в ходу у нее самой, и сумела ли она привыкнуть к режущей боли, которой оно сопровождалось? Я ничего не знаю о ней и уверена, что она тоже понятия не имеет, кто я такая. И я не хочу позволять людям, которые даже не представляют, кто я и что мне нужно, решать мое будущее. Дедушка дождется своих внуков лишь тогда, когда с Адрианом будет покончено. Я терпеливо пережидаю все тосты и даже натягиваю улыбку, когда речь заходит обо мне, и впервые мне удается сидеть за столом так, будто я вольна встать и уйти. Мама даже не поднимает на меня глаз, а все остальные кажутся не более чем равными мне. Мое слово слушают внимательно и, даже несмотря на легкую снисходительность Булстроуда, когда я возражаю дяде Драко, высказавшемся о ценности традиций, я не чувствую себя глупой или неправильной. Ужин близится к завершению и подаче кофе, когда я понимаю, что остался час до возвращения в Хогвартс. Я поднимаюсь из-за стола, и Скорпиус следует в том же направлении, что и я – к деду во главе стола, который ведет пустоватый разговор с Булстроудом. – Дедушка, – я приобнимаю его за плечи и чуть наклоняюсь к его уху. – Мы со Скорпиусом хотели бы поговорить с тобой прежде, чем отправимся обратно в школу. Можем сейчас? – Конечно, дорогая, – он пожимает мою ладонь и неторопливо встает. – Пойдемте в мой кабинет. Я сохраняю молчание всю дорогу, но дедом движет то ли любопытство, то ли нетерпение, и он начинает задавать вопросы уже в коридоре. – И чего же от меня хотят мои любимые внуки? Свое наследство досрочно? – он смеется, довольный шуткой. Скорпиус закрывает дверь, отрезая нас от посторонних глаз и ушей. – Дедушка, нам нужна твоя помощь, – произносит Скорпиус точно так, как мы договаривались. – Чего только не сделаешь для любимых внуков, – Руперт улыбается. – Я весь во внимании. – Возможно, мы попали в ловушку, которая грозит бедой, – продолжаю нагнетать я. Нахмурившись, дедушка садится в свое кресло. – И как вас угораздило… Рассказывайте скорее, ну! Не тяните! Мы со Скорпиусом остаемся стоять, и, выдержав паузу, я продолжаю: – Мы боимся, что Жюльетт, мать Адриана и Аделы, умерла от редкого наследственного заболевания. Оно называется Сангвинем интенди, им страдают лишь особо чистокровные волшебники, а в роду Жюльетт было больше сорока поколений чистой крови. – Полно, Мелани, – дед фыркает. – Жюльетт была слабого здоровья, ее подкосил английский климат и вторые роды. Ей запрещали рожать второго, говорили, что мальчика будет достаточно, а она пренебрегла всеми советами врачей. Упрямая француженка, хотя и изнеженная. – У нее были галлюцинации, бессонница, головные боли, – подключается Скорпиус. – Возможно, обмороки и сонный паралич. Это все последствия загустевания крови из-за долгого чистокровного скрещивания. – Но проблема не в том, что Жюльетт болела, а в том, что ее дети – еще более чистокровны! Адриан и Адела собрали по сорок поколений волшебников с каждой родительской стороны! И Жюльетт, и Рафаэль были потомками Маделейн Селвин, которая прокляла Селвинов! – И Адела болела в детстве с очень похожими симптомами. – Адела полностью здорова, – возражает дед. – Может, и так, – соглашаюсь я. – Но ее дети, как и дети Адриана, от чистокровного супруга почти наверняка будут страдать. Поговори с Адрианом, он должен рассказать или узнать правду. Они ставят под угрозу и нашу семью тоже! Твое наследие! – Хватит, Мелани! И ты, Скорпиус тоже! Я не собираюсь слушать вашу детскую истерику! – закипает дед. – Я не стану донимать Адриана расспросами о его мертвой матери, чтобы унять вашу паранойю! – Это не паранойя, – холодно замечает Скорпиус. – Если наши дети от Селвинов погибнут от болезни, о которой мы все знали, но решили поберечь чувства Адриана… Ты сможешь спокойно спать, дедушка? – Это помолвка ставит под угрозу рода Гринграссов, Малфоев и Ноттов. Спасение одного проклятого и больного рода не стоит троих! – я пытаюсь достучаться до деда, но он уже вырастает из кресла, становясь перед нами угрожающей и непреклонной стеной. – Хватит этих пустых споров! Хоть бы один из вас испытал благодарность! Ваша судьба устроена – и с кем? – с уважаемым чистокровным семейством! С достойной, воспитанной девушкой и приятным молодым человеком, который уже в вашем возрасте взял на себя ответственность за семью! Да вы бы здесь даже не стояли, если бы не их дед. Если бы не Август – даже ваши матери не появились бы на свет! Что говорить о вас – баловнях судьбы, которые не знали ни войны, ни настоящего страха. Не хороша собой Адела – купи ей платье, не мил Адриан – так ни один мужчина тогда тебе не придется! – Мы не собираемся исполнять ваш с Августом договор, – чеканю я, сдерживая дрожь. – Если ты не поможешь нам расторгнуть его, мы сделаем это сами. – Наглая девчонка! – шипит дед. – Твоя мать так и не сумела достойно воспитать тебя! Что ж, иди! Отрекайся от своей магии и прячься на задворках маггловского мира! Ты не получишь ни сочувствия, ни поддержки, ни защиты! И ты за ней отправляйся, Скорпиус! Он шагает к дверям и распахивает их, заставляя стекла в шкафах вздрогнуть и зазвенеть. – Отличный праздник мне устроили! С днем рождения, любимый дедушка!