взрослые игры

      Холодные солнечные лучи начали свой привычный утренний ритуал, неспешно касаясь застывших от зимних холодов деревьев соснового бора, раскинувшегося перед окном спальни Милы Рудик. Свернувшись клубочком возле раскрытого рядом парня, волшебница самозабвенно досматривала четвертый сон, невероятно утомившись после ночного происшествия. Нил чувствовал её дыхание на своём плече, всматриваясь в окно нервным, не верящим взглядом. В очередной раз потёр переносицу, прикрывая глаза, чтобы вспомнить горячие губы на своих губах; хрупкое тело, изнывающее под его умелыми манипуляциями; стоны, звучащие для него подобно молитвам. Невольно, Лютов почувствовал желчь во рту и в мыслях, от осознания, какую именно черту переступил и что предстоит делать дальше — неужто они с Милой тут-таки заделаются парой, не обращая внимания на всеобщее мнение и игнорируя собственные различия во всем. Столько лет объеденные лишь ненавистью, им грозит непростой путь реабилитации собственных чувств, мыслей и привычек. Посмотрев на столь уязвимую и голую Рудик, неосознанно прижимающейся ближе к нему даже во сне, Нил чуть ухмыльнулся, подтягивая одеяло на ней повыше. Неожиданно он услышал приглушенные за стеной голоса, тут же напрягаясь всем телом — ему не показалось, что это были опекуны Рудик, обсуждающие что-то просто под дверью спальни. Очень аккуратно поднявшись, Нил схватил с пола свои вещи, отодвигая бельё Рудик под ближайший стул. Пусть Безродные и относили к Лютову позитивно, но, обнаружив его рядом с голой Милой в кровати с самого утра, вряд ли останутся относительно спокойными. Бросив последний взгляд на спящую рыжую девочку, брюнет с неожиданной тоской телепортировался в дом Платины под звук открывающихся дверей.       — Просыпайся, Мила, — сказала тихо Акулина. — Гурий говорит, что ты сегодня в Симферополь едешь.       Еле открывая глаза, Рудик перепугано воззрилась на опекуншу, тут же осматривая комнату, чтобы увидеть где-то Нила. Неприятное осознание накрыло девушку с головой и, повыше натягивая одеяло, Мила кивнула Безродной, чуть улыбаясь уголками губ.       — Да, хотелось бы его проведать, — говорит Мила с фальшивым энтузиазмом.       Родительница чуть настороженно хмурится.       — Страшно тебя самой отправлять, сейчас пусто на улицах, всякое может быть…       — Акулина… — возражает Мила.       — Может, возьмешь с собой Нила? — предложил с улыбкой Гурий.       Рудик испуганно дёргается, с недоверием глядя на Безродных: неужто они что-то знают? Слышали или видели Нила в её комнате? Отметая эти предположения, Рудик с ухмылкой машет головой, чуть ли не с негодованием воззрившись на профессора.       — Не переживай, Марк обещал проводить меня, может, уговорю его на денёк съездить в Симферополь, — соврала Рудик, чтобы разговоры о Лютовом прекратились.       Переглянувшись между собой, супруги с подозрением вышли, прикрыв за собой двери. Тот же час Рудик, схватившись руками за голову, впечаталась ею в подушку с глухим стоном. Понимание неизбежного позора, коим её обременил Нил, тяжелой ношей охватило душу девушки, что аж слезы набежали на глаза. Она чувствовала пульсацию крови в висках, чувствуя вот-вот пришедшую истерику и злость. Огорченная собой и нарушением собственных принципов, Мила больно закусила губу, не позволяя ещё более унизить саму себя. Раздумывая, как лучше поступить, девушка решила таки уехать с Троллинбурга на недельку, дабы отойти от всего, что произошло и подготовится к неизбежным нападкам её врага. Сорвавшись с кровати, она быстро оделась и расчесалась, чувствуя дискомфорт между ног и в сердце. Ещё больше расстроилась Рудик, увидев на смятых холодных простынях белого цвета маленькое красное пятно. К горлу подкатил ком и, с трудом проглотив его, Мила направила дрожащую руку с проводником на след недавней связи.       — Катарсис!       Милу жутко воротило, будто она проглотила несколько червей. До конца не осознавая всей невероятности происходящего, Рудик рывком сорвала простыню с кровати, и бросила её куда-то в сторону, делая глубокий вдох. Несколько вещей в рюкзак и телефон, на ногах ботинки, на плечах — красное пальто. В голове бардак, говорящий ни о чем — Мила ведь не безумна, ей просто не повезло влюбиться в своего врага. Она ведь не безумна?       — Это безумие, — шепчет Рудик, потирая шею дрожащей рукою. — Как я пошла на это…       Она чувствовала его дыхание у себя на щеках, видела следы укусов на ключицах и чувствовала себя грязной, несчастной, обманутой. Даже на своих опекунов ей было стыдно смотреть — ведь что они подумают о ней, узнав о таком? Её опять передернуло — кинув краткое «пока», Рудик выбежала из дома, телепортируясь к Транспортному посольству. Как и ожидалось новогодним утром, зал был совершенно пуст и одинок. Милу передернуло от холода и сырости и девушка, неловко переминаясь с ноги на ногу, подошла к ближайшему окошку кассы, где сидел угрюмый и злой щур. Несколько волосков торчали из-под вязаной зеленой шапки, а водянистые глазки презрительно глядели на Рудик чуть ли не с ненавистью.       — С самого утра, никакого праздника, не сидится им дома… — ворчал он. — Зачем, куда…       — Симферополь.       Мила, даже не пытаясь быть милой, бросила на столик одну монетку, с ожиданием глядя на гнусавого и противного кассира. Тот же, впитывая каждый миллиметр её лица, что-то шептал себе под нос, неприветливо и очень медленно чертя что-то в тетради магией. Рудик отметила себе, что щур не носил никакого проводника, несмело ему позавидовав. Заметив пристальный взгляд волшебницы, он ушёл куда-то в каптерку, помещение позади него, скрывшись за массивной железной дверью. Озадаченная, Мила Рудик неловко переминалась с ноги на ногу, чувствуя нарастающее раздражение. Ей хотелось срочно покинуть Таврику, ведь её пасмурные и тусклые цвета слишком сильно давили. Девушка чувствовала, как внутри неё разгорается дикий, пожирающий нутро огонь, сродни ненависти к себе и самобичеванию. Единственным выходом в миг для неё стал побег — побег туда, где её всегда ждут. Мысль о брате плясала в её голове, как горящая на подоконнике свеча, задеваемая неугомонным сквозняком. Никита же стал дня неё лучом в царстве тьмы. Маяком среди острых скал.       Когда, наконец, вернулся щур, Мила вмиг удивилась переменам в его лице — там цвело кое-какое подобие улыбки. Сначала Рудик подозрительно нахмурилась, но тут же и успокоилась: обслуживший вдвое быстрее кассир стал последним вопросом, на который она искала бы ответ. Мила с нетерпением посмотрела на свою позолоченную карточку, где каллиграфическим почерком была написана цифра семь. Тут же рыжая и нашла нужную ей арку с надписью Симферополь, взбудоражено вскидывая брови. Зеленый мигающий свет на секунду ослепил глаза, заставляя Милу прикрыться рукой, а когда он погас — без любых сомнений шагнула внутрь, чтобы на секунду погрузиться во тьму.       Холодный ветер хлестнул её по лицу, как будто она оказалась на верхушке горы. От давления солнца на глаза Рудик не сразу смогла открыть их, прикрываясь ладонью, а в ушах звенело от разбушевавшегося предвестника бури. В голове девушки раздавались волны боли, но стоило ей открыть глаза — восхищения в первую секунду. Перед волшебницей раскинулись массивные тучи и туман, за которыми чуть-чуть проглядывались затемненные тени города. Она стояла на краю горы, это было без сомнений, ведь бросив взгляд вниз, Рудик увидела ничего, ровнявшееся пропасти. Отдернувшись назад, что аж дыхание сбившееся превратилось в кашель, Мила упала, не понимая происходящего. В голове билась отчаянная мысль, что это замысловатые проделки её дара Аримаспу — столь тревожное и реалистичное видение. От этого ей на секунду стало спокойнее, ведь всё пройдёт, главное — переждать. И Мила, прикрыв глаза и подтянув к груди колени, ждала, чувствуя пробирающий кости холод и страх. Её одежда становилась влажной от снега, неприятно покалывая тело и особенно бедра, а чувствительная кожа рук вмиг огрубела, теряя чувствительность.       Скалистые обрывы отдавали сединой, но становилось виднее — волшебница не могла определить, сколько уже просидела там, наверху, ожидая очередного послания. Но ничего не происходило, и лишь громадные тучи слегка отступили, позволяя слабым солнечным лучам тронуть прозрачную кожу дремлющей и одинокой девушки. Из холодного, морозного спокойствия её вывел невнятный шорох за спиной. Раскрыв глаза, Мила на миг замерла, прислушиваясь к глубокому шипучему дыханию и неуверенным шагам.       Её тело будто парализовало, и девушка, широко раскрыв глаза, наблюдала за медленно продвигающейся к ней тенью, настолько длинной и худой, что её началу не было конца, и всё туловище существа проваливалось в пропасть. Мила с тревогой и оцепенением ждала его действий, напряженно гадая, почему же она не может шевелить конечностями и настоящее ли всё, или же это видение. Руки девушки непослушно упали по-бок от неё, всё тело пробрала слабость, и Рудик, точно сломанная кукла, упала назад, в твердые глыбы снега, глазами впиваясь в болезненно яркое небо. Она чувствовала, что из неё высасывают жизнь. Медленно, словно бы переливая воду из одного стакана в другой. Свет больно резал глаза к моменту, когда прямо над ней показалась несуразная фигура прикрывшая, кажись, целое небо. Словно в тумане, Мила неторопливо раскрыла глаза, натыкаясь в немом ужасе на обвисшее лицо, в расстоянии от её длинной руки. Не в силах кричать или даже думать, волшебница непонимающе моргнула, пытаясь развидеть увиденное. Необычная непропорциональность и устрашение лица заключалась в бледно-зеленой, нездорово набрякшей коже, выступающих острых резцах, ранящих нижнюю окровавленную губу, с мерзкими бородавками и… в одном глазу под пунцовыми, воспаленными веками. Желтоватый, с выступающими капиллярами глаз со светлой, водянистой оболочкой и широким выцветшим зрачком впился в её лицо с недоброй серьёзностью, встречаясь с серыми, полными ужаса и отвращения, медленно закрывающимися под давлением страха.       И в миг она больше не была на горе, не лежала в остром и холодном снегу, без возможности пошевелить конечностями. Открыв глаза вновь, девушка оказалась в своем дворе, в Плутихе, глядя на светлый, утопающий в солнце двухэтажный дом, окруженный сосновым бором, чьи кроны столетних сосен насквозь просвечивались солнечными лучами, возвышаясь над домом, будто бы защищая его. На губах Рудик, подобно весенним дарам, расцвела улыбка, и она, счастливая и беззаботная двинулась вперед, к дверям.       Жар ударил её по щекам, словно во сне она увидела скачущие тени, охватившие тонкие столбы раскинувшихся деревьев. Резвые язычки пламени перекидывались между собой, охватывая бор целиком, вихрящимися волнами сжигая ветки кудрявым огнем. Он казался столь бледным и безобидным в ореоле солнечной экзекуции необычайно теплого зимнего дня. Лишь черные столбы дыма нависали немой завесой над поселком в небе, словно бы надзор, судья, палач, уничтожающий счастливые дни утопающего в солнце двухэтажного дома. По заснеженному, хлесткому шиферу, разложившемуся на деревянных тонких балках, расползались красные и золотые ленты, удобно маскирующиеся солнечными лучами. В миг Рудик подумала, что началась война — словно бомбардирующий расстрел, звуки стреляющего шифера заставили её в ужасе прикрыть уши и осесть на белую, холодную землю. К обстрелу добавился тихий треск разлетающихся стеклянных окон и крики. Женский, пронизывающий сердце крик, смешавшийся с прорезавшимся детским визгом — и по лицу Милы поползли тени боли и ужаса, когда она, в осознании происходящего, бросилась к желто-горячему дому, рассекающему воздух высокими и хлесткими языками безжалостного пламени. Стреляющий шифер отлетал на метры от дома, а его обуглившиеся балки проваливались, проламывая переднюю стену с дверью, закрывая Миле вход. Визг и крики оборвались, и Мила в панике глотала воздух ртом с непониманием и растерянностью глядела на свою правую руку, замечая наконец-то, что её золотой перстень с карбункулом исчез.       — АКУЛИНА! — кричала Мила, упав на землю. — ГУРИЙ!       От жара её лицо горело не хуже пламени, а потемневший рассудок грозился отключиться, как вдруг её глаза уловили движение сбоку — сквозь горящие языки ненасытного огня пробирался кто-то. Дернувшись туда, Рудик упала на землю лицом вниз, еле поднимая голову, тут же в ступоре замирая — охваченный горящей прострацией в последних шагах жизни к ней бежал Шалопай. Его обугленная мордочка в ужасе застыла в немом завывании от боли, а всё тело позади было охваченное огнем. Глядя на Милу своими большими желтыми глазами, он безмятежно замер и упал перед её лицом. Потерянное сознание Рудик возвелось над горящим пространством, в смятении отдаляясь в холодные объятия снега, совсем покидая девушку.       Или же опять находя её?        Глядя в чистые, голубые небеса, Мила вновь ощутила потерянность её состояния, совсем неспособна понять: что теперь реально, а что нет? Оцепенение не отпускало её, но тело казалось таким горячим будто бы Рудик действительно сжигало изнутри. От боли её глаза закрывались, но что-то отчаянно удерживало её сознание в теле. И цепляясь за это, волшебница вновь открывает глаза, натыкаясь на предвестника её боли и затуманенности рассудка — одноглазое существо вновь нависло над ней, глубоко всматриваясь не только в лицо Милы: оно будто бы проглядывало все её воспоминания, копаясь в голове, как в старом, загроможденным ненужными и тяжелыми вещами, комоде.       Вновь моргнув, рыжая волшебница в миг сменила её местонахождение, оказываясь в заснеженном дворе Думгрота, с трепетом глядя на разрезающие небо шпили, охваченные контрастирующей с белоснежным покровом крыши дымкой. Тишину звенящего морозного утра разрезал грохот, входная сводчатая дверь главного входа вывалилась с петель, и оттуда, тяжелым и перебирающим шагом вышел торжествующий и нагоняющий ужас Лукой Многолик. Своими паучьими лапами он ловко перебирал землю под собой, с нескрываемым ликованием глядя в глаза Рудик. Позади него выползали один за другим горгульи, оборотни, поддавшиеся изменениям существа, монстры и темные колдуны, ставшие на сторону зла. Все они окружили Милу, кольцом заключив вокруг неё непроходимую стену. С ненавистью Рудик приближалась к празднующему свою победу Игнатию, готовясь напасть, уничтожить его, вырвать сердце из его груди и отдать его тело на растерзание зверям.       И замерла.       Позади ненавистного врага одно на другом лежали холодные и белые, словно камни, тела, высокой горой закрывая проходы в коридоры. Её руки тряслись и Рудик, едва сдерживая крик, на ватных ногах двинулась вперед, чувствуя подступающую к горлу тошноту. Она в ужасе остановилась, чувствуя, как слабеют её мышцы, а челюсти сводит и воздух будто бы превратился в раскаленное железо — каждый вдох, отдающийся звоном в ушах, больно ранит горло. Ей хотелось стать меньше, закрыть уши и визжать, что есть силы. Но девушка, осматривая мертвецов в холодном оцепенении, натыкается на Владыку Велемира, безмятежно расположившегося в самом верху, в неестественной позе протягивая к ней старую морщинистую руку. Шатаясь, волшебница присела, от горя, словно от мощного взрыва, оказываясь в прострации. Она хватается за обломанный косяк, как за спасательный круг, с боязнью и глупой надеждой ища среди мертвенно-бледных лиц знакомые глаза родных. И находя, не чувствует себя от боли — вот, просто перед ней, синие, налившиеся кровью, контрастирующие с белизной губ и непослушными черными волосами. Не веря, она ползет к нему, обнимая голову лучшего друга руками, словно пытаясь укрыть его от смерти. Рыдания Милы Рудик смешат воплощение ужаса и ненависти, а его мерзкий, гортанный смех заставляет её вздернуть на него правую руку. Но где же её перстень?!       — Они все мертвы, девочка, — шепчет он, пока остальные смеются, не чувствуя ног. — Все мертвы — даже твой новорождённый брат… Твои родители сгорели дотла, а друзья умерли в бою. Ты осталась одна, не в состоянии себя защитить. Отдай метку. Отдай, и я не уничтожу остальных жителей Таврики. Отдай, и я оставлю в живых твоего близнеца… Да, Никита может жить…       Его шепот отравлял мысли Рудик. Глядя вперед себя, она чувствовала, как всё её естество пробирает дрожь от боли и нахлынувших чувств потери. Вот и всё, думалось ей, игра окончена — она проиграла. Все они проиграли. Прижав руки к груди, Рудик едва сдерживала рыдания, сильно впившись ногтями в рёбра. Закрыв глаза, Рудик пыталась вернуться в себя, выпутаться из этой ненавистной паутины кошмара, заставляющего её сгибаться от жути. Она кричала себе, что всё это нереально, но холодный снег, в который она упиралась коленями был красным от крови, а шепот Лукой отбивался в её голове громким эхо.       — За что тебе бороться? — повторял он слащаво. — Все мертвы, Мила, все мертвы, девочка. Я могу оставить тебя и твоего близнеца в покое — лишь отдай мне метку… Подумай лишь об обычной жизни По-Ту-Сторону…       Вдох.       — Все мертвы, — пронзительный шепот Многолика. — Ты одна… все родные и близкие умерли из-за тебя.       Выдох.       — Ты не смогла их защитить… Ты виновата, признай это…        Вдох.       — И Гарик… оба Гарики…       От холодного снега, давящего на голову темнело в глазах, но Рудик ещё могла разобрать небо в тучах, пропасть и одиночество, окутавшее её. Её тело горело, от температуры, казалось, слезает кожа, внутреннее жжение выпаливало терпение. Сжав руки в кулаки, Рудик впилась ногтями себе в ладони, пытаясь избавиться от мерзкого голоса в голове, из-за которого там больше не было никаких мыслей. Мила прижала кулаки к лицу, чувствуя, что снова может двигаться и потому резко поднялась на корточках, тут же снова оседая на пол — глаза жгло, а голову тяжело крутило, что аж кости сводило. Её тянуло вниз. Её тянуло к спокойствию.       — Хватит бороться, Мила, — услышала она вновь.       По телу пробежали мурашки. Это был голос, обладателя которого она так отчаянно пытается забыть уже три года. Повернув голову вправо от себя, она увидела Гарика Смелого, стоящего спиной к обрыву. Такой же безмятежный, но уверенный и сильный, коим он был перед последним испытанием, пока Лукой не превратил его в кусок ледяной глыбы. На секунду она забыла, что её глаза выжигало изнутри, а кости словно переламывались — глядя на Гарика с немым изумлением, Мила поднялась на ноги. Она шла, забыв о боли, забыв обо всём — вот он, так близко, что его можно коснуться, можно сказать, как же она скучает по нему. Но Рудик останавливается в шаге от парня, чувствуя силу ветра на своих мокрых от слёз щеках и протягивает руку.       — Ты мёртв, — рыдает она. — Ты мёртв, это невозможно… я так скучаю.       Он сжимает её ледяную руку в своей, тёплой и сухой, печально улыбаясь.       — Я тоже скучаю, Мила, — шепчет он. — Мы можем вновь быть вместе, просто перестань бороться — я жду уже так долго.       И Рудик прижимается к его груди, чувствуя, какая же она слабая на самом деле, и как же пекут её глаза, и какой же Гарик теплый и живой — он такой же горячий, как пламя, убившее её семью.       — Гарик, — шепчет она, — все мертвы. Акулина, Гурий, мой брат — все мертвы. И даже ты мёртв!       Он приподнимает её подбородок своими горячими пальцами, всматриваясь своими темно-синими глазами в её серые светила.       — Ты можешь быть с ними, — говорит он ласково. — Ты можешь быть со мной, с Ромкой и всеми — мы ждём тебя, только прекрати бороться… идём. Сделай шаг вместе со мной — мы ждём…       Он оборачивается к раскинувшейся перед ними пустоте, с нежностью и преданностью глядя на слабую, изнеможенную волшебницу, на миг прикусившую губу, чтобы сдержать слёзы, так и рвущиеся наружу. Вот она крепко сжимает его руку глядя вперёд с небывалой решимостью. Она устала бороться. Она хочет спокойствия — стоит лишь шагнуть вперёд, освободится. Стоит лишь…       — Только сними метку, — говорит вдруг Гарик. — Она может попытаться остановить тебя.       Её будто ущипнули за руку, от чего по телу пошли мурашки. Горько ухмыляясь, Рудик чувствует, как возвращается назад её израненное сознание, пытающееся ей донести всю невозможность происходящего. Гарик мёртв. Гарик не хотел, чтобы она прекратила борьбу. Гарик мёртв. Это не он. И на секунду Мила пытается вновь найти смысл в сказанных им словах, пока не открывает глаза, мрачно вглядываясь в пропасть. Взгляд её опускается к перстню — он снова на месте. Рука посиневшая от холода и дрожит, но если собраться — она, быть может, сможет дать отпор.       Но чему? Против чего она сейчас стоит?       Не подавая виду, что она вновь вернулась в себя, волшебница с болью задерживается взглядом к любимому лицу. Он всматривается в неё своими родными, теплыми, но такими неживыми глазами. Делая вид, что тянется к метке, Рудик в последний раз улыбается миражу, резко направляя на него перстень, выкрикивая запрещенное, но столь подходящее ситуации заклинание.       — Итсорпио!       И парня откидывает назад, в пропасть, а Рудик от напряжения оседает на пол, чувствуя поднимающийся к глазам жар. Сбоку от неё звучит гортанный рык, и Мила резко разворачивается, глядя изумленно на длинное и мерзкое одноглазое существо, чьи достоинства прикрывала лишь одна тряпка, а вокруг шеи повисло ожерелье с глазами, самых разных цветов и размеров. Тошнота усиливалась, но собрав себя изнутри, Мила вновь поднялась на ноги, готовясь ответить на удар. С диким визгом существо бежит на неё и, выдерживая момента, Рудик ударяет его тем же заклинанием чёрной магии.       — Итсорпио!       И на этот раз оно срабатывает, превращая медленно ползущего к ней монстра в чёрный пепел, разлетающийся в потоках ветра. Больно сглотнув, девушка опускает руку, чувствуя, как невыносимо кружится голова. Глядя на пепел, разносящийся надвигающейся бурей, Мила наткнулась взглядом на фигуру, закутанную в красный плащ. Едва сдерживая ругательства, волшебница вновь направляет перстень вперёд, заставляя глаза смотреть, а ноги — держать её дрожащее тело. В миг фигура растворилась в воздухе, позволяя Рудик наконец-то упасть. Её глаза улавливают движение в небе, надвигающиеся свинцовые тучи, и она пытается хоть немного собрать себя, вспоминая улицу, на которой она прощалась с друзьями летом. Схватив лежащую на земле сумку за ручку, она медленно, теряя сознание представила этот путь, погружаясь в столь желанную тьму, так и не понимая, добралась ли она в город, или же ей предстоит умереть от холода на горе.

***

      Нил Лютов не был обычным мальчишкой, выбравшим не тот путь. В его голосе всегда звучала ледяная уверенность, а в действиях сквозила сила и смелость. Поставь против него и самого Лукоя мальчик бы не растерялся, пускай бы и глупо проиграл. Его жизнь — борьба. Нил всегда находил врагов, чтобы утилизировать излишнюю агрессию и ненависть. Он такой — непослушный, угрюмый и таинственный. Он такой. Но в день, когда Мила Рудик официально капитулировала перед ним Нил был растерянным, он запутался, но ощущал облегчение. Вот она — рыжая, бестолковая и столь желанная. Вот она — под ним, позволяя оказаться своему ненавистному врагу в наиболее близкой кондиции к ней. Мила Рудик восхищала его своей несуразностью, непонятностью и абсолютной непредвиденностью. Хоть как парень старался, ему никогда не удавалось узнать её совершенно.       И он уж точно не ожидал, что она уедет.       Проснувшись в обед в своей кровати, Лютов впервые радовался новому дню, встречая его с полуулыбкой на губах. Первым же делом он спустился в ванную, чтобы побриться и прийти в себя. В зеркале на него смотрел совсем другой человек, глаза которого излучали предвкушение и радость. Покачав головой, Нил, упершись двумя руками о раковину, совсем себя и не узнавая. На оголенных ключицах виднелся едва заметный след ночного происшествия — от воспоминания тело обожгло, а возбуждение молниеносно направилось в зону паха. Нахмурившись, Лютов включил теплую воду, набирая ванную.       На кухне и в гостиной никого не было, из чего златодел сделал удобный для него вывод, превращающийся в повод — он наведается к Рудик потому, что его сестра и шурин уже там. Накинув на свитер куртку, Лютов в небывалой спешке направился вдоль улицы, чтобы на ходу закурить предпоследнюю сигарету. В опустелой пачке он увидел некий плюс: повод поехать в мир По-Ту-Сторону, чтобы посмотреть, вернулась ли Эвтетика. На небе было темнее, чем обычно: собирались тучи, нависая над поселком в молчаливом напряжении. Ожидая дождя, Нил ускорился, не стучась забегая в дом. О его прибытии всех присутствующих осведомил Шалопай, срываясь со второго этажа, где он в тоске ждал свою ветреную хозяйку.       В гостиной, за столом, с бокалами в руках и с улыбками на лицах сидели всё те же люди, радостно глядя на в миг помрачневшего волшебника. Почесав, упершегося в него своими огромными лапами, питомца за ухом, Лютов, вновь изображая ледяное спокойствие, незаинтересованно посмотрел на Гурия.       — И где же Рудик?       И в ожидании ответа, присел на корточки, прикрываясь подросшим псом, возвышающимся над его головой, дабы скрыть хоть какие-то подлые проявления эмоций на лице.       — Она уехала в Симферополь, — ответил охмелевший профессор. — К брату.       На секунду Лютов расслабился.       — А этот её очень красивый молодой человек тоже? — спросила лукаво Платина.       И вновь замер, осторожно поглядывая на женщин.       Акулина с улыбкой кивнула, покачивая на руках спящего Гарика.       Внутри Нила, кажись, что-то оборвалось. Медленно, с самых кончиков пальцев, по его телу скользило слегка подзабытое чувство презрения и злости. Сжав челюсти, он, всматриваясь в пол, чесал Шалопая за ухом, не в состоянии двинуться с места. Ему казалось, что, отпусти он собаку из рук, то тут же уничтожит что-то. И потому просто сидел, впитывая в себя печаль Шалопая, успокаивая его. Хотя было не слишком понятно, кто же кого успокаивает. В голове волшебника метались мысли, но больше всего побеждала брезгливость к слабости, которую он проявляет раз за разом. Как он мог так унизиться перед Рудик? Ведь она жаждет его полного уничтожения.       Она никогда бы не смогла полюбить его. Никто бы не смог.       Он сам ненавидел себя.       Наконец-то отпустив печального драконьего пса, Лютов почти выбежал на улицу, нуждаясь в свежем воздухе и одиночестве, даже не прощаясь. Ему хотелось забыться. Немного побродив вокруг домов, наслаждаясь пустынными улицами и отсутствием любопытных глаз, Нил в очередной раз решил бросить ситуацию на самотёк, желая лишь одного — забыть эти хрупкие плечи и белоснежную кожу, и чтобы в ушах не стоял звон от её потрясающих стонов. И он телепортировался туда, где всегда можно напиться и утонуть в разврате и анонимности.       Закрывая входную дверь в бордель «Шухер», Лютов знакомым взглядом окинул помещение, излучая величие даже в столь грязном месте, куда все идут с одной целью — получить любовь на одну ночь. И Нил, снова презирая себя, садится за барную стойку, делая заказ в неком предвкушении. Возле него крутятся девушки и женщины с надеждой быть выбранными. Ведь в таком затхлом месте редко появляются достойные люди — сплошь мох и болото. Вливая в себя очередную рюмку, Лютов потирает глаза с небывалым усердием.       Забыть.       Водка на вкус полный отстой и именно потому волшебник запивает её пивом, уже после четверти часа чувствуя головокружение. И стоит только закрыть глаза — вновь она, вся из себя правильная, качает медленно головой, выражает презрение. Мол, слабак ты, Лютов, а ещё ей да говорил что-то. Моргнул. Снова. Не может уже видеть эти слишком обычные глаза и восторг хаоса на голове. Она слишком подлая, имея столь чудесную белую кожу и эти несуразные веснушки на щеках. Просто возле губ. Сладких и теплых.       Почему она не уходит?       Почему стоит просто перед глазами?       Как жуткий сон.       Привидение.       — Хватит, Рудик, ты меня убиваешь, — шепчет Лютов и вдруг разражается горьким смехом, привлекая к себе внимание. — Ты меня, а не я тебя. Глупая, глупая, глупая… ненавижу тебя…       Но она не уходит, а лишь ближе подбирается, хватая его, падающего со стула.       — Тебе хватит, приятель, — вдруг говорит голосом чужим, нерудиковым. — Давай, помогу.       И он опять моргает, впиваясь бездонным взглядом в штучные рыжие локоны и карие, совершенно непривычно теплые, а не холодные глаза. Не серые светила, тонкие губы с темно-красной помадой, никаких веснушек и девственно маленькой груди — поддерживающей его за плечи неудавшейся копии Рудик лет двадцать шесть. Она поправляет своё красное шелковое платье, прикусывая губу от напряжения — поднять пьяного Лютова непростая задача.       — Как тебя зовут? — спрашивает Нил холодно.       Незнакомка жмурит глаза.       — Я не продаюсь, мальчик.       Бойкая. Все рыжие бойкие?       — И всё же? — Лютов соблазнительно поднимает брови и девушка тотчас меняет позу тела — он, мастер манипуляций, ей понравился.       — Марго.       — А я Нил, тебе идёт это имя, — шепчет он, целуя её ладонь.       Чуть позже Лютов узнал, что быть раздетой Марго идёт ещё больше.