Катарсис

Первой жертвой войны становится правда.

Джонсон Хайрам

      Поляна затихла. Конец света, грохотавший на ней всю долгую ночь, завершился, и на нее напала звенящая пустота, нарушаемая испуганным щебетом птиц. Они сидели на высоких ветвях деревьев и недоумевали, вдыхая неизвестный горький запах, растворенный в чистом воздухе. Запах обжигал им легкие, и очень скоро они начали улетать одна за другой прочь от этого мертвого места, израненного глубокими воронками. Постепенно так не понравившийся им дым развеялся, но птицы уже не вернулись.       «Странно, — думала она, наблюдая за серыми облаками на небе, — это и есть смерть?»       Смерть не кажется возвышенной, когда идет война. Никто не заботится о трупах. Мертвецы лежали друг на друге, оскалившие зубы и выпучившие глаза в последние мгновения агонии. Около них сиротливо блестели сломанные штыки, запачканные в крови, но целых штыков или мечей не было — их забрали те, кто остался в живых. Их забрали победители. Погибшим же остались поношенные одежды, пропахшие потом и кровью, и эта поляна, на которой кое-где робко пробивались первые ростки травы.       Ночной холод уже заставил окоченеть бездыханные тела. С тех пор, как улетели птицы, ничто не потревожило покой этого места. Замолчал даже ветер. Но потом, когда на горизонте едва видно забрезжил рассвет, рыцарь на южной оконечности поляны зашевелился и застонал. Он был еще жив.        Прошептав что-то, мучительно искривил рот. Девушка посмотрела в его сторону, прищурилась. Сухие и белые, как бумага, губы лопнули в нескольких местах, на них выступила кровь. У него не было ног: их оторвало снарядом. Он сделал попытку отползти в сторону, но тут же закричал от страшной боли. Подумал, что закричал; на самом деле он издал лишь еще один тихий стон. В глазах выступила единственная куцая слезинка. Он думал, что плачет, плачет навзрыд. Шлем свалился с головы при неловком движении. У солдата были светлые вьющиеся волосы, которые слиплись в комки. Он дергался и нечленораздельно мычал еще минут пять. Все тише и тише — пока, наконец, не затих окончательно, запрокинув голову назад. Последний воин мидландской армии умер и на поляне все стало, как прежде.       Ветер небрежно колыхал голые ветки деревьев. Парочка беспризорников пинали вдалеке чье-то тело. Видимо, одного из воинов. Девушка неловко села, ногти впились в сырую от дождя землю. Пшеничные волосы ниспадали на приоткрытые плечи. Одежда была порвана в нескольких местах. От нее остались жалкие лохмотья.       Она огляделась; это поле было усеяно трупами. Две армии, два знамени и ни одного победителя. На границе Мидланда всегда происходило нечто подобное, особенно в такие жуткие времена.       Затем на поляну пришло солнце. Оно поднималось над лесом, покровительствуя и благодетельствуя. Большое и желтое, оно не знало преград. Прогнало ночь, вдыхая жизнь в поляну и растапливая последние остовы залежалого снега. Молодые травы радостно потянулись к светилу. Небо окрасилось в нежно-голубой цвет, в тот чистейший лазурный оттенок, который бывает только в начале весны. Все ожило и затрепетало, даже мертвые солдаты, казалось, подрагивают ресницами, когда золотистые стрелы солнечных лучей проникают им под веки. Никто из них, конечно, так и не встал, но солнце не сдавалось — оно поднималось все выше, щедро наливая апельсиновый сок в серые воронки снарядов…       Девушка попыталась встать, но слабые ноги уносили то вправо, то влево. Встать прямо — не получалось (как и не получалось вспомнить кто она и как оказалась здесь).       Нерешительно, словно боясь царившей вокруг тишины, она ступала босыми ногами по траве, обходя стороной трупы и сломанные оружия. Слабый ветерок коснулся бледной кожи ног. Белая рубаха задралась чуть выше колен и вновь опустилась.       Зачем она здесь? Чтобы найти кого-то важного? Еще ведь не слишком поздно?..       Замешкавшись, начала идти вперед. Странно, но ее не смущали трупы и не заботили мертвые. Мертвым не поможешь. Нужно помочь живым, пока они не оказались по ту сторону жизни и не встретились с…       Она остановилась, задумчиво смотря на выглянувшую из-за дерева лису. Кого человек может встретить после смерти?.. Бога?.. От одной только мысли в голове появляются глупые ассоциации. Красивый юноша, протягивающий руку. Это так нелепо, глупо, ведь… Ну не может быть… Мысли дорисовывают картинку до конца, складывая пазл из кусочков, но она не верит. Старается отрицать то, что слишком похоже на правду.       Мотнув голову, девушка делает глубокий вдох, затем выдох. Смотрит, на покрасневшие от холода ноги. Нужно найти хоть какое-то пристанище.       Пройдя совсем немного ей удалось найти деревню (точнее то, что от нее осталось). Она поднимает глаза, смотрит на каменные стены, узкие слепые оконца. Ни одного человеческого лица, только мелькание крыльев и хриплое карканье ворон. Здесь нет людей. Остались только трупы, разрушенные дома и кровь.       Она оглядывается, в надежде увидеть на поляне детей, но тех будто не было.        Где-то, в районе центральной улицы, стоял фонтан. Воды в нем нет, только молодая трава, настойчиво пробивающаяся через каменные плиты. В домах тоже никого. Немые свидетели ожесточенной бойни спокойно взирали на странную гостью.       Что сказать, она не помнила ни своего имени, ни своего дома. Все, что она знала, это то, что должна найти кого-то.       Только и всего…       Оказавшись в третьем (или в четвертом) по счету здании, она попыталась найти хоть какую-то одежду, но почти ничего не осталось. Все монеты из дома вынесли, осталось несколько платьев из грубой ткани и ночные рубашки из полотна белого цвета.       — Камиза*, — прошептала она потрескавшимися губами и собственный голос казался неестественным. Словно она никогда и не говорила.       Кто знает, может так и есть.       На полу, у самых ног, валялся стол и два стула. Несколько капелек крови, так похожих на чернильные пятна, извиваясь, вели на улицу.       «Тут больше никого нет», — возникшие в голове мысли были лишь констатацией факта. Не более, однако, голос из недр памяти вторил собственным мыслям:       Тебе ведь нравится одиночество. Ты привыкла вечно быть одна.       Почувствовав на себе чей-то взгляд, обернулась, но за спиной никого не было. Ветер слабо покачивал верхушки деревьев, дверь, скрипнув, немного покосилась влево.       Безмятежность не отпускала это место. Что сказать, смерть любит долго гостить на одном месте. И все же, она выглянула из своего укрытия, чтобы убедиться окончательно — здесь никого нет. Убедиться то убедилась, но дверь чуть сдвинула большим и указательным пальцами правой руки. Не совсем закрыла, но это лучше, чем ничего.       Старый дом нельзя назвать пристанищем: ни временным, никаким. Если сюда заглянут воины, то ее найдут (хоть и не сразу). В лес идти к разбойникам в руки, тоже не вариант, как и выйти на дорогу. Кто знает, какие люди могут попасться. Лучше не рисковать и найти себе место где-нибудь в лесу. В пещере, например.       План недоработан, но проблемы нужно решать постепенно.       Порывшись в обносках, она наткнулась на одежду, хоть и поношенную. Климат здешних мест не слишком мягок. В связи с этим люди носили многослойную одежду. Основным материалом для одежды служили волокна местного происхождения — лен, крапива, шерсть. Позже, с развитием торговли, жители деревень узнали и другие материалы, однако, чаще всего, заморские ткани были слишком дороги для обычных деревенских жителей. Поэтому, они продолжали пользоваться грубой домотканой тканью, чаще всего даже не отбеленной.       Женская и мужская одежда не слишком различались; свободные рубахи до колен, укороченные штаны, жилет или верхняя рубашка и плащ. Позже у женщин появились длинные юбки, передники, чепчики.       Одежда пропахла потом и дымом, но выбирать было не из чего. Пришлось взять то, что было. Размер не подошел, платье не сходилось в некоторых местах, как и сапоги. Грубые, они доходили до колена и были чуть шире ноги.       «Ну и что, — подумала она, — стоит радоваться и такому подарку судьбы.»       Вдыхать носом остатки дыма было неприятно. Казалось, в горле что-то застряло, отчего внутри все чешется, но она старалась не жаловаться. Здесь гораздо лучше, чем… там.       Дома.       Но ведь у нее нет дома! Она не помнит крыши над головой или же людей, собравшихся под одной крышей. Да, у тех, кто жил здесь, были свои дома и семьи, но не у нее. Да и зачем ей семья? Не всегда кровное родство приносит счастье.       Сразу за деревней начиналась поляна, на расстоянии полумили переходящая в лес. Трава была еще не такой сочной и мягкой, хотя первые краски весны успели ее коснуться. Девушка уверенно направился вперед, небрежно сгибая руками особо высокие верхушки кустарников. Вскоре, она пересекла поляну, оставив за собой большой старый дом, огороженный низким заборчиком. Несколько раз она тревожно оглядывалась: ей казалось, что из-за поворота вот-вот кто-то выглянет, но здесь никого не было.       Не было никого и среди высоких деревьев, только под ногами оказалась мертвая птица. От нее плохо пахло, так что пришлось зажать нос рукой и задержать дыхание. Ворон не шевелился; на голове сидела большая муха, блестящая на солнце зеленоватым отливом. Крылья, большие и черные, глаза, маленькие бусины. В них отражалось небо и ветви деревьев.       Жутковатое зрелище, но ей было не страшно. Нет. Скорее непривычно.       К середине дня небо растеряло утреннюю лакировку лазурью и стало просто пронзительно-синим. На севере выступили несколько совершенно черных туч, на которые она не могла не обратить внимания.       — Наверное, будет гроза. Каждый раз, когда я вижу такие тучи, вечером начинается гроза, — с энтузиазмом ломая шуршащие травяные заросли, заявила она пустоте. Ей нравилась гроза. Особенно, когда на улице сверкали белые молнии и грохотал гром, как пустая бочка, брошенная на настил. Лето еще не наступило, но жаркий день обрел новую приятную интригу: что же будет вечером? Заполонят ли эти тучи все небо, будут ли грохот и вспышки, или стихия обойдет их стороной?       Она не знала, но и не надеялась на лучшее.       Ей было хорошо в лесу. Приятно стоять тут, среди деревьев и осознавать, что еще живешь. Что есть собственное тело и можно ходить по земле. Ее не убили. Она не умерла. Девушка мало что помнит, но была уверенна, что жила в этой деревне раньше, но люди ее не понимали (как и она не понимала их).       Не понимала, поскольку не могла говорить на их языке.       Остановившись у одного огромного дерева, она коснулась правой рукой ствола.       Это странная война. Десятилетие за десятилетием Мидланд и Тюдор жили в состоянии вялотекущего противостояния. То, что началось обычной ссорой с дележом в королевском семействе (из-за наследства, конечно), постепенно превратилось в бесконечные стычки между сторонниками империи.       Последний раз делили после смерти предыдущего императора Карла VI. Еще тот был правитель, как и его императрица Изабелла Баварская. Ее откровенно не любили за распутный нрав и крайнюю любвеобильность. Похоже, она и сама не знала, от кого из мужчин рожала детей. А когда император почти обезумел и стал открыто жить со своей пассией, Изабелла, не раздумывая, ответила тем же. После разгрома мидландцев на отрытом поле, Тюдор праздновал победу, но императору Карлу VI было все равно.       Его куда больше заботила собственная безопасность, причем не из-за попыток покушений на драгоценную монаршую жизнь. Карл свихнулся окончательно. Если раньше приступы его безумия выражались в беготне по коридорам замка и вытьем по-звериному на разные голоса, то теперь монарх вообразил себя хрустальным сосудом, разбить который не составляет труда. Бедолага заставлял беречь свою персону, категорически отказываясь подниматься даже на ступеньку.       После смерти императора, трон должен был перейти к его дочери Екатерине, вернее, ее мужу Генриху V. Но и Генрих ненадолго пережил чокнутого тестя, оставив маленького сына, тоже Генриха, теперь уже VI. Регентами при малолетнем правителе, конечно, были тюдорцы. Однако нормально короновать его не получилось.       Дело в том, что в одном из договоров не было оговорено, кто станет императором, если сам Генрих умрет раньше названного незаконнорожденным бастарда императрицы. Этим воспользовались другие сословия, объявив, что со смертью Генриха V договор теряет свою силу и следующим правителем должен стать бастард. А претендовать на престол в качестве внука предыдущего чокнутого короля мог не один сын Екатерины, ведь у второй дочери жестокой Изабеллы Мишель, вышедшей замуж за герцога, тоже был сын. Итак, на престол претендовали «не вполне законнорожденный» принц Карл и два внука предыдущего короля — сыновья его дочерей Екатерины и Мишель.       Соответственно, империя поделилась на запад и северо-запад. Выше поставленные чины хотели видеть на троне кого-то из внуков императора, ведь ребенком править легче (точнее, за ребенка). Бастарда Карла хотел видеть на троне простой люд.       И вот этот тугой клубок интересов и противоречий и означал Столетнюю войну. С какого боку в эту историю вписался Мидланд, мало кто знает. Известно, что костью в горле стала хорошо укрепленная крепость — Долдрей. Оставлять ее в тылу крайне опасно, но и взять невозможно. Плотной блокады города не была, туда-сюда проникало немало людей, не пропускались только обозы с продовольствием и оружием. Но держался он не из последних сил.       Больше всего страдали, конечно, простые люди, их дома грабили все, у кого были оружие и сила, а уж в пограничных районах дань норовил собрать каждый, имевший хоть намек на власть.       Здесь своей возможности никто не упустил. Неосознанно, она вспомнила трупы на поле. Землю, которая смешалась с кровью людей, теперь была под ее ногтями и вызывала отвращение.       Мир потерял все краски, когда реальность ударила по лицу. Среди кучи трупов детей, стариков и изнасилованных женщин могла быть она. Ноги подкосились, отчего схватилась за дерево обеими руками.       Тяжело дыша, она убрала прядь светлых волос с лица.       Нет, остаться здесь и поддаться эмоциям — значит умереть. Смерть слишком большая роскошь. Девушка хотела жить. Хотела видеть небо. Чувствовать свежий воздух.       Жизнь — это такое счастье.       Именно поэтому нужно идти дальше и найти ночлег.