Поздно мы с тобой поняли...

В палате тихо. Еле пробивается сквозь жалюзи серый рассвет. Спать надоело. Лежать тоже надоело. Хочется домой. Очень. Хочется. Домой. К Женьке. Обнять его. Уткнуться в шею, между плечом и ухом, вдохнуть его запах – любимый, родной. Потереться носом о его щеку, которая немного колется к вечеру, и это её несказанно умиляет. Найти его губы. Лена, резко выдохнув, отворачивается от окна. Про э т о думать вообще нельзя. Запрещено. Категорически. Её врач, Нина Петровна, при первой их беседе, когда Лена попала сюда, состроив многозначительно-таинственную гримасу, мягко, но очень серьезно запретила даже думать об этом. Слишком опасный период. Никаких поползновений к …физическим упражнениям быть не должно. Иначе она запрёт её, Лену, здесь, в клинике до самых родов. Но гормонам не объяснишь ничего. Они просто с цепи срываются и начинают свои пляски Святого Витта, как только Женька приближается к ней на расстояние вытянутой руки. Нет, она, конечно, мысленно ведет с собой беседы, пытается быть здравомыслящей, взрослой и ответственной, держать себя в руках. Но… Стоит только взглянуть в ореховые глаза мужа, опушенные черными ресницами, посмотреть на его губы, изогнутые в легкой полуулыбке и …! Лена, вздохнув, пытается переключиться на другие мысли. Леська. Она звонила вчера и вроде казалась безмятежной, энергично рассказывала о своих успехах. Лене же это её спокойствие и бодрячество показались какими-то уж чересчур наигранными, самую чуточку преувеличенными. В сердце немедленно вползла холодной змейкой тревога и разместилась там с удобствами. Лена уж и так и эдак пыталась незаметно выведать, что так тревожит её девочку. Но Леська – кремень. Ничего не рассказала. Отговорилась тем, что просто немного замоталась, и пусть мамочка не берет в голову. Звонила на днях и матушка, Ираида Степановна. С ходу сделала дочери строгий выговор, что ей так долго не сообщали, что Лена в больнице. Скороговоркой порасспрашивала о самочувствии, о врачах, о клинике. Проскочив этот приступ родительской заботы, немедленно перешла к себе любимой. Рассказала, что о ней сделали потрясающую передачу на местном «Тю-ТВ», и она наконец-то утерла нос этому бездарному фигляру Филиппу Смирнову. Сан Саныч развернулся на посту директора филармонии: и финансирование льется на их храм культуры как из рога изобилия, и арендаторы приходят, и новый репертуар потрясает новизной и свежестью. Конечно, всё это благодаря выдающемуся, без ложной скромности, художественному руководителю филармонии, то есть ей, Ираиде Степановне Кузнецовой. Аркадий весь в подготовке к бракосочетанию с обожаемой Веточкой, на которую он просто не надышится. Поэтому на репетициях он рассеян как никогда. И даже, кажется, пишет своей возлюбленной романс, правда, страшно смущается и скрывает от всех, даже от ближайших друзей, результат творчества. И ближайших друзей страшно возмущает такое недоверие, потому что ближайшие друзья, как никто, сведущи в музыке и могли бы дать пару ценнейших советов. Но упрямство стало просто визитной карточкой этого начинающего музыкального гения. Серафима вступила в клуб собаководов и бегает туда со своим Патисоном через день да каждый день. Так что сынок её Лёсик получает возможность встречаться со своей ненаглядной Ниночкой и со дня на день сделает ей предложение, что Серафиму немного тревожит, но она, Ираида, ей твердо сказала, чтобы та посмотрелась в зеркало, перечитала паспорт и перестала сходить с ума: в её возрасте давно пора завести внуков. Некоторые её знакомые дамы элегантного возраста уже скоро обзаведутся второй внучкой, а Сима до сих пор не приобрела это гордое и почетное звание «бабушка». В общем, дух Гименея прочно обосновался в Тетюшеве и улетать не собирается, пока всех тут одиночек не переженит. Протараторив всю ленту новостей, матушка пожелала ей крепкого здоровья, заявила, что у неё сегодня очередное выступление на телевидении, и ей пора идти на грим и костюм. Так что она становится прямо медийной личностью. Рада отключилась, а Лена потом еще пару минут лежала, оглушенная ворохом новостей: мамочка в своем репертуаре. Она смотрит на часы: господи, какая несусветная рань. Она просто не доживет до прихода Жени. Стрелки на часах ползут как сонные мухи. В коридорах слышится какое-то шебаршение, дверь тихонько приоткрывается, пропуская медсестру, сияющую улыбкой: новый день начался. После прихода медсестры утро покатилось своим чередом: процедуры, завтрак, врачебный обход, снова процедуры. Лена даже немного взбодрилась от обилия всяких дел. Снова заглянула давешняя медсестричка: - Еленочка Николаевна, а там к вам посетитель. Приглашать? - Посетитель? – протянула недоуменно Лена. Для Жени рано, странно. – Конечно, пригласите. - Вернее, посетительница, - расцвела довольная медсестра и, крутанувшись, исчезла за дверью. А через пару минут в дверь заглянула Полина собственной персоной: - Привет, Лена. Не помешаю? Та в первый момент несколько растерялась: вот уж Полину она точно не ждала. Но быстро овладела собой и, светски улыбнувшись, кивнула: - Проходи, конечно. Вот, присаживайся, - и она указала в сторону кресел, стоявших у окна, потом сама осторожно поднялась с кровати и села напротив Полины. Выглядела Полина сегодня ещё хуже, чем в тот день, когда они встретились на набережной, и Лена осторожно спросила: - У тебя всё хорошо? Та вздернула подбородок: - Что, плохо выгляжу? Лена замялась: - Нет, что ты. Просто какая-то …невеселая. - Невеселая, хм. Напротив, веселюсь просто напропалую! Опомниться не могу от счастья. Ты, Лен, конечно, дипломат! Я и сама знаю, что видок у меня - не фонтан, - она поднялась с кресла и, подойдя к зеркалу, попыталась пригладить волосы, потерла ладошками лицо. - Надо бы к Серёженьке, стилисту моему, заехать, да что-то так лениво. Поморщившись, Полина вернулась и снова уселась в кресло: - А ты как? Как твоё самочувствие? - Спасибо, все в порядке, - сдержанно ответила Лена. - Это хорошо, что в порядке. Левандовский, надеюсь, сменил гнев на милость, или всё ещё считает, что я тебя сюда закатала? Лена снова замялась, и Полина усмехнулась: - Ясно. Они помолчали, потом Полина, рассматривая ногти с ярким маникюром, сказала: - А моего замминистра, того, задержали. Хищения какие-то вскрылись, что ли. Так что фокус с запасным аэродромом у меня не удался. - К-как? – ахнула Лена. - А вот так! Главное, все эти уроды, - все-е! – даже разговаривать со мной не желают. Все как от прокаженной шарахаются. Трубки бросают. Срочно все куда-то ушли или уехали по делам. Секретари отфутболивают по телефону своими елейными голосочками, - Полина сердито фыркнула. - Вот и выходит, что осталась у меня одна подруга, - подняла она глаза на Лену. - Ты. Да и то, подруга ли. Оттопталась я тогда на тебе по-полной. Так что если ты меня сейчас пошлёшь подальше, я пойму. В глазах её плескалась бравада, но за ней угадывалось смятение и растерянность. Лена молчала, и Полина с усмешкой вскочила: - Ладно, Лен, поправляйся. Не бойся, беспокоить я тебя не буду. - Постой, - Лена даже не ожидала от себя, что остановит эту некогда сильную, а сейчас надломленную женщину, которая столько гадостей сделала. И ей, и Женьке. Едва не рассорила их насовсем своими интригами. Она кое-как выудила у Жени ту давнюю историю с паспортом и роль Полины во всем этом. Правда, рассказал он неохотно и очень коротко, без лишних подробностей. Но сейчас ей было ужасно жаль ту, которая еще вчера правила бал, сегодня же потеряла почти всё. Полина, уже взявшись за ручку двери, помедлила, потом повернулась к Лене. - Присядь. Давай чаю выпьем, - преувеличенно бодро сказала Лена, поднимаясь с кресла. – Мне вчера принесли хороший чай, такой ароматный. - Подожди, я помогу, - Полина быстро прошла к кулеру. – А чашки? - Вот, на столике, - махнула Лена, вновь опускаясь в кресло. – И чай там же, в баночке. А потом они сидели, пили чай и болтали о каких-то пустяках. Полина даже повеселела. После она отставила опустевшую чашечку и со вздохом сказала: - Спасибо тебе, Лена! Ты – человек. А я тебе даже не принесла ничего. - Ну, значит, в другой раз принесешь, - улыбнулась Лена. – Я здесь еще несколько дней пробуду. - Ну, мне пора, - с этими словами Полина прошла к двери, которая неожиданно распахнулась: на пороге возник Левандовский.