Демон, дева и рассветный веер

      Даже если бы не звался зрящим в корень, Джакен рано или поздно понял бы, что ничем хорошим это не закончится. Не нужно иметь способность указывать на скрытое зло, чтобы при одном взгляде на господина и его смертную подопечную понять: добра от их связи не жди. С самого первого раза в ту судьбоносную встречу с Рин в лесу самоназванный слуга осознал, что каким бы ледяным ни было сердце воинствующего демона Сесщемару, однажды и оно не устоит перед мягкой силой обаяния, дремавшей до поры в тщедушном детском тельце. И вот она выросла…       Спрятав руки в рукава, хмурый Джакен предавался невеселым размышлениям у разведеного костра. Изредка бросал он короткие взгляды на сидевшую у огня красавицу, да все никак не мог понять, что сегодня в ней было не так? То ли румяная сверх обычного, то ли пламя слишком яркое и отражается в блестящих темных глазах? С того дня, как они посетили бесовской рынок, Луна прошла по небу путь от узкого серпа до полного диска. А вместе со светилом между господином Сесщемару и Рин выросло притяжение, которое с каждым днем становилось все труднее не замечать. Ревнивый полевой демонишка все чаще перехватывал ласковый девичий взор, направленный на его господина. Примечал он и якобы случайные заботы демона-пса о нерадивой человеческой клуше. То поддержит вовремя неуклюжую, то тропу выберет полегче, то, вопреки своим правилам, редкое угощение среди снегов сыщет. А последнюю ночь и вовсе три раза Джакен просыпался от того, что чувствовал йоки Сесщемару-сама рядом с собой. Хитрец только притворялся спящим, а сам-то подглядел, как самый беспощадный мононокэ из живших на этом свете склонялся над спящей девушкой, чтобы посмотреть на нее при свете луны.       Тихий кашель отвлек Джакена от невеселых мыслей. — Не заболела ли ты часом, Рин? — придвинувшись к девушке, участливым шепотом осведомился зеленый бес. — Все хорошо, Джакен-сан! — всплеснула рукавами крестьянка и как будто сильнее покраснела щеками. — Просто от дыма угорела, и голова закружилась. Лягу пораньше — за ночь и пройдет.       Провожаемая подозрительным взглядом демонишки, Рин и в самом деле ушла почивать. Только и эту ночь пролежал Джакен с закрытыми глазами без сна, поджидая момент. И вот, стоило последнему углю в кострище прогореть, как по воздуху словно мотылек пролетел. Почти беззвучно промялся снег под стопой Сесщемару-сама, когда он опустился рядом с тем местом, где спала крестьянка. И лишь склонился он над спящей, чтобы отвести прядь волос с ее лица, как та возьми да и вскинься. Распахнула она обьятие навстречу, поймала, словно сокола в силок могучий стан своего покровителя и прижалась раскрасневшейся щекой к рукаву косодэ на его плече. — Сесщемару-сама… Не уходите… Не покидайте меня… Не жизнь мне без Вас — одна мука… В горы, в небо, на дно морское — всюду за Вами пойду, пока ноги несут. А не понесут, так поползу. А когда совсем силы оставят — замертво упаду… Сесщемару-сама…       Тихий шепот звучал в ушах Джакена громче грохота камнепада. Остые уши на круглой голове демонишки — и те покраснели от бесстыжих речей смертной. «Вот так и батюшка Ваш пропал, Сесщемару-сама! Видать, Ваш черед настал», — с грустью подумалось бесу. — Рин… Рин?.. Джакен, Рин!       Джакен подскочил на месте от возгласа Сесщемару и метнулся со всех ног в его сторону. Рин лежала в полузабытьи на руках у демона-пса и, не стесняясь посторонних, бредила о своем попечителе недостойными скромной девицы фразами. Стараясь не вслушиваться, демонишка коснулся рукой ее пылающего лба, и наконец понял, что ему весь день не нравилось в ней. — Да она горит вся! Жар у нее! — ахнул мелкий бес и засуетился вокруг смертной. — Вот напасть! Просмотрели девчонку, не уберегли! Воды надо, костер развести поскорее. Со снега холодного ее поднимите, Сесщемару-сама!       Джакен закрутился волчком вокруг кострища, то набивая котелок снегом, то забрасывая остывший очаг хворостом и раздувая огонь. А Сесщемару тем временем дернул ремни, удерживавшие кирасу на его теле, и сбросил ее в снег, чтоб прижать к своей теплой груди впавшую в горячку девушку. — Час от часу не легче! Сбор от лихорадки совсем извели! Сядьте к огню, Сесщемару-сама, и поите ее водой. А я пока возьму А-уна и слетаю в соседнее ущелье. Там снега поменьше, ветром все выдуло. Каких-никаких былинок на склоне да наберу на отвар.        Оседлав дракона, Джакен тут же унесся ввысь. А Сесщемару присел у огня с Рин на руках. Мерзлый комок снега время от времени касался пересохших от хриплого дыхания девичьих губ. Не спас от ночных морозов хрупкое человеческое тело даже лучший демонический шелк с мехом. Видать, не привиделись ему усталость и бессилие в фигуре Рин, не послышались ночами сдавленный хрип и тихое покашливание! Но что за странное чувство теперь скребёт ему грудь изнутри словно когтями? А вьюга будто завывает в ушах отцовским голосом: «Есть ли у тебя то, что ты стал бы защищать?.. Есть ли?..» Сесщемару взглянул на раскрасневшееся лицо девушки с мелким бисером проступившей на висках и у рта испарины. — Рин… Не умирай! — сдавленным голосом прошептал йокай, коснувшись губами горячего лба.       Не страшны демонам ни стужа, ни зной. Не уложит в могилу их голод с жаждой. Не каждый клинок пробьет их толстые шкуры. Не всякий яд отравит животы. Но люди — другие! Смерть ходит за ними по пятам. Сесщемару был демоном, а Рин — человеком. Вот и вся правда о них, а в ней же и удел. Совсем как у отца. — Только живи, — прошептал мононокэ в иссушенные лихорадкой уста, прежде чем запечатлеть на них поцелуй, скрепивший его клятву. — Обещаю! — Обещаю… — эхом сквозь жар отозвалась бредившая девушка и забылась окончательно.       Сквозь начавшуюся метель на оледенелых крыльях трехглавый дракон доставил полевого демонишку назад к стоянке. Не мешкая, прямо со спины А-уна Джакен кубарем скатился к костру и, ошпарив лапу, заварил в крутом кипятке пучок целебных трав. Остуженный, тот отвар по капле сцедили в рот больной. Только и оставалось теперь, что смиренно ждать исхода. Долго ли, коротко ли, но к самому утру Рин порозовела лицом и приоткрыла запавшие глаза. — Джакен-сан?.. Сесщемару-сама?.. — слабым голосом позвала она. — Спи-спи, девонька! Не напрягайся! — захлопотал полевой бес вокруг лежавшей под теплым боком А-уна. Она тотчас вновь сомкнула веки и уснула на двое суток, пока не очнулась ровно на третьи в добром здравии, как будто и не болела вовсе. Не помнила она ни как слегла, ни как ее лечили. И жизнь, казалось, вернулась в свою колею. Но на самом деле так только казалось, ибо внутри демона-пса неотвратимо зрело решение.       Спустя пять дней Рин окончательно выздоровела. Сесщемару тайком от нее подозвал к себе Джакена, отдал ему другой перевязанный красной нитью сверток и наказал в точности исполнить его приказ. Демонишка понятливо кивнул и с тяжелой душой отправился верхом на А-уне справлять поручение.       В тот же день они с Рин остались наедине на защищенном от ветра плато среди заснеженных гор. Крестьянка хлопотала у костра, поджаривая на огне принесенную Сесщемару дичь. А мононокэ под видом праздного созерцания снежной пустоши стерег их стоянку со склона.       Прежде Рин никогда не покушалась на уединение своего покровителя. А сегодня то ли вьюга у подножья горы слишком громко завывала, то ли осаженный свинцово-серыми тучами дневной свет померк прежде заката, но на узкие человеческие плечи тяжелым гнетом легло одиночество. Пошевелив угли под котелком с водой, Рин достала пиалы и ступку с пестиком, чтобы приготовить заварку. Но как только чай набрался ароматом, иссякли окончательно все поводы занять себя от скуки. Только и оставалось теперь, что распить свою пиалу, да опосля отправляться почивать. Долетевший из ущелья порыв ветра взьерошил густую челку задумавшейся девушки и уронил ей в чай резную снежинку. Рин вздрогнула от холодного прикосновения стихии ко лбу и подняла глаза от распавшегося кругами отражения в сосуде. Взгляд ее сам собой нашел светлые одежды и самурайский доспех Сесщемару-сама. Поколебавшись мгновение, она поднялась на ноги и побрела к уступу, на котором обосновался гордый потомок великого полководца. — Сесщемару-сама? — раздался тихий девичий зов среди стона кручинившейся снаружи заверухи. — Я приготовила чай. Может быть…       С каждым нерешительным словом голос ее становился все тише, а сердце стучало в ушах все громче, пока и вовсе не заставило крестьянку умолкнуть. С пылающими от стыда щекам она замолчала и опустила потухший взгляд себе под ноги. Действительно, что она о себе возомнила, решившись пригласить Сесщемару-сама выпить с ней чаю?! — Прошу прощения… — пролепетала Рин и повернула было к костру, как за спиной ее раздался шорох летевшей по воздуху ткани. — Идём, — позвал ее за собой йокай, направляясь к стоянке.       Обрадовавшаяся девушка прижала холодные кисти рук к раскрасневшимся щекам и поспешила к огню, чтобы на правах хозяйки соблюсти чайный ритуал. Хоть движения ее под пристальным взором янтарных глаз оказались не столь ловкими, как ожидалось, а венчик пару раз норовил выскользнуть из девичьих пальцев, но напиток вышел не хуже, чем у Кагомэ-сама. Смущенная девушка протянула наполненную пиалу присевшему напротив демону, и сколь ни старалась передать ее осторожно, все ж коснулась пальцами прохладной ладони мононокэ. Сердце громко ухнуло в человеческой груди и провалилось куда-то ниже живота, словно жаждало выкатиться под ноги потустороннему воину. Рин спрятала горящее лицо за своей пиалой, бездумно отхлебнула обжигающий напиток, да так что обожгла язык. Под смеющимся взглядом демонических очей, девушка обмахнулась ладонью, стремясь унять жар во рту, и тут же забыла про свою досаду, едва заметив улыбку на лице Сесщемару-сама. Рин несмело улыбнулась в ответ, чувствуя, что царящее между ними молчание перестало быть давящим. Они выпили чай, не проронив ни слова. За них громче треска огня в очаге свистела, не умолкая, вьюга за пределами плато. Но даже в этом невообразимом вое Рин теперь слышалась музыка. Она приняла опустошенную пиалу от Сесщемару-сама и отставила ее в сторону вместе со своей. — Слышите? — потянувшись следом за стоном ветра, произнесла Рин, — Как будто кто-то на флейте играет? — Разве? — приподнял пепельную бровь йокай и невольно прислушался. — Точно-точно! — поднявшись на ноги, Рин сделала пару шагов в сторону мерещившейся ей мелодии и уронила со спины на локти свое покрывало. Закружившись в унисон звукам непогоды, она распустила вокруг себя тонкое полотно шарфа вперемешку с летевшими по воздуху распущенными волосами. Коротко шагая в такт, она танцевала среди отсвета неверного пламени костра вместе с ветром и не знала, какую искру заронила в прикованный к себе немигающий взор. Но вдруг силы изменили ей, и девушка с покрывалом в руках неверно покачнулась. В тот же миг тонкий стан ее обхватил надежным обьятием беловолосый йокай. — Сесщемару-сама… — тихо прошептала ослабевшая Рин и соскользнула сознанием в забытье.       Осторожно присев с девушкой на руках, Сесщемару убедился, что с ней все в порядке, и пристроил ее голову у себя на плече. — Выходи, — властным голосом обратился он к невидимому слушателю, и в то же мгновение среди завесы снегопада у входа на плато проступил коренастый силуэт. — Наконец-то, — приблизившись, отозвался местами обледеневший Джакен, стряхнул с плеч увесистую шапку снега и опустил под ноги кованый сундук, который нес на себе, — А то не мастак я в мороз на зачарованных флейтах играть. — Ты уверен, что она не проснется сразу? — вопрошал мелкого беса его господин. — Да, Сесщемару-сама. Эта флейта даже горного Они усыпит. Что и говорить о нашей Рин. Заклятья ей того на два дня хватит. — Этого достаточно, — кивнул светлой головой Сесщемару и призвал одним взглядом верного своего скакуна А-уна. — Пора! — Как прикажете…       От наведенного сна Рин очнулась не сразу. До этого разум ее крутили в своем вихре небывалые видения. Она то тонула в них, то всплывала почти к самой границе между сном и явью — к той самой розоватой пелене от сомкнутых век, когда, кажется, еще чуть-чуть — и ресницы дрогнут, обнажая бодрствующий взгляд, но каждый раз ей не хватало той самой малости усилий. Будто сама она не хотела просыпаться. А снились ей то бескрайние зеленые луга, то бамбуковые рощи, то родная деревня с храмом, при котором служила мико Каэдэ. Но в срок семи дней пелена наведенного флейтой сна истончилось и распалась без следа.       Уже стемнело, когда девушка беспокойно пошевелилась на своем ложе и открыла глаза. Мутный со сна взгляд медленно переползал с предмета на предмет, будто ощупывая темное, подсвеченное лишь скудным огнем в очаге нутро ее обители. До тех пор, пока разум не пронзила острая, словно наточенная шпилька-дзифа мысль: «Где я?»       Она дернулась было сесть на футоне, но перед глазами так поплыло, что ставшее непослушным замлевшее тело так бы и заваливалилось на бок, если б вовремя ее не подхватили за плечи сильные руки. — Сесщемару-сама? — слабым голосом позвала Рин, обернувшись, чтобы взглянуть на своего хранителя. — Тише. Не так резко. Я помогу, — отозвался позади знакомым голосом обладатель теплых рук, лежавших у девушки на плечах. И всю ее тотчас словно молния пронзила. «Этого не может быть!!!» — признав, подумала ошарашенная крестьянка и, как только силы вернулись к ней, тотчас отпрянула в сторону, стянув ладонью в горсть кимоно на своей груди. — Кохаку-кун?! — запинающимся голосом воскликнула девушка, вперившись расширенными, как у кошки, зрачками в темную фигуру напротив. — Да. Это я, — послышался тихий вздох ей в ответ. — А где все? — оглянувшись вокруг, спросила Рин после того, как смогла побороть свое изумление. — Где я? И как здесь оказалась? — Ты в деревне охотников на демонов, Рин-чан. Я нашел тебя у порога своей хижины спящей вместе с коробом. С того дня минула неделя, — будто нехотя проговорил Кохаку, избегая прямого взгляда на девушку, и вновь замолчал.       Чувствуя, как каменеет предчувствием беды отчаянно колотящееся сердце, крестьянка набралась духу переспросить: — Ты не ответил, где… — Где Сесщемару-сама? — блеснув ревнивым взглядом на девушку, договорил за нее Кохаку и пожал широкими плечами, — Одним Ками и известно, куда он теперь держит путь. — Так значит, ушел? — низко наклонив голову, чтобы спрятаться за длинной челкой, упавшим голосом вымолвила девушка. — Не надо так, Рин-чан… — смягчившись, потянулся было успокоить девушку Кохаку, но та, в миг загородившись рукой, с силой оттолкнула его от себя и замерла, вспомнив о чем-то важном. — Где короб, который был при мне? — надломившимся голосом спросила она, и тут же метнулась через всю хижину к тому углу, на который молча указал охотник.       Сундук и в самом деле стоял там. Едва Рин коснулась его крышки, как та сама приподнялась, являя глазам девушки нутро с его содержимым. Лишь только взглянув на аккуратные стопочки шелка, она разом побледнела и задрожала. На глаза ей навернулись горькие слезы: сбывался наяву самый страшный кошмар. На вышитого фазана, расправившего золоченые крылья по черному шелку, с мокрых девичьих ресниц упали соленые горошины. Кусая в иступлении губы, неверящим взглядом смотрела Рин на свое роскошное, достойное не каждой одзе или химэ приданное. — Не придет.       Она все поняла. И горькая та догадка отравила ей душу: в начале обессилев, что не поднять было и руки, а потом вложив в эти же мягкие ладони разрушительную ярость. На гребне поднимавшегося в ней удушливого чувства Рин вскочила на ноги и опрокинула короб, разбросав содержимое по татами. Но при виде выпавшего ей по ноги парного мужского наряда рядом со свадебным женским фурисодэ, девушка покачнулась и схватилась за ноющее сердце, словно пронзенная стрелой на лету голубица. Она слышала, как вскрикнул позади Кохаку, остерегая ее от участи упасть в горящий очаг, чувствовала его бережное теплое обьятие, в миг окольцевавшее ее со спины. Но теперь ей было все едино. Даже жаркие признания влюбленного в нее без памяти охотника не трогали разбитое безжалостным среброволосым мононокэ девичье сердце. — Прошу! Прошу тебя, Рин!.. — Он не придет!.. — Заклинаю, успокойся! — Не придет!!! — Умоляю! — Как же ты не поймешь?! Он ушел навсегда! Сесщемару-сама никогда не вернется за мной! — почти выкрикнула захлебнувшаяся своим несчастьем девушка и вспыхнула от возмущения в крепких обьятиях охотника после его слов: — И пусть! Пусть никогда не возвращается, раз смог так легко тебя покинуть! Что за камень он носит под кирасой вместо сердца, раз так легко отказался от той, кого я не мог забыть все это время?! Я всегда любил тебя! Жаль, поздно понял: ты уже ушла за Сесщемару-сама. Чем же смертный Кохаку, который готов отдать всего себя до последнего дня, хуже йокая, что пожалел для тебя полвека своей бессмертной жизни?!  — Пусти меня! — рванулась из чужих рук Рин, даже не осознавая толком, что сейчас больше жжет ей душу: опаляющие близостью обьятия или пугающие откровения ослепленного ею молодого охотника? — Не смей так говорить о Сесщемару-сама! — в протест собственному смущению и жалости гневно выкрикнула девушка, но это была ее последняя вспышка, затухшая под напором излившихся на нее чувств Кохаку. — Прости, но я не могу больше молча смотреть, как ты вновь исчезнешь! Рин-чан… Любимая! Не уходи! Дай время мне и себе, прошу? Ты увидишь, мы будем счастливы вместе. Даже Он хотел бы этого… — Что ты сказал? — зацепившись разумом за последние слова Кохаку, спросила Рин, предчувствуя ответ. — Сесщемару-сама желал бы нашего счастья.       А ведь и правда: йокай мог вернуть ее в родную деревню, но оставил здесь, вместе с Кохаку. Блуждающий взгляд карих глаз Рин остановился на темных пятнах расписного шелка у ног: приданное, оставленное йокаем, тоже оказалось парным.       Кохаку был прав…       Зажмурившись от невыносимой боли в груди, крестьянка разом будто обмякла телом и сползла спиной по крепкому торсу охотника. Ей не хватило одного вдоха, чтобы дать ему свой ответ и все же: — Будь по-твоему, братец Кохаку… Раз Сесщемару-сама так хочет — я покорюсь.       За шумом крови в ушах молодой человек не услышал последних слов суженной, лишь крепко обнял ее, развернув к себе за безвольно поникшие плечи. И промолчал о том, что на самом деле случилось между ним и покровителем Рин в тот день, когда она появилась в его лачуге.

***

      Ширк… Ширк…       Елозило лезвие из демонической кости по точильному камню.       Ширк… Ширк…       Так, что голубые искры из-под серпа кусари-гама осыпались на земляной пол и самую чуть не долетали до стеленного циновками татами. Руки, державшие грозное оружие, плавно нажали на место заточки, в который раз за вечер проверив пальцами остроту. Все еще шероховато.       И снова: ширк… ширк…       Опять искры да монотонный звон крепленной к рукояти цепи. Смертоносный клинок все стерпит, даже смурное настроение своего обладетеля. И чем глубже в себя уходил молодой человек, тем сильнее нажимал на лезвие, проводя им по шлифовальному бруску. Кручина, одолевавшая охотника, была посильнее снежной заверти за порогом его холостяцкого прибежища. Виделись ему в отражении на клинке дорогие сердцу глаза, слышался в завывании ветра за стенами родной девичий голос. Каждую одинокую ночь голова была полным-полна дум об ускользнувшем счастье. Да только и оставалось теперь, что точить свои серпы и вспоминать…       Но хмурые мысли Кохаку развеяло ощущением пригибающей чуть не до земли ауры. Знакомое йоки, словно приглашение, просочилось сквозь дощатое нутро хижины, воззвав к истребителю демонов. Но тот лишь отложил в сторону оружие и поднялся с колен, чтобы выйти как был в морозную ночь и встретить лицом к лицу ночных гостей.       Их было двое: грозный самурай в белых одеждах с полосой меха на плечах и его коренастый пучеглазый прихвостень. — Давно не виделись, Сесщемару-сама! — поприветствовал йокая Кохаку, пуще ночного мороза ощутив холод ревности и отчаяния на душе. — С чем пожаловали к моему порогу? — Ты не забыл те времена, когда за тобой охотился презренный Нараку? — не дрогнув и бровью от такого натянутого приема, спросил охотника йокай. — Помню, что благодаря Вам остался жив, — догадавшись, к чему клонил демон-пес, ответил Кохаку. — Я пришел забрать долг, — сказал Сесщемару и коснулся меховой пелерины на своем плече. «Вот и все…» — подумалось Кохаку. С отчаянной готовностью он опустился перед своим противником на снег в церемониальную позу и уперся руками в колени, предчувствуя на своей шее смертельное прикосновенние лезвия Бакусайги. — Я готов, — недрогнувшим голосом отозвался охотник, приготовившись встретить свой удел.       Но демон решил по-своему. Движением руки Сесщемару отбросил себе за спину белый мех, явив глазам Кохаку уготовленное ему: юную смертную девушку, что, свернувшись калачиком у ног мононокэ, спала непробудным сном. — Рин-чан?! — помертвевшими губами выдохнул Кохаку, задрожав не от холода, а от желания сорваться тотчас со своего места к девушке. — Я желаю, чтобы ты стал для нее хорошим мужем, — раздался повелительный голос Сесщемару, и охотник разом сник, одновременно устыдившись своих раскрывшихся чувств и не поверив своему счастью. — Я буду! Буду! — только и смог он вымолвить сквозь распирающую ему грудь радость. — Вам даже не нужно просить меня…       Сесщемару предупреждающе сверкнул на смертного янтарными очами и отрывисто воззвал к своему преданному слуге: — Джакен!       Полевой бес понятливо кивнул, вскользь взглянул на спящую крестьянку, к которой успел привязаться всей душой, и опустил рядом с ней добротный короб с приданным.       Но раньше, чем безмолвно уйти в метель, Сесщемару обернулся к Кохаку и предупредил: — Но если ты нарушишь клятву и хоть раз поступишь с ней дурно — я приду за твоей жизнью.       И тон йокая выдал его охотнику с головой. — Я скорее расстанусь с жизнью, чем с ней. Будьте уверены, Сесщемару-сама! — почти сквозь зубы процедил напоследок истребитель демонов своему сопернику в любви.        А по весне сыграли свадьбу, где жених выглядел самым счастливым человеком в округе, а у невесты были самые печальные глаза на свете.

***

      Тридцать лет прошло с того дня, как плечи Рин украсил богатый свадебный наряд. То дивное по красоте черное фурисодэ с алой и золотой вышивкой еще не раз примеряли невесты в деревне охотников за демонами. И по сей день родители девушек на выданье приходили с просьбой одолжить свадебную реликвию у почитаемой семьи Кохаку. Шелк за эти годы не выцвел ни на тон, пунцовый валик на подоле не истрепался, а посулы счастливой семейной жизни — золотые фазаны на ткани — по-прежнему загорались огнем от первого же упавшего на них солнечного луча. Уважаемый лемур — портной с бесовского рынка — хорошо знал свое дело.       Тридцать лет Рин была преданной женой для Кохаку, а тот держал слово, данное йокаю памятным снежным вечером. Все эти годы, прожитые вместе, он был любящим и верным мужем для Рин, добрым и заботливым отцом четверых ее детей, храбрым защитником своего рода. Они состарились плечом к плечу друг с другом, рука в руке. И единственный день, когда Кохаку не держал ладони жены в своей, стал днем его смерти. Тогда наравне с вдовой усопшего оплакивала вся деревня. А Рин, утерев со своего морщинистого лица горькие слезы, жалела только об одном — что не могла тем же днем улечься в могилу рядом с мужем. Да, видно, Ками на небе решили по-своему…       Спустя три с лишним года со дня кончины Кохаку, в жаркий летний полдень Рин по привычке пряла на крыльце своей хижины. Усыпляюще поскрипывало раскрученное старческой рукой колесо прялки и тянулась ровная тонкая нить за узловатыми сухими пальцами. Только вдруг ни с того ни с сего взяла и разорвалась, впервые за долгую жизнь пряхи. Глядя на оборванный конец в своей ладони, Рин поняла, что ее день наконец-то пришел. Не с первого раза поднявшись на больные ноги, старушка шаркающим шагом прошла в дом. Не спеша омыла высушенное годами тело родниковой водой, перечесала как смогла редкую косу и облачилась в светлое кимоно. Вещей с собой в узелок она не взяла никаких, кроме еды и воды, да и тех — ровно столько, чтобы осилить дорогу. А путь ей предстоял неблизкий. И если она хочет успеть до заката, то нужно поторапливаться. Седую голову ее венчала соломенная каса, когда старушка Рин шагнула за порог дома, в котором прожила жизнь, родила и вырастила своих детей. Может, и хорошо, что по пути ей не встретился никто из родни, работавшей в этот час на рисовых полях. И больше не было нужды обьясняться, куда держала свой одинокий путь ветхая старушонка. Она просто шла, как когда-то в пору своей юности. Лугами и перелеском, чтоб медленно взобраться по пригорку с частыми остановками на глоток воды да просто перевести дыхание или предаться воспоминаниям.       Да, сильно она остарела за эти годы…        Время не щадит никого. Прежде, девчонкой, путь до высокого холма у подножья ветряных гор она одолела бы в два счета, а сейчас тащилась по тропинке не быстрее улитки в траве. Но излишне спешить теперь тоже было ни к чему. Силы ей еще понадобятся. Негоже упасть замертво прежде, чем она осуществит задуманное.       Солнце своим обжигающим диском уже коснулось горизонта, когда Рин достигла цели — чисто подметенного ветрами плато у подножия гор. Сощурив блеклые, будто выцветшие глаза, она долго наблюдала за солнцем, пока то не опустилось настолько, что стало напоминать раскрытый веер оги. Тот самый, который лежал все это время сложенным у нее на коленях. Рин поднялась на ноги с отесанного до гладкости ветром и дождем валуна, вытянула веер перед собой. Спустя тридцать лет написанная на бумаге тушью ветвь сосны вновь увидела солнце. Как когда-то в первый раз, Рин осторожно раскрыла веер, опасаясь, что за время, которое вещицы не касалась ее рука, оги окончательно истлел. Но нет! Знакомые по памяти четкий рисунок и размытая нечитаемая надпись оказались на месте! Даже сломанное ребро все так же похрустывало в ладони, а пятнышко грязи на бумаге и вовсе выглядело свежим…       Странное чувство нашло на дряхлую Рин, пока она держала в руках вещицу из своей юности: как будто неведомым образом веер обратил ее время вспять. Будто ноги вдруг стали крепкими как в молодости, кожа гладкой, а седина в волосах налилась угольной чернотой. И даже руки, исполняющие грациозные пассы, больше не дрожали от старческой немощи. Шаг, еще шаг — плавно кружась в сатокагуре, прочь из умирающего тела выходила живая душа. И думалось Рин, что здесь и сейчас молодость вернулась к ней с каждым изящным движением, но так ей только казалось…       В реальности стоило ей раскрыть веер, как деревянные пластинки тут же раскрошились в пальцах, а бумага с сухим хрустом порвалась, истевшей пылью ссыпавшись ей под ноги. Доживавшая закат своей жизни старушка лишь завороженно смотрела, как танцевала с веером в закатных лучах молодая девушка из ее прошлого. И с каждым жестом оги в призрачных руках из настоящей Рин уходили силы до тех пор, пока та и вовсе не соскользнула на землю в изнеможении. Лежа без движения на спине, она провожала угасающим взглядом облачный тихоход в небесах. «Вот и конец мой. Жаль только, что я так и не увидела…» — с горечью подумала умирающая, смиренно опустив веки.       Прохладная ладонь легла на стянутую сетью морщин старческую щеку, и голос, не растерявший за все это время своей твердости и властности, вдруг с дергающей за сердце лаской позвал: — Рин, поднимайся. Ты должна вернуться.        Все так же не поднимая век и всерьез опасаясь, что это очерередная ее фантазия, посеревшими от возраста губами она сухо проскрежетала в ответ: — Нет, Сесщемару-сама. Я прожила хорошую жизнь по Вашей указке, но смерть мою оставьте мне.       Мозолистые когтистые пальцы стерли одинокую слезу в уголках запавших от старости глаз. — Хорошо, — как всегда немногословно отзвался мононокэ, но знавшая его натуру Рин поняла, что демоном владело смятение. Похожее на то, которое пережила сама, когда очнулась брошенной в деревне охотников. Но впервые за свою смертную жизнь она была счастлива осознавать, что в важный для нее час он пришел проводить ее. Хотя сердцем Рин всегда чувствовала незримое присутствие Сесщемару-сама в своей жизни. С того самого дня, как невестой заметила между деревьями бледый призрак, бесшумно сопровождавший свадебную процессию до храма, откуда она вышла уже женою Кохаку. — Спасибо, что пришли сегодня, Сесщемару-сама… — Я не мог не прийти. — …и что не оставляли меня все это время.       Если бы она могла, то улыбнулась бы молчанию демона-пса. Ее маленькая победа — хоть на закате жизни у нее всё же получилось смутить невозмутимого йокая. Может быть, выйдет еще разок? — Сердцем я всегда была с Вами… Прощайте, — напоследок шепнули помертвевшие губы, и душа Рин наконец-то обрела покой, которого не знала все эти тридцать лет.       Стоя у свежего холмика, неистовый мононокэ Сесщемару держал, словно драгоценность, в руке рассохшийся веер и вспоминал тот день, когда молодая девушка подобрала его из грязи на обочине. Он не сразу смог убрать его в запах косодэ на своей груди, как и отвернуться от могилы единственной женщины, которую любил настолько, что отдал другому. Женщины, которую никогда не покидал по-настоящему все это время, но не желал ей той судьбы, что была у смертной Изаей, околдовавшей его отца.       Отныне с ее утратой впервые за тридцать лет все дороги стали открытыми для бессмертного демона. Больше не нужно было стоять на страже чужого счастья. Но как верный пес, лишившийся разом и хозяина, и привязи, Сесщемару еще не знал, куда и зачем он отправится прочь из этого места.       Спрятав на груди иссохшую от времени человеческую безделушку, Сесщемару проводил взглядом неотесанный камень надгробия Рин и посвященный ей крошечный букетик розового клевера. Все тридцать лет он ждал этого дня, но легче от этого не было даже ему - привычному к смертям странствующему воину. Прав был тогда в лесу полевой демонишка: люди и йокаи разные и вряд ли обретут согласие хоть в чем-то. Но здесь и сейчас Сесщемару казалось, что он чувствовал то же, что и Рин тогда. Гнев на скоротечность бытия смертных и нежелание расставаться.       Спустя время верный своему происхождению беспощадный демон Сесщемару, казалось, превозмог свою утрату и повернулся было уйти навсегда. Но не смог сделать и шагу прочь, смутно ощущая, что все еще оставался должен умершей возлюбленной. «Сердцем я всегда была с Вами», — будто звала его из могилы Рин, и Сесщемару понял, что так и не сказал ей главного. На секунду он прикрыл веки, ощутив тепло на груди там, где лежал веер Рин, а ветер, словно резвая гончая, радостно подхватил и унес под облака стройное четверостишье посвящения: — Прощальные стихи На веере хотел я написать; В руках сломался он, Расставаясь с другом.* Конец Примечание: *Автор хокку Мацуо Басе.