20 minutes

В кафе громко играла музыка и нам приходилось говорить на полтона выше, чтобы услышать друг друга. Но к такому шагу мы прибегали редко и большая часть нашего совместного времяпровождения была оккупирована неявно согласованным молчанием. Это была наша последняя встреча, хоть никто из нас в тот час об этом не догадывался. До расставания оставались двадцать минут. Сколько времени требуется, чтобы влюбиться на всю жизнь? Я непрестанно глядел в огромное окно, заменявшее собой стену и предлагавшего посетителю заведения прекрасный вид на главную улицу. Она же с любопытным видом разглядывала лампу над столом, свисающую вплоть до середины высоты помещения. Уже заметно потемнело и в такое время дня улица могла рассчитывать лишь на освещение нечастых фонарей, магазинных витрин и на милость проезжающих по дороге машин, коих в маленьком студенческом городке под названием Принстон было не много. Переведя взгляд от лампы на меня, она произнесла: —Я имею причины предполагать, что прохожие занимают тебя больше, чем те, кто сейчас находятся с тобой. Если бы она взглянула в окно, то сумела бы понять, что при таком вопиющем контрасте в освещениях между двумя локациями, внутри и снаружи, единственное, что мой взгляд встречал на своем пути было ее отражение. Однако ей это было простительно, ибо она не смотрела по сторонам. Я повернул голову и застал ее в ожидании ответа. — Мне нравится смотреть на людей, когда те об этом не догадываются. Свобода от чужих взглядов дарует человеку иллюзию его естественной среды обитания, - промолвил я. — И человек больше не человек, а лабораторная крыса сбежавшая по трубам в канализацию? — Можно и так. - ответил я. — Можно, но дело в том, что во-первых, это по-прежнему лабораторная крыса с белоснежной шерстью и красными глазками, которая в натуральных условиях не имеет шанса на выживание. — А во-вторых? - спросил я. — А во-вторых, внимание со стороны других людей и является существенным фактором жизни человека. Для нас общество, как для львов саванна. А если ты симпатизируешь популярному мнению о сгнившем обществе, живущему ради отзывов и лайков, развивших в себе характерные для такого образа жизни черты лицемерия и фальшивости, то боюсь, ты не прав. Когда она завершила свое предложение, к нам приблизилась официантка молодого возраста в аккуратном черном фартуке и поставила поднос с типодом, полным такого же черного чая. Аккуратно привстав со своего места, я разлил чай по двум миниатюрным чашкам на блюдцах, поставленным напротив каждого из нас в то время, как Алекс с заметным усилием пыталась открыть пакетик с сахаром. Я посмотрел на ее лицо, полное решимости и сосредоточенное на преодолении бумажного барьера и умилился. Она же, заметив мою возню с чайником, перевела взгляд на свою чашку, а после пристально взглянула в мои глаза. Не получив привычных в таком случае слов благодарности, я смутился еще более, когда она оставила сахар и принялась размешивать чай, все так же не отводя взгляда. Мои недоумевающие глаза сталкивались в бою с ее укоризненно-вопрошающими в течение нескольких мгновений, прежде чем она возобновила разговор: — Ты говорил, что в твоей стране чай это часть культуры, если не ошибаюсь? — Это правда, - сказал я, поставив типод на середину стола и усевшись обратно, после того как осознал все неудобство пребывания в полу-стоячем положении в узком пространстве между стулом и столом. Существует такой тип человеческой улыбки, создаваемый многоуровневым процессом последовательной обработки информационного потока извне, при котором вектор электромагнитного поля вокруг коры головного мозга, под влиянием активированных нейронных сетей, выстраивается таким образом, что каждая частица пространства вокруг этой улыбки электризуется и проникается той спонтанной мыслью, озарившей ее обладателя. Это был тот момент нашей встречи, когда она одарила меня одной из таких улыбок. Каждый, кто бы соизволил пристально вглядеться в нее, прочитал бы в такой улыбке дивную смесь иронии, нормированной в рамках приличия, искреннего сострадания и тоски о том, что чувствует сердце, но чему не способен подобрать словесное обрамление мозг. Я же невольно не был таковым, ибо каждая такая встреча взглядов сопровождалась моим метаморфозом в бездумную соляную статую, словно моя собеседница была прекраснейшей из горгон. В безветренном помещении ее кудрявые золотистые волосы, частично отражая свет от ламп, сочетали удивительное смешение величественности и покоя. Ежесекундное тиканье настенных часов теряло свою периодичность, то ускоряясь с неимоверной быстротой, то останавливаясь, словно мир пришел к концу, когда я устремлял свой взгляд вглубь ее проницательных карих глаз, впрочем как и биение моего сердца. Булгаков писал, что глаза - отражение души. У по истинному одиноких людей они фиксируются на собеседнике, выражая любопытство исследователя и что важнее, стремление к исцелению от бесчисленных ран, нанесенных своими и чужими руками, не видных даже самому зоркому наблюдателю, ибо спрятаны они за толстыми стенами обманчивого хладнокровия . Редко владельцу такого взгляда удается напускать на себя ложный вид заинтересованности в собеседнике в течение долгого времени и часто он предпочитает уединение, отдаваясь всепоглощающей боли и стенаниям души. Но когда он выходит в люди, нет никого, кто способен был бы его сломить. О, Александра, как много шрамов оставило на тебе твое превосходство над всем живым. — Да, это правда, - продолжил я, - ты находишь это смешным? — О, совсем нет, - ответила Алекс. — Так что же тогда? - поинтересовался я. — Просто есть определенная корреляция между незначительными привычками человека и его судьбою. Сейчас же, мне кажется, я лицезрела судьбу твоей родины. Я нахмурился от любопытства и не отвечал, ожидая продолжения ее речи. — Это я к тому, что сначала надо класть сахар, а потом наливать кипяток. Дно должно оставаться дном, - сказала она со смешком на последнем слове. — А какое же это отношение имеет к моей стране? — Самое что ни на есть прямое. Тех, кто без этого был бы на дне, вы ставите на верх. В итоге под естественного влиянием земного притяжения, они возвращаются в свое первичное состояние, то есть оседают. Но за время падения сверху вниз, натворить можно многое. Протянув руку к пакетику с сахаром, я медленно поднес его к себе, так, чтобы мои движения отражали всю демонстративность моих действий. С такой же скоростью раскрыв его, я принялся равномерно высыпать содержимое по всей поверхности чая, перемещая пакетик то влево, то вправо. Алекс скорчила гримаску, дождалась окончания сего акта и склонив голову, спросила с чрезвычайно участливым видом: — Вот видишь? Кстати если размешивать сахар после этого, то можно сделать себе же хуже. Потребуется больше времени для оседания и стабилизации. Поэтому, ну не надо революций, друг. — Вижу, - ответил я, - что те, кого ты сравниваешь с сахаром по коллективному кивку головой решили сыграть с остальной частью населения в игру богов и людей, если дело касается моей страны. — Что ты имеешь в виду? - спросила она. — То, что люди сверху, обретя всемогущество власти и подчинение низших в социальной иерархии, возомнили себя отцами-создателями и с пониманием данного факта решили творить свою собственную справедливость. Вот только устраивает ли остальных их расклад - им совершенно не интересно. Алекс задумалась и после недолгого молчания продолжила разговор: — Что такое справедливость? — Возмещение добра и зла в тех же пропорциях, в которых они поступают. — А разве господа чиновники не творят добро себе? — Да, только этим они создают еще большее зло по отношению к другим, что суммарно выливается им в убыток, согласно закону равноценного обмена. — То есть, в твоем понимании, справедливость это не только закон сохранения нуля, который является разностью между количеством совершаемого зла и добра, но еще и метод ведения записной книжки, где числятся имена живущих людей с количествами того, сколько добра они взяли взаймы и должны вернуть к судному дню в соседних полях таблицы. Я права? — Совершенно верно, - ответил я и вздохнул, следя за движениями ее губ, когда она произносила свои мысли. — Вопрос же по-прежнему таков, что за сущность такая, именуемая справедливостью? Она явно читала Сократа и сейчас применяла, осознанно или нет, его технику экзаменации на мне, словно хищник, выжидая, пока мои рассуждения не заведут меня в тупик, где меня легко будет схватить. Бесподобное зрелище, когда двое вступают в состязание умов, при этом не подавая виду о преднамеренности своих действий. Та часть рационального мышления, жившая внутри меня при любом моем состоянии тела и духа и в каждой умопредставимой ситуации, подсказывала мне, что у меня нет шансов в этой битве. Существовал лишь единственный неоспоримый способ не попасться в ее сети и я не преминул им воспользоваться в ту же минуту. Помедлив, я сказал: — Я не знаю. Ты же это рассчитываешь услышать? Оценив мой ответ, она заметно повеселела и откинулась на кресло: — О да. Похвально не знать того, что не знаешь. — Я принимаю твой комплимент, спасибо, - сказал я и кивнул головой. — Великолепно. Вот только это все равно не завершает нашего разговора. Ранее ты говорил об отцах-создателях и о том, что они творят справедливость, это так? — Несомненно. — А не кажется ли тебе, что это как раз таки творение справедливости делает существо создателем? — Создателем чего? — Жизни. Жизнь зарождается от справедливости. Не станешь же ты спорить, что Бог создал нас по своему подобию, а если избавиться от свойственных таким толкованиям метафор, то станет понятно, что наша цель это быть такими же справедливыми, как и Бог. — То есть жизнь это следствие справедливости, - промолвил я и впервые за наш разговор поднес свою чашку к губам. За это время, что мы провели в беседе, чай уже заметно остыл и забыв о том, что его нужно было размешать, я вернул чай на место, глотнув лишь небольшую часть и почувствовав всю его горькость. Больше я к нему в этот вечер не прикасался. Алекс, видя это, уже не могла сдерживать улыбку и засмеялась тихим смехом, не достигшим моих ушей из-за вышеупомянутого шума в помещении, где мы находились. — Вот-вот, - промолвила она, - но нужно также учитывать то, что кармическая составляющая существования это наша всеобщая неизбежность. Людям не нужно ничего делать, чтобы мир жил по законам порядка, то есть, чтобы он был справедливым. Законы нашего бытия таковы, что тот, кто творит зло обязательно его однажды получит в ответ. — Но ты же сама спросила, почему его зло придет в ответ именно ему, а не какому то случайному прохожему падающим с пятого этажа диваном? - поинтересовался я, - Ты считаешь, что карма ведет учет должников? — Твой вопрос имеет место быть, если твоя картина мира состоит из миллиона бродящих по тропам земли душ, то пинающих мусорные баки, то собирающих тот же раскиданный мусор за остальными. - ответила она и осушила чашку, которую держала у своего рта в течение последней минуты нашего диалога. Дама средних лет, сидевшая у соседнего стола с ребенком на коленях, с любопытным видом поглядела в нашу сторону, заинтригованная нашим диалогом по обрывкам фраз, долетевших до нее. Мы оба ощутили ее внимание, но не подали виду. Алекс тотчас продолжила: — А устройство мира куда проще. Дуалистично даже, если можно так выразиться. Есть только ты и все остальные. А следовательно, расчет ведется только между тобою и миром. В случае, когда потенциальных должников только два, причем если один берет определенное количество в долг, то другой дает такое же количество в займы, финансовые операции теряют значительную часть своей многослойной хитросплетенности. Тут либо тебя, либо не тебя. — То есть, реальность субъективна для каждого? — Нет. Субъективность восприятия мира это следствие разветвления объективности. Я верю, что существует формула космических масштабов, описывающая каждую частицу мира, включая все наши эмоции и стремления. — А субъективность следует из различия параметров для каждой частицы в этой формуле, не так ли? Индивидуальное всеединство - сказал я, завершая ее мысль. Она покачала головой в знак согласия. Я улыбнулся и посмотрел в окно. Я непрестанно думал о ней и ее словах. В чем коренится справедливость? Она была права. Разумеется, структура мироздания проста и заключается в простом соотношении между элементарными переменными, отвечающими за все видимое и переживаемое в жизни каждого из нас. Подставь правильные параметры и получишь выражение, описывающее справедливость. Жизнь это тоже следствие формулы, но с другими числами. Но много ли этих переменных? Я глядел влюбленными глазами на ее отражение в стекле и понимал, что переменная одна и имя ей любовь, а все вытекающее лишь разные ее степени. Что отличает безрезультатную рутину будней от невероятных приключений? Мне казалось, отношение к будням. Отношение - уровень любви. Одна и та же вещь будет противоположной для влюбленного и безразличного. Любовь многомерна и многогранна. Настолько, что в любой момент времени человек способен увидеть лишь малую ее часть - проекцию на его трехмерный мир и одномерный разум. Достаточно ли такого представления для постижения истины? Жизнь и мировоззрение Сократа, трактуемые в диалогах Платоном, удивляют не столько глубокими мыслями, рожденными в поисках истины, сколько наивной ребяческой верой в неподвижность исканной формы. В скитаниях между лицеем и симпозиумом, окруженный пылкой греческой молодежью с сердцем, полным энтузиазма и юношеской страсти, и самодовольными членами элиты, с надменным видом строившими из себя титанов мысли, будто познали всю доступную им мудрость, он упустил важную деталь - вечное движение. Найти вербальное определение таких понятий, как справедливость и благодарность, что он так яростно норовил совершить, было невозможно по той простой причине, что отличительным атрибутом этих элементалей истины являлась ежесекундная динамика. Непрерывное движение, ежедневный сброс чешуи. В этом истина уподоблялась змее. В какое же еще облике пришел бы Люцифер к бессознательной Еве, еще не вкусившей плод разума? Понимание истины в таком формате, в котором ее жаждал Сократ, равнозначно остановке Солнца и прекращению вращения галактик. Наш мир - хаос, а любовь - порядок. В каждой бочке хаоса есть ложка порядка и наоборот. Словно живущие меж двух магнитных полюсов и пронизанные причудливым сплетением их линий, мы пытаемся развязать этот Гордиев узел. Сделав это, мы избавимся от оков земной жизни, навсегда позабыв лимитацию словесных объяснений, недопониманий и боли, ведь тогда каждый будет знать, что означает его жизнь и в какое русло ее реки должна влиться его судьба. Мне пришла в голову чудная, хоть и вульгарная, мысль: “Мы рождаемся из промежности между ног, брошенные в промежность между любовью и ненавистью, чтобы в конце-концов упасть в промежность в земле.” Изведав формулу, можно придумать свои параметры. Но можно ли подставлять в формулу числа, не видя ее и не зная ее формы? Обязательно ли знать, что такое справедливость, чтобы быть справедливым? Нет. Такое знание совершенно не обязательно, ибо живет оно в каждом из нас с того самого момента, как зарождаются наши души. Наши слова созданы для того, что мы видим. Разве можно с помощью них определить, что мы не видим? Так можно ли любить, не зная любви? Предмет не становится видимым, если никто его не видит. Так же и любимый человек не будет любимым, если нет никого, кто бы его любил. А значит в тот момент, когда нейроны в церебральном кортексе человека формируют ассоциацию между видимым объектом и словом любовь, когда учащается пульс и поднимается давление при виде него, то тогда и нужно понимать, что дело сделано. А все остальное пусть станет пищей для размышления у философов и когнитивных психологов. Александра была любимой, хотя бы потому, что любил ее я, несмотря на дикую первобытность и мутность своего не граненого чувства. Если бы можно было глядеть на нее вечно, даже сквозь отражение в окне, пить горький чай с не растворившимся сахаром на дне и обсуждать жизнь, ни к чему прочему я и не стремился бы. Когда я увидел ее впервые осенью, то мгновенно примерз к полу, поняв, что встретил свою смерть и воскрешение в одном лице. С того момента, мои глаза пребывали в состоянии полного исступления, рыская по лицам и стенам, в поисках ее и мест, с нею связанных. Порой я думаю, что я до сих пор стою там, где встретил ее впервые, а все остальное игра моего сошедшего с ума воображения. Любовь спонтанна и хаотична. Вдобавок к своему остроумию, у нее был тонкий, выработанный вкус и изящные королевские манеры. Поговорив с ней однажды, я увлекся Шекспиром, сменил стиль одежды и выпрямил осанку. Изменился ли я? Да. Стал ли я понимать ее больше? Нет. С каждым днем, словно капля за каплей, мое сознание заполнялось ею. Спустя полугодовалый промежуток времени, большая часть меня была она. Я это она. Тогда кто это я? Таких людей каждый видел хоть раз. Они заметны своей отстраненностью от общества и необычайно развитой харизме. О, Александра, я чувствую твою боль и лучше провести в одиночестве все свое существование, чем оказаться с кем-то, кто не ты. От моих размышлений меня оторвал плач ребенка за соседним столом. Ревностный к вниманию матери, которая, как уже говорилось, проводила свое время за слушанием нашей беседы, мальчик не нашел ничего лучше, как продемонстрировать свое недовольство громкими возгласами. За другими столами послышались сердитые бормотания, связанные с бестактным нарушением царившей прежде гармонии. Мать же, поставленная в неловкое положение перед всеми посетителями, направила свой строгий взгляд на отбивавшегося от нее ребенка и пригрозила: — Если не успокоишься сейчас же, то мы пойдем домой и ты не получишь никакого мороженого. На ребенка такое заявление оказало сиюминутный эффект и он сразу же успокоился, сглотнув свои обиды вместе со слезами. Алекс, видя все это, едва слышно произнесла: — Если не признаешь бренность и горе своего бытия сейчас же, то не пойдешь спать. Спустя некоторое время, к ним подошла официантка с двумя хрустальными креманками с клубничным мороженым на высокой ножке. Ребенок с довольным лицом, с которого уже давно исчезли признаки недавнего препирательства, погрузился в истощение своего лакомства. Мать же отныне заняла свое внимание им и больше на нас, к нашему обоюдному удовольствию, его не обращала. По окну покатились капли мелкого дождя и стали доноситься звуки их удара о стекла и тротуар. Лампы фонарей, чей свет достигал моих глаз сквозь преломление о капли воды, приобретали бесподобный вид, размытые внутри и четко обрубленные резкими линиями по краям, кое-где длинные, кое-где нет. Наша встреча подходила к концу и мы оба это понимали и собирались уходить, но не решались обидеть друг друга. Я решил прервать неловкую паузу и спросил: — Ты взяла с собой зонт? — О нет, я люблю гулять под дождем. К тому же, не такой уж он и проливной. Встав с места, я подал знак официантке принести счет и принялся помогать Алекс с пальто. Худые руки, хрупкое тело, железная осанка. Парфюма на ней не было, но пахло от нее прекрасным воздухом. Я закрыл глаза в блаженстве. Спустя пару мгновений, я задвинул ее стул и повернулся к ней, опершись рукой о его спинку. Алекс, проведя взглядом снизу вверх начиная с моих рук и закончив моими глазами, прочитала в них занимавшие меня в эту секунду мысли и посмотрела в пол, поднеся правую руку ко рту, пытаясь скрыть овладевший ею смех. Я смутился и улыбнулся в ответ с виноватым видом. Когда она успокоилась, я спросил: — Ты спросила меня про мою страну и я вдруг призадумался. Мне на миг показалось, что все вокруг настолько драматично, что будто бы мы все - герои чьего-то романа. — Каков же жанр романа? - спросила она, все с той же улыбкой иронии. — О, это каверзный вопрос. Все настолько трагично в нем, что зрителям остается лишь смеяться. И все настолько абсурдно и смешно, что им приходится в то же время плакать. — Смесь Аристофана и Софокла, хм… Эллинистический постмодерн на ежегодном конкурсе драматургов в Афинах? Я опустил уголки губ и приподнял брови, оценивая сказанное. Выражения подбирать она умела. Склонив голову в ее сторону в почтительной манере, я выразил свое восхищение ее эрудированностью и продолжил: — Такой бы возымел все почести зрительского зала. - сказал я и подмигнул ей, - Но знаешь это новый уровень постмодерна, когда пародия творится бессознательным образом. Новый жанр - постмодернизм Фрейда. А это просто потому, что сам мир и сознание каждого жителя уже настолько погрязли в этой театральности и идиотизме, что в этом маленьком театре каждый желающий расписать правду пером и чернилами на листе невольно открывает еще один театр. Какой из них достойнее - мне не понять. — Ух, какая фрактализация в вашем Казахстане творится, надо бы съездить и увидеть самой - промолвила Алекс в издевательском тоне, который меня ни капли не обидел, будучи уместным и хорошо продуманным, - но знаешь, весь человеческий мир это театр. Мы рождаемся на сцене, а зритель смотрит на то, как мы ищем смысл в окружающем, а окружающее это не более, чем дешевые двухмерные декорации, которые снести способен любой залетевший в здание ветер. Любовь, красота, справедливость и прочее. А по правде, есть только зритель и актер, а еще придуманный сюжет. — А кто зритель? - спросил я. — А как же, Амир? Ты сам и есть зритель. Кто же, если не ты сам, будет тебе хлопать, когда ты выйдешь на поклон в эпилоге? — Удивительно. Я думал, что мир это полый металлический шар. А жизнь это его звон. Наша жизнь - звон металла. — Наша жизнь - звон монеток, да-да. - закончила она, - Красиво сказал, я оценила. А можно по-другому, наша жизнь это колокол Мария в главной башне Собора Парижской Богоматери... Давай, завершай мысль. — А я это горбун Квазимодо, взбирающийся на самый верх собора каждое утро, чтобы разбудить парижан. Александра пустилась в рукоплескания, как только я сказал последнее слово. Взяв меня за правую руку, она приподняла рукав рубашки и взглянула на фасад Нотр-Дама, нарисованный на моем предплечье черными красками. Знала бы она, кто Эсмеральда в моем романе. Однако, на это у нее была интуиция. — Красиво, - сказала она и опустила рукав, немедленно скрывший татуировку, - ну что же, парижанин, было приятно провести с тобой этот вечер. Она живо протянула свою руку и мы соприкоснулись в рукопожатии. Напоследок, я спросил: — Why is there always one main hero in the novel? — Oh, is there? Up to you to decide, though. You’re Joe’s mind and body, fighter, keep that up. — See you next semester then, Alexándra. — You are mispronouncing my name and that’s fucking annoying. Alexandrá! - сказала она надменно и смерила меня шутливо-осуждающим взглядом, - You don’t have to see me off, don’t be funny. — Would be my pleasure. Я остался один, проведя ее взглядом, и ожидая счет. Немногим спустя, ко мне подошла девушка с чеком и произнесла: — Пристегнитесь, мы начинаем приземление. — Чего? - не успел спросить я, как что-то силой толкнуло меня вперед и я упал, ударившись лицом об пол. Когда я очнулся, рядом со мной стояла стюардесса в красной жилетке Аэрофлота, на груди которой был вышит золотистый значок с серпом и молотом на крыльях. Заметив мои движения, она наклонилась и спросила: — С вами все хорошо? Пристегнитесь, пожалуйста, мы приземляемся в аэропорту Шереметьево. Не совсем понимая происходящего вокруг, я оглянулся и вспомнил, что лечу в самолете домой. Саши рядом не было. Я подумал, что он, наверное, вышел в туалет, так как соседнее место у окна было пустым. Сделав все по указанию стюардессы, я спросил: — А через сколько приземляемся? — Через двадцать минут. Я все сидел, смотря в окно иллюминатора. Постепенно рассеивались облака и взгляду представлялись бесчисленные зеленые поля и опушки широчайших лесов, которыми так славится русская земля. Вполне придя в себя, я сделал глубокий вдох в предвкушении родного края. Еще пара часов полета и великий русский ландшафт сменится любимыми Алматинсками горами с величественными снежными шапками. Я закрыл глаза и вновь задремал. Следующие несколько часов моей жизни вылетели из моей головы, словно их никогда и не было. Я осознал себя, когда стоял в Алматинском аэропорту с огромным чемоданом на колесах около выхода в город. Шум прохожих и возня таксистов, желавших отвезти меня куда угодно за круглую сумму, входил в уши, но не достигал разума. Я был растерян и озадачен, не понимая, что произошло и не найдя нигде Саши, я достал телефон и позвонил одногруппнику с универа, чтобы сообщить произошедшее. — Что за Саша? - спросил Бен, не менее озадаченный, после того, как я объяснил ему случившееся. — Мой руммейт, мы с ним жили в общежитии вместе целый год, - ответил я дрожащим голосом. — Амир, о чем ты? Ты жил один весь год, - медленно произнес собеседник. — Чего? — Ты жил один. Разве не помнишь, как мы выносили лишнюю кровать с твоей комнате осенью? На осенних каникулах. Мой разум отказывался понимать сказанное. Сбросив звонок, я открыл фэйсбук, чтобы проверить последнее посещение Саши. В списке друзей я его не нашел. Поиск в списке пользователей тоже результата не принес. “Наверное, бросил в черный список,” - подумал я и открыл номера контактов на телефоне. В нем Саши, как можно было догадаться, не было. Я решил написать Александре. Открыв контакт с ее именем, я краем глаза заметил странную деталь - ее номер абсолютно совпадал с моим. Я замер, на границе осознания всего. Мои мысли двигались в Брауновой манере, из стороны в сторону и с бешеной скоростью. — Я жил один весь год, осенью Бен вынес кровать, - думал я, - осенние каникулы… осенние каникулы… на них я познакомился с Алекс. Алекс… Александра… Саша… Александр... “Твою мать” - вскрикнул я на весь аэропорт, заставив прохожих обернуться. Я приставил ладонь ко лбу и уселся на сидячем месте неподалеку. Просидев так минут двадцать, я снова взял телефон, на этот раз для вызова такси и заказав его за небольшую сумму, вышел из здания. Кто это я?