Поздно мы с тобой поняли...

Звонок, грянувший у двери, разорвал черноту сна, и Лена подскочила с кровати с судорожно бьющимся сердцем. В коридоре наткнулась на матушку, суетливо запахивающую халат. Они обменялись тревожными взглядами, потом синхронно посмотрели на выход. Лена опустила голову, а Ираида, напротив, решительно подошла к двери и распахнула ее несколько театральным жестом. На площадке обнаружилась Олеся с покрасневшими глазами, шмыгающая носом. Уронив на пол рюкзачок, она бросилась в объятия мамы и бабушки, и они так и застыли втроем в коридоре. - Бабуля, мамуля, простите меня, я была такая дура, стыдно вспомнить - всхлипывала Олеся. - Лесечка, деточка, я так виновата, - вторила ей, душераздирающе вздыхая, Ираида. Лена просто молча стискивала в объятиях своих «девочек» и чувствовала, как ей становится ощутимо легче на душе. Потом они втроем сидели на кухне. Олеся уплетала бабушкины сырники и, яростно жестикулируя, обличала и обличала Никиту. - Лесь, ну, может, стоило ещё раз поговорить? – страдальчески морщась, спрашивала Лена, но дочь уже было не остановить. - Нет, мама, никаких разговоров! Он должен понять, в конце концов! Если через два месяца после свадьбы он целует другую, то что же будет через два года?! А через двадцать?! - Ну, он же тебе все объяснил, – вступила Ираида. - Лесечка, может, не стоит так уж, с плеча? Никитушка такой славный мальчик! - Ба, да какие могут быть объяснения?! Не хочу его видеть, и - точка! Раз он такой славный, вот пусть со своей Соней и целуется. И вообще! Хватит уже обо мне, – она отодвинула опустевшую чашку. – Бабуля, а чего тут у тебя происходит, а? - Что ты имеешь в виду? – уставилась на нее Ираида. - Ну, ты здесь, а не у Сан Саныча, - стала загибать пальцы Леся. - Дом весь аптекой пропах. Мама из Москвы сорвалась. Значит, у тебя совсем тут катастрофа? Так что рассказывай, бабуля, и во всех подробностях! Ираида в ответ душераздирающе вздохнула и пригорюнилась: - Ох, Лесечка, у нас тут такое. Даже и не знаю, с чего бы начать. - Ба, ну что такого могло случиться за те три дня, что ты из Москвы уехала? Лена старательно сворачивала салфетку, слушая во второй раз печальное повествование матушки. - Бабуль, ну, что ты так уж… С плеча, - протянула Леся и расхохоталась, поняв, что в точности повторила слова бабушки. Потом, отсмеявшись, перевела взгляд на Лену: - Мам, а ты когда в Москву? Лена, не глядя на нее, отложила свернутую розочкой салфетку и взяла следующую. - Ма-ам? – повторила Леся, настороженно нахмурившись. - Леночка, ну, может, расскажешь? – присоединилась к ней Ираида. Лена тяжело вздохнула и, выпрямившись на стуле, тихо сказала: - Левандовский женат. Давно. Я видела его паспорт со штампом о браке. После этого оставаться там я не могла. Возвращаться, естественно, не намерена. Всё. Гробовая тишина, воцарившаяся за столом, сопровождала растаращенные глаза Леси и сочувствующие - Ираиды. - Этого не может быть, - выдохнула Леся. - Леся, я не хочу об этом говорить, - протестующе подняла руку Лена. - Лен, как – женат? Он же тебе предложение сделал. Кольцо подарил, - растерянно протянула Ираида. - Всё. Я не хочу больше об этом говорить, - повторила Лена и как-то так это сказала, что ее «девочки» присмирели. - Леночка, а может… тортик? – осторожно спросила ласковым тоном Ираида. - Нет, мам, не хочу. Я, пожалуй, пойду, прилягу, - Лена тяжело поднялась со стула и в спальне вновь забралась под одеяло, укрывшись с головой. Одно радовало: ее тошнота как-то присмирела нынешним утром. Она закрыла глаза и постаралась отогнать мысли о Жене из головы. Мысли уходить не желали, она вновь прокручивала его ночные признания накануне ужасного открытия. Ну, как так-то? Ведь она прямо спросила, и он прямо, как ей казалось, ответил: «Никаких больше тайн». Она повернулась на другой бок. Слез уже не было. Кончились, видимо. Пересохли. Ну, вот, ты уже начинаешь привыкать справляться с его «сюрпризами», с горькой иронией подумалось ей. Мысли о Левандовском продолжали медленно кружить в голове. Она вспоминала, как впервые увидела его в то злосчастное весеннее пасмурное утро. Какой он был лощеный, элегантный, с вечной вежливой улыбкой, за которой были надежно, как за сейфовой дверью, скрыты его мысли, чувства, намерения. Может быть, она тогда из-за этого и влюбилась в него – человека-загадку. Сопротивлялась ведь до последнего. Говорила себе правильные, умные, здравые слова, убеждала себя долгими вечерами, а, убедив, приходила утром в офис, натыкалась на его теплый обволакивающий взгляд и – куда что девалось. Неслась вприпрыжку на этот притягивающий огонь, летела, позабыв обо всем на свете, кроме этих его глаз. Да что говорить, кто бы устоял, за ней в жизни никто так не ухаживал, как он. А потом было его бегство на долгие два месяца, и она тогда по крупицам собрала себя в кучку, по кусочкам, осколочкам склеила свое в клочья разорванное сердце. Чтобы в один прекрасный день на том злополучном совещании вновь увидеть его глаза, которые улыбались ей навстречу, словно он вышел на минутку в соседнюю комнату и вот, вернулся. Как Оля сказала тогда: улыбается ещё, как ни в чем не бывало. Она до сих пор пребывала в невероятном изумлении, как она тогда при виде него не свалилась под стол в обмороке, так потемнело в глазах, и в голове что-то лопнуло. А он смотрел на нее, не отводя глаз, и она невольно тоже посматривала в его сторону, нацепив маску ледяного безразличия и тщательно контролируя каждое движение, чтобы маска эта не свалилась ненароком. Хватило ее до двери конференц-зала, когда она промаршировала мимо оторопевшего Левандовского, который стоял, весь подавшись ей навстречу, кажется, даже руку протянул, но она не оставила тогда ему ни малейшего шанса. Только в туалете отпустила себя и тут же вцепилась в подоконник, так резко ослабели ноги, и накатила тошнота, скручивающая желудок в узел. А потом были атаки - одна за другой, и Лена еле успевала уворачиваться от них. Левандовский же был невероятно изобретателен, шел на нее как танк, не оставляя ни малейшего шанса. Она тоже пыталась в меру своих слабых сил играть с ним, старалась улыбаться независимо и храбро, дерзить и язвить. Тогда, возле ротонды заявила, глядя ему прямо в глаза с ехидной улыбкой, что обедать они будут втроем, и в полной мере насладилась растерянностью Жени. А потом, растянув губы в радостной усмешке, сообщила, что идет на танцы, и он остался стоять с ошарашенным видом, опустив плечи. Только игры эти ей не приносили ни малейшего удовлетворения и облегчения, и она потом страдала и морщилась, что влезает в это притворство, совсем ей не свойственное. И в конце концов выложила тогда ему на их последней встрече всё, что накипело на душе: и про замужество, которое он ей никогда не предложит, и про ужины, на которые он не станет бежать сломя голову, и про разделяющую их невероятную, космических масштабов пропасть, и про… Многое выболтала, чего и не стоило говорить, наверное. А потом бежала от него по аллее, давясь слезами, и молилась, чтобы он не помчался за ней, не догнал: решимости её хватило только на побег, отказать ему, вздумай он её догонять сейчас, она бы уже не смогла. Ольге досталось всё раздражение и гнев, которые она просто обрушила на неё, крича в трубку, чтобы та не лезла не в свое дело и прекратила устраивать ее личную жизнь. А потом, когда Оля в день Лесиной свадьбы сказала, что он уехал навсегда, ей показалось, что мир вокруг посерел, утратив летние спелые краски, и внутри все замерзло, как в тот страшный день, когда он сбежал, бросив ей в дверях «я позвоню». Она просто поняла в этот момент: вот теперь точно - всё. Он больше не придет. Не позвонит. Не посмотрит на нее своими удивительными любимыми глазами, не улыбнется ей навстречу, не придумает очередную каверзу и ловушку, чтобы заманить ее. Когда Ольга поменялась в лице там, перед свадебной церемонией, и она, обернувшись, увидела его с букетом в руках, у нее вдруг в груди надулся тугой горячий шар и выстрелил в самое горло. Она, как ей казалось, сломя голову бросилась к нему навстречу и улыбалась светло и радостно. Он же шел почему-то ужасно медленно и без улыбки всматривался в ее глаза. А потом выдал, что боится, что не знает, что говорить, и она немедленно расстроилась, что вот опять сама навыдумывала невесть что, и, боясь, что расплачется сейчас прямо на его глазах, перепоручила его Ольге, и отошла от него к арке, и долго на неё пристраивала кусок воздушной ткани, плохо понимая, что делает. Когда же обернулась, его уже не было. И она сбежала под лестницу, чтобы вволю поплакать от того, что опять как-то не так вела себя, что-то не то сказала ему. И вот, пожалуйста, он ушел и теперь уже совсем, навсегда. А он вдруг оказался прямо у нее за спиной и обнял своими большими ладонями, такими теплыми и такими нежными, и целовал ее так, что ноги подкашивались, а сердце просто порвалось на клочки, на кусочки, на тряпочки. И она была так невообразимо, немыслимо, необыкновенно счастлива. Ей даже казалось, что быть более счастливой, чем в эту минуту, просто невозможно. А потом был его прыжок в озеро, когда он узнал, что станет отцом. И как он кружил ее, абсолютно мокрый, а она хохотала, и хваталась за него, и любила его так, что голова кружилась. А утром все стало снова плохо, когда она проснулась в одиночестве и обнаружила, что Левандовский исчез вместе с чемоданом. Она, не помня себя от горя, выбежала из дома и застыла от оглушающей правды: он и вправду ушел. Она доплелась до качелей и рухнула на них, обливаясь слезами. И не поверила своим глазам, когда перед ней возник Женя, взъерошенный, с прилипшими ко лбу влажными сосульками волос и ужасно перепуганный. И все снова стало хорошо. Нет, это не то слово, которым можно было описать эти недели, что они пробыли рядом. И, да! Он все время являлся на ужин, словно опровергал те её слова, сказанные на их свидании под оркестр. А как он её уговаривал уехать с ним! Она понимала, что ему уже давно пора в Москву, что он и так тут задержался. Она даже слышала однажды, как он жестко с кем-то говорит по скайпу о чем-то, связанном с работой, и с несвоевременным его, Левандовского, отпуском в такое жаркое время. И… не могла решиться. Она вдруг стала очень осторожной и пугливой. И Ольга, и мама в один голос твердили, что она сошла с ума, что Женя влюблен, это же видно невооруженным взглядом. А Леся, уезжая с Никитой на Бали в свадебное путешествие, которое, кстати, тоже организовал Женя, вызвала ее на «серьезный разговор» и в приказном тоне заявила, что хватит маме думать о других, пора и о себе позаботиться, и что дядя Женя - просто суперприз, о котором можно только мечтать. Но она всё раздумывала тогда, всё колебалась. А однажды, придя на работу, почувствовала что-то не то. Вся мэрия глазела на неё как на диковинку, все разговоры немедленно умолкали, когда она шла по коридору к своему кабинету. И только мэр Геннадий Павлович, на которого она наткнулась на лестнице, бросился к ней с радостной улыбкой, стал трясти ее руку и долго поздравлял, а она все не могла понять, с чем, и он тогда подвел ее к окну и показал… Она глазам своим не поверила. Прямо напротив мэрии, ей показалось даже, что над всем городом, плыл в утреннем летнем мареве гигантских размеров баннер с их Женей чудесной фотографией с Лесиной свадьбы и с надписью: «КАК долго я тебя искал!» После этого события она, не раздумывая, набрала Женю и, захлёбываясь от восторга, сказала, что она согласна на всё и навсегда, если с ним вместе. А потом была Москва. Радость и счастье куда-то постепенно пропали. Беспрерывно происходили гадкие малоприятные события, от которых всё время ныла душа, словно от неё отваливались какие-то жизненно важные кусочки. И только в объятиях Жени она находила приют и лекарство от всех невзгод, сомнений, неприятных мыслей. Но он так редко бывал с ней, и она постоянно ощущала себя ненужной, забытой, брошенной. Но она боролась с собой, да еще как! Просто стойкий оловянный солдатик. Ведь у нее был Женька: любящий, верный, честный. А потом и он предал. Враль несчастный! Она снова заплакала. Так в слезах и забылась тяжелым тревожным сном.