Графиня, яблоня и смерть

Джона не любил Англию. Ему не нравились извечные туманы, пыльные тучи, застилающие солнце, но больше всего – огромные обезлюдившие, а быть может – и вовсе никогда не заселенные, пространства, будь то мертвые вересковые пустоши или заливные, поросшие клевером, луга. Нет, для него все это было лишь зияющими прорехами в тончайшей ткани цивилизации, да и самого мироздания тоже. Чем-то неправильным, неподдающимся контролю… Джона не любил, когда что-то могущественное и не подчиняющееся его власти, слишком уж рьяно заявляет о себе. Таких вещей он побаивался, потому что совсем не знал, чего от них можно ожидать. С природой в ее первозданности было именно так. Ему было пять, почти шесть, когда его мать, прекрасную и жизнерадостную женщину, убило во время урагана – достаточно, чтобы понимать, что, собственно, произошло и какие у этого будут последствия. Хотя насчет последствий, конечно – не до конца. Кто бы мог подумать, что именно это «незаурядное происшествие», как заметил какой-то ушлый репортеришка в своей колонке в «Таймс», перевернет жизнь всю жизнь Джоны с ног на голову? Точно не он сам. Его отец, учитель истории по профессии и гениальный биржевой брокер по призванию, впрочем, продумал жизнь единственного сына задолго до его рождения, и маленькое изменение плана только прибавило его надеждам, планам и стремлениям еще капельку амбициозности и безрассудства. Бросив маленькую, но достаточно прибыльную конторку в Йорке, он собрал два небольших чемодана – с вещами сына и своими собственными – и, купив два билета эконом-класса, улетел в Америку – страну своих юношеских чаяний и отчаянных надежд. Их первый дом в Индианаполисе был ничего – старенький, но достаточно крепкий и с большим двором для игр. Ох, и сколько же замечательных часов Джона провел там, в тени больших вязов, играя в прятки или пятнашки со своей подружкой-соседкой Салли! Чудесных, замечательных дней, полных слез и смеха. Именно с этого дома началась безудержная страсть Джоны к старым, полных изменчивых теней и порой страшных тайн, домам. Ночи напролет он проводил на пыльном чердаке или в подвале, роясь в многочисленных фотографиях, книгах, дневниках, даже игрушках, оставшихся от прежних хозяев. Отец как-то обмолвился, что владельцы выезжали в спешке и клятвенно заверили, что часть своего прошлого решительно готовы оставить на их попечение. Тогда Джона все ломал голову, как же люди могут вот так просто расстаться с тем, что явно должно быть им дорого – если они, конечно, действительно люди, а не какие-нибудь мутанты-инопланетяне, спрятавшиеся под их личиной и теперь преспокойно строящие планы по тихому, безвоенному захвату мира – хотя бы как память. На многих фото люди улыбались – значит, воспоминания не самые плохие, да? Лишь много позже, уже после переезда, Джона узнал, что у семейной пары, жившей в старом доме с вязами до них, была веская причина уехать: за несколько месяцев до продажи у них погиб ребенок, маленькая девочка, примерно его ровесница. Иногда, сидя вечерами у камина или за рулем автомобиля, как сейчас, Джона все прикидывал, как бы изменилась его жизнь, узнай он об этом раньше. Что, если бы среди старых фото он нашел фото погибшей, если бы безутешные родители не сожгли их все буквально после похорон? Что, если бы отец рассказал раньше, и Джона бы понял, что его жизнь в Индианаполисе не была такой уж безоблачной? Наверняка, ничем хорошим бы это не закончилось. Дети безумно впечатлительны, и его неокрепшая психика могла бы просто дать сбой, не тогда – так сейчас. Пару раз он встречал такое. Взрослые, казалось бы, весьма серьезные и успешные дядьки, разговаривающие с воздухом, почтенные дамы, качающие на руках несуществующего младенца, умилительно улыбающиеся и до жути верящие в то, что происходящие в недрах их голов – реально… Нет, такое не для него. Сейчас, спустя годы, он был даже рад, что в один прекрасный момент в отца появилась молоденькая подружка, и они все вместе переехали в ее родной Сан-Диего – край палящего солнца и коротких платьиц выпускниц. Джона был рад теплу, новому дому, поначалу даже этой самой подружке, а чуть позднее – почтенной мачехе, был рад. До определенного момента их отношения складывались удачно и вполне безоблачно, пока в один прекрасный момент, будучи шестнадцатилетним, взбалмошным, уж очень волосатым и самую капельку - пьяным, он в пылу, свойственному позднему пубертатному периоду, не выпалил, что жениться на девушке по имени Дарси Лимона, совсем как фамилия у одного мужика в убогом женском романчике – да, да, именно так и сказал, за что не раз потом извинялся – было наиглупейшим решением в его блестящей жизни. Конечно, официально Дарси его простила и после двух недель даже разрешила ночевать в их с отцом доме, но осадок, как говорится, остался. Даже сейчас, много лет спустя, за тысячи километров от дома, вспоминая этот досадный случай, Джона испытывал самое непреодолимое желание броситься к мобильнику, набрать номер «второй мамы» и еще разок извиниться. Так, для верности. Разумеется, эта оплошность была не единственной причиной его поступить в Университет штата Мэн, но одной из составляющих этого странного решения – точно. Поначалу он, повинуясь то ли пылу собственной любознательности, то ли зову генов, подумывал изучать историю, но к моменту поступления остыл и, взвесив все «за» и «против», выбрал право. Юрист профессия надежная и прибыльная, достаточная для того, чтобы быстро стать самостоятельным. Это-то и было ему, Джоне, нужно. Тогда-то он не предполагал, что его, блестящего бакалавра, уверенного и делового, жестоко оборвут в первый же месяц безуспешных поисков работы, и только давние связи отца помогут ему занять должность помощника юриста в затхлой юридической конторке в том же Мэне. Ха. Ха-ха-ха. Двигатель арендованного фордика, до этого работавший как часы, вдруг пару раз кашлянул и заглох. Джона, бросив неодобрительный взгляд на приборы и убедившись, что на первый взгляд все в порядке, нехотя выбрался из машины и заглянул под капот. Аккумулятор, чтоб его, сдох. - И почему тебе не приспичило на шоссе, а? Нет, надо было почить именно здесь, на богом забытой дороге, где и машин-то нет… Томимый безумной надеждой, что вдруг какой-нибудь полоумный фермер в самое послеобеденное пекло решит проехать именно здесь и поможет ему если не «прикурить» аккумулятор, то хотя бы довезет до места, Джона огляделся по сторонам, но, естественно, никого и ничего не заметил. Даже немалый столп пыли, поднятый фордиком, улегся. Так, что вокруг царили гладь и удивительная, напоенная звуками природы, безлюдная тишина. - Ну, и что теперь? Вопрос был риторическим. Прозябать в ожидании помощи непонятно где и непонятно сколько, было совсем не в характере Джоны, тем более сейчас - после добрых двенадцати часов в самолетах, трех в поезде и еще почти четырех – на машине. Сдаваться, оставив впереди столь маленький кусочек пути, глупо и не даже как-то не по-мужски. Еще разок сверившись в дорожной картой и примерно определив, куда, собственно, ему идти, Джона запаковал вещи в большой туристический рюкзак, исправно служащий ему за место чемодана, и, повздыхав над почившим фордиком, заперев все двери и окна и даже примеряюще, если не дружески, похлопав его по капоту, зашагал вдоль по дороге. Поначалу идти было легко, он мчался вперед едва ли не вприпрыжку, но вскоре дневная усталость дала о себе знать, и пыла у него заметно поубавилось. Через час он уже еле волочил ноги, искоса и с затаенной обидой поглядывая на вмиг почерневшее, словно налившееся свинцом небо. Англия встретила его в лучших своих традициях – проливным дождем и пробирающим до костей ветром. Джона, однако, был из упрямых, и, нелепо прикрывая ладонями лицо, все шел вперед сквозь плотную дождевую пелену, пока вдруг не понял, что вокруг – хоть глаз выколи, и он понятия не имеет, где злосчастная дорога, по которой ему еще идти и идти. Растерянный и замерзший, невольно, а скорее даже через всю свою волю, возвращающийся к мыслям о маме в самой гуще урагана, он решил, что лучше переждать. Найдя подходящее, достаточно высокое дерево, и как следует, от всей души поблагодарив всех Богов за то, что хотя бы молний и грома нет, он присел прямо на землю, прислонившись спиной к коре. В голове стучало, а дыхание сбилось, но в целом он был в порядке. Уже позже, добрых сорок минут спустя – он считал, так как новомодные часы от влаги просто остановились – разглядывая намокшую и грозившую вот-вот порваться карту в слабом свете подсветки мобильника, Джона в полной мере осознал, в какую передрягу попал. Один, промокший и замерший, потерявший дорогу, в темноте. Чудесно. Просто замечательно! Можно, конечно, остаться сидеть под деревом, замерзнуть насмерть или подхватить тяжелую пневмонию и умереть чуть попозже и в лихорадке, либо продолжить путь и попытаться-таки найти эту чертову дорогу. Умирать он не собирался, поэтому с трудом, сгибаясь под тяжестью промокшего рюкзака, потащился вперед. Сельская ночь – непроницаемая, без единого огонька – окутала его мягким одеялом, и Джона невольно начал клевать носом. Интересно, через сколько найдут его бездыханное тело? - С вами все в порядке, сэр? Джона вздрогнул и обернулся. Прямо позади него стояла невысокая хрупкая девочка с масляной лампой в руках. Он готов был клясться на крови, что еще мгновение назад ее там не было. - Сэр? Джона взмахнул головой и, натянув самую приветливую из своих выходных улыбок, спросил: - А до мэйнард-холла далеко? Я, кажется, дорогу потерял. На мгновение в глазах девушки мелькнула искорка, недобрая, как Джоне показалось. Мелькнула – и тут же погасла, как и не было. - С полмили где-то, - она указала вправо. – Да только в такой темени, да еще без лампы и сами мы его не найдете. Джона усмехнулся. Уж это он и сам давно понял. - А ты не проводишь меня? Я заплачу, - покопавшись в кармане, он извлек наружу несколько промокших и слипшихся десяток. – Ах, черт. Но я в любом случае заплачу, только позже, только проводи. - Не нужно денег, сэр, - бросив неодобрительный взгляд на деньги, она немного отшатнулась. – Пойдемте. Шли молча. Пару раз Джона пытался завязать беседу, но незнакомка отвечала предельно односложно и как будто нехотя, так, что в какой-то момент он просто решил, что она его побаивается и заткнулся. - А вы, значит, новый хозяин дома? - Поверенный, - Джона ответил с небольшим запозданием. – Приведу документы в порядок и подготовлю его к продаже. Ну, знаете, косметический ремонт, марафет. Никакого комментария или видимой реакции не последовало, но Джона, томимый любопытством и заметно осмелевший, все-таки посмел задать вопрос, тревоживший его с самого появления спасительницы. - А ты-то сама что так поздно посреди поля делала? - У тетушки в соседней деревне задержалась. Шла себе по старой дороге, и тут – шорох неподалеку, решила посмотреть. А там – вы. - А ты-то сама местная, значит? - Родилась не здесь, но живу в этих местах давно, - она поморщилась. – Вот мы и пришли. Мрачный остов кирпичного дома вырос, словно из ниоткуда. А может – он просто-напросто заболтался, капельку заворожился красотой и юностью спутницы. - Так это и есть?.. Дом был старым и изящным, казалось бы, как раз таким, как Джона любит, но все же было в нем что-то… неправильно, что ли? Мертвое. Жуткое. - Мэйнард-холл. - Да уж, дела. Словно зачарованный он все смотрел, нет, скорее, пялился, в зияющие темнотой окна и никак не мог понять, что он вообще делает в этом гиблом месте. Заходить внутрь, делать даже маленький шажок навстречу этому мрачному монстру не было ни малейшего желания. - Что ж, сэр, я, пожалуй, пойду. Только сейчас Джона вспомнил, что девочка все еще с ним. Это немного успокоило, придало какой-то уверенности. Он здесь старший, а значит, просто обязан быть смелым. - Темно уже. Может, останетесь? - Что вы, сэр! - Я не прикоснусь к вам, клянусь, - он стушевался, осознав, как двусмысленно прозвучали его слова. – Я не маньяк какой-нибудь, честное слово. - Дело не в вас, сэр, хотя порядочная девушка никогда не останется в одном доме с незнакомцем. Дело в этом злосчастном доме. Приведения в нем, вас разве не предупредили? Джона звонко, но самую малость наигранно, рассмеялся. - Что ты, в самом деле! - Нет-нет, пора мне. Прощайте. Не дожидаясь ответа, она засеменила прочь. - Эй, погоди! – Джона перестал смеяться, но все еще улыбался. – Как тебя зовут хоть, спасительница? Она мгновение колебалась, а затем ясным шепотом произнесла: - Мавен. Джона заулыбался шире. Мавен. А что – красиво. Ему нравилось.