Идеальная мелодия

Как часто она думает об искусстве? Зачем она только возвращается к бессмысленным воспоминаниям и бесполезным идеям? В нем нет смысла. Как это только не видится сектантам и нижнеуровневым ясным? Что они могут изменить своими бунтарскими попытками вернуть прошлое, создать новое произведение, достойное звание шедевра? Разве не очевидно, что "произведение" имеет единственное значение - результат умножения двух величин? Но Мелоди неисправима, на мой вопрос она отвечает, позабыв об окружающем мире и людях, развернуто, громко и абсолютно нелогично: - Если уж тебе так хочется все представлять в виде математики, могу сказать так: произведение искусства - умножение красок или звуков на способности или талант творца. Ну и где же здесь логика? В данном исковерканном намеке на рассуждения, в этом древнем софизме? - В случае сохранения данной части энергии, возможен ее выброс в окружающую среду, с дальнейшим использование на благо природы. Соответственно, на данном графике вы можете увидеть, что линии А и В перпендикулярны... - Все слушают внимательно, кратко записывают основные мысли. Всё логично. Все логичны. Только не я. Непрерывно отвлекаюсь на доказательства самому себе необходимости логичного существования. Мелоди явно не спокойна. И это опасно. Кто-нибудь наблюдательный, вероятно, уже обратил внимание на ее неправильное поведение. Я поступил неразумно, приведя ее сюда - она сидит не прямо, ее взгляд блуждает по залу, ее руки подрагивают и теребят край одежды. Единственное радует - одежда на ней смотрится естественно - серые штаны, просторный сине-серые свитер, серые ботинки, серая шляпа. Только вот кожа у нее чрезмерно здоровая - нет той привычной серости наших лиц, лишенных солнца. - Значит, К-штрих равно единице на зет в квадрате, - продолжает почти без пауз говорить ученый своим ровным поставленным голосом, - Получаем простое соотношение, из которого нетрудно обнаружить, следующее... - Он что-то открывает на демонстрационной доске. Но я уже этого не вижу - мое внимание забирает Мелоди, которая вдруг начинает улыбаться. И нет ничего хуже улыбки в этом логичном мире. Как нет и ничего лучше в его остальной части. Так почему же я должен уничтожать в ней чувства беспощадной логикой? Нет, так думать нельзя - это запретно и "бредово". И пусть само это слово можно считать вышедшим из употребления, я не могу вспомнить других, идеально подходящих к данной ситуации. Как бы то ни было, я более не нахожусь в равновесии с окружающей реальностью. Мелоди замечает мой взгляд и оборачивается, смотря удивленно и неправильно. - Неужели все в этом мире выражается с помощью формул? - Естественно, - отвечаю я. - Глупо, - шепчет Мелоди, будто не понимая, что так говорить не следует. Но, с другой стороны, нам везло до сих пор, почему же сейчас что-то должно пойти не так? И это неверно и нелогично. То, что СКЛ не столь совершенно, как я всегда полагал. Парень с двумя ручками - так действительно удобнее писать - поворачивается в нашу сторону. Его взгляд спокоен и идеален, в чертах его лица - благородность настоящего логика, но в угрюмо поджатых губах - укор. Он смотрит на Мелоди, на ее удивленные глаза и вольную позу, и решается, во имя логики, нарушить покой лекционного зала. - Нелогик! - кричит он, глядя на девушку, - СКЛ! И мне бы сделать вид, что я ее не знаю, присоединиться к крику и обезопасить свою жизнь. Но вместо этого я хватаю девушку за руку, зная, что камеры зафиксируют каждый мой шаг, зная, что теперь я восстал против разумного всего человечества. - Бежим, - голос начинает дрожать, как у всех обезумевших фанатиков. Она смотрит на меня устало и обреченно - но я сам затащил ее сюда, я и выведу. Лектор замолкает, все прочие шумят и толкаются, загораживая выход, многие набирают на своих телефонах номер СКЛ. Логичная идея... Вызываю машину - плевать, что она стоит больше, чем я получаю в месяц, как учащийся. Если водитель окажется из нижнеуровневых, нам повезет. Иначе нас не спасет ни вечная логика, ни слабая удача Фоу и ему подобных. Мелоди будто теряет все силы и не может даже сдвинуться с места. И тогда я делаю то, за что уже сам готов сдаться в СКЛ - подхватываю ее на руки и, аккуратно просчитав оптимальную траекторию, иду к выходу. Нам конец. Но ведь СКЛ может задержаться, а мы можем успеть... Толпа бушует, к нам тянутся тонкие длинные серые руки, которые мой погибающий разум неумело сравнивает с чем-то вымершим до моего рождения. Но никто не может побороть свой страх и прикоснуться к телу оскверненного нелогикой. Нам повезет. Но почему же я заведомо считаю себя, строго себя, проигравшим? *** И мир превращается в бесцветный водоворот, в котором я вижу серые мысли людей, серые жизни, блеклые идеи. Когда-то в детстве я застала странный снег - не невинно белый, как писалось в книжках, а пепельно-серебристый. Он оседал на скрюченных от боли ветвях давно погибших деревьев, хоронил скудную бледную траву, возводил могильные холмы и будто пел панихиду по всей людской цивилизации. Когда помрачневшие родители ушли спать, я выбежала наружу и попыталась слепить снежок. Но тогда снег рассыпался по моим ладоням, не тая, не холодя, не издавая звуков, не живя... Уже много позже, откопав в домашней электронной библиотеке книгу под названием "Трагедия Помпеи", я вдруг все ясно поняла - то был не снег, но пепел - вестник смерти и ужаса. С тех пор ничто не напоминало мне о том детском дне - кроме этой минуты, когда мы помчались вперед, к спасению или к своему собственному "последнему дню". Стивен теряет остатки самообладания и с истошным криком, несется к машине, не отпуская меня, не позволяя умереть от беснующейся толпы. Боюсь, теперь я совершенно ничего не понимаю в происходящем - почему Стивен, мой разумный и беззвучный спаситель, кричит, как средневековый воин? Люди, все эти безумные ученые, только и могут, что шуметь и нелепо дергаться - но никто не ловит нас, не выступает вперед, не желает перестать быть частью серого общества. А потому мы почти без преград добегаем до милого синего грузовичка, водитель которого приглашающе машет нам табличкой с надписью "2319" - кодом Стивена, если мне не изменяет память. - Куда? - спрашивает он, когда мы подбегаем к дверям, и Стивен с тяжелым вздохом опускает меня на асфальт. И голос этого забавного с виду старичка звучит ровно и успокаивающе - совсем как искусственное пение птиц в моем почти забытом родном доме. Далекий вой приближающихся сирен прерывает размышления Стивена, в его лице проступают нелегкие нотки отчаяния. - По дороге решим. К выезду с уровня. - Пулеметной очередью отвечает он, заталкивая меня в автоматически открывшуюся дверь тесной кабины и сам залезая туда. - Быстрее. И нет на свете ничего прекраснее, чем водитель, понимающе кивающий и устремляющий нас в неведомые дали самого логичного города. Парень снимает шляпу, долго и внимательно смотрит в ее недра и, наконец, произносит: - Домой нельзя. Нижние - осмотрят. Некуда. - И в голосе его слышно такое смирение, такая печаль, что слова его будто поглощает вязкая тишина. - Фоу? - тихо и кратко спрашиваю я, не решаясь тревожить его длинными вопросами. Странно, что я куда спокойнее, чем он. По моей вине нас едва не схватили, я вообще ничего не знаю в этом мире и своей жизни, а вот, даже руки почти не дрожат и дыхание не сбилось. А на Стивена и смотреть-то жалко - как загнанный зверь, он озирается по сторонам в почти пустой кабине, вертит шляпу, ежесекундно поглядывает на свой телефон, нервно закусывает губу. - Фоу... Можно. Но опасно. Мы его не знаем. Тем не менее он смиренно просит водителя довезти нас до нижних уровней, логично и кратко описав ему необходимую дорогу. Но вот он приходит в себя и, наконец-то, ровным тоном произносит удивительно длинную фразу: - В открытых новостях чисто. "Неизвестные сектанты" и "Безумцы" - так нас называют. Машину не видели, но, учитывая камеры, скоро заметят. В любом случае, выйдем мы там, где наблюдения нет. Дорога кажется мне совершенно незнакомой, но когда машина останавливается, я вижу - это то самое место, где мы впервые встретились вечность - пару дней - назад. И странно, но я вижу нашего странного знакомого, он придерживает открытую дверь своей каморки, будто давно ждал нас, сбежавших от реальности. И даже сейчас, сквозь панику и ужас, в моих мыслях пробивается глупый вопрос - "А кто такой Фоу?". Я порываюсь выйти из машины, но Стивен, потерявший остатки рассудка, не позволяет мне встать, хватает за руку, пристально смотрит в глаза и тихо, как умирающее эхо, спрашивает: - Каково быть нелогиком? И я безнадежно теряюсь в потоке мыслей - странные обряды меломанов, полустертые записи, искусственное пение птиц - все смешалось в голове, и я только и могу думать, что о нашей основательнице. - Скучно, - отвечаю все же, догадываясь, что он едва ли способен понять, какие цвета и оттенки я вкладываю в одно это слово, - И кажется временами, будто в жизни есть призрачная цель. - Какая цель? - я вдруг ясно понимаю, вслушиваясь в истерические нотки в его голосе, что он окончательно и безвозвратно сошел с ума, превратив свой привычный мир в набор несвязанных логикой фактов. - Идеальная мелодия. Но ты сам знаешь, ее невозможно создать. - Почему? Наш спасительный водитель нервно ерзает в скрипучем кресле, и я его понимаю - в любую секунду сюда может нагрянуть логический патруль, и ничто нас уже не спасет. А вот Стивена и его пронзительного желания узнать о жизни сектантов в столь неподходящий момент - не понять. - Не осталось ничего, что могло бы теперь подарить человечеству это единственное счастье, - давно заученная фраза сама выпрыгивает изо рта, - забыты азы создания мелодий, а музыкантов, способных воспроизвести что-либо идеально, как и правильно работающих инструментов, почти не осталось. Даже наброски Лючии, ее видение идеальной мелодии, все давно утеряно... Стивен, нам пора! Он поднимается с потертого автомобильного кресла с грацией древнего старика и робко выходит на разбитую временем поверхность уровня, увлекая меня за собой. Дверь за нами оглушительно захлопывается, машина тяжело шумит и с запредельной, на мой взгляд, скоростью уезжает прочь от нас - опасных преступников. И я даже не помню, оплатил ли Стивен нашу дорогу... За мгновение до того, как рвануться в каморку Фоу, Стивен оборачивается ко мне и шепчет: - Научи меня.