Графиня, яблоня и смерть

Леди Ариаду выдали замуж едва ей исполнилось шестнадцать. Непозволительно поздно по меркам богом забытого прованского захолустья - ее малой родины. Непозволительно. Вдоволь натерпевшись от родни да горожан, не упускавших шанса посмеяться ей в спину, едва завидев прогуливающейся по тенистым парковым аллеям или у старого церковного пруда, к неполным шестнадцати летам она почти что смерилась с прескорбной участью старой девы – одинокой, печальной и такой непохожей на других. Воображение леди Ариады, сохранившее удивительную детскую живость, уже вырисовывало в голове образ себя – старушки, миловидной, подслеповатой добрячки с мотком цветной пряжи на коленях и легкой тенью задумчивости на лице, когда английский кузен отца мистер Джордж Блеквуд привел в их дом человека, в скорости ставшего ей мужем. Граф де Армель был скуп на слова, но так удивителен внешне, что все женщины в доме, включая замужнюю кузину Терезу и мелкую безродную прислугу, едва ли не с первых дней попали под его тягучее, с чуть различимой горчинкой, очарование. Леди Ариада же вся была в его власти: долгие прогулки по цветущему саду втроем, с одним лишь графом и туговатой на ухо старушкой-компаньонкой, выписанной отцом из самого Парижа, длились недолго, всего-то пару месяцев, но и этого с лихвой хватило, чтоб понять, что жить как раньше она будет не в силах. Его рассказы о дождливом, дымном Лондоне, с его каменными мостовыми и домами-исполинами, будоражили ей душу. А уж короткие обрывки фраз о родном графу Эссексе, словно невзначай, нехотя слетавшие с его губ, и вовсе заставляли трепетать. К моменту, когда граф, не прогостевав и полугода, засобирался домой, леди Ариада стала видеть бескрайние просторы из его историй во снах. Их поженили наскоро, в душной, напоенной запахами миры и воска, церквушке Святой Августы. Леди Ариада плохо запомнила разряженных гостей, затянутого в строгую рясу священника, даже собственное платье не запомнила: всю церемонию, таинственную и прекрасную, почти сакральную, она украдкой поглядывала на мужа – спокойного, нежного, сильного. Высокий и крепко сложенный, он был для нее атлантом, подпирающим небо, чтобы то гляди не упало ей на голову. Она так увлекалась им, что проглядела момент, когда тонкая, медового цвета свеча погасла прямо у нее в руках. Конечно, леди Ариада слышала, как кузина Тереза в ужасе ахнула, а старшие зашушукались, предрекая молодым беды и несчастья, но не придала значение. Ее счастье было абсолютным – округлым, мягким, полым внутри. Старые поверья и глупые предрассудки не могли его испортить. До самого Лондона она купалась в лучах обожания мужа, в благодарность даря ему всю любовь и заботу, на какую только была способна. Лишь после пары месяцев житья в столице пелена спала с ее глаз. Ее милый Яков оказался совсем не таким, каким хотел казаться. Нет, говоря по чести, он ее любил не меньше, чем она его, вот только был всем недоволен, хмурился, ругался по сто раз на дню. Бывало придет вечером домой, сядет в кресло у камина, усадит Ариаду на колени и все смотрит-смотрит, буквально проедает взглядом. Поначалу она смущается, искоса поглядывает на прислугу, снующую туда-сюда, туда-сюда, а потом расслабится и прильнет к нему, да только он минутку посидит, потом отстранится и снова смотрит. Все шло своим чередом, и Ариада почти уже привыкла ко всему… да только в один осенний вечер граф не вернулся домой. Лишь долгую неделю спустя, полную тревог, слез и болезненного ожидания чего-то нехорошего, мерзкого, Яков наконец появился на пороге - непривычно бледный, измученный и как будто иссохший весь – с немым укором в глазах и мольбами скорее уезжать домой, в Эссекс, на губах. Дом в Эссексе, фамильное гнездо, овеянное легкой дымкой тайны, пришлось ей по душе. Только вот в душу все чаще закрадывалась шальная, крамольная мысль, что вынесут ее отсюда уже вперед ногами. Яков говорил, что все это из-за бремени, которое она несла, рассказывал даже, что его матушка, будучи беременной, еще и не такое устраивала, прослыв чудачкой на всю округу. Со дня своего возвращения он вновь был внимательным и живым, таким как в Провансе, в часы их удивительных прогулок. Ровно до дня, когда к ним нежданно-негаданно нагрянул один из его старых друзей по воинству – подтянутый мужчина чуть за тридцать, с мутными, тронутыми слезливой дымкой, глазами и чемоданчиком, какой обычно носят с собой доктора. Мистер Джордж, так его звали, с удовольствием отобедал с хозяевами, одинаково вежливо обращаясь и с графом, и с леди, а затем, выразив желание закупить кое-что в сельской лавке в полумиле от замка, откланялся. Вот тут-то мир Ариады и пошел трещинами. В тот самый злосчастным, ничем не примечательный момент, когда они шли по узкому коридору второго этажа. - Что это вы, дорогая моя, были с ним так любезны? – в глазах Якова сверкнула и погасла недобрая искорка. - О чем это вы, мой добрый сэр? Стук каблучков, до этого мерный и неторопливый, вдруг резко оборвался. - Что это за попытки привлечь к себе мужское внимание? Вы, леди, между прочим, замужняя женщина! - Я искренне не понимаю, о чем вы говорите, граф. Ее словно обдало холодом. - Я, право, сделал все, что мог, даже увез вас из этой злосчастной, полной соблазнов, клоаки. Мы покинули Лондон, но вы, похоже, и тут, в этом гниющем захолустье, умудрились найти себе объект обожания! Сердце пропустило удар, а потом, чуть-чуть проклюнувшись сквозь мерзкую пелену шока, забилось так быстро, как никогда до этого. - Вы бредете, граф! Глаза графа, до краев полные печали и по-детски открытой, неистовой злобы, вперились в графиню. - Вы лжете, дорогуша! Небрежно, с силой схватив жену чуть повыше локтя, буквально вцепившись ей в предплечье короткими, неровно состриженными ногтями, де Армель обрушил такой поток брани, грязной и незаслуженной, что Ариада, не выдержав, заплакала. - Я никогда не помышляла ни о ком, кроме вас, тем более теперь, ожидая вашего, сударь, ребенка! - А моего ли? Это стало решающей, недозволительной каплей. Кипя неистовством, она сумела-таки вырваться из цепких мужчиных объятий и броситься вперед, к лестнице на первый этаж. Там слуги, при них он не посмеет продолжать мерзкую ссору, так она думала. - Прости меня, прости-прости меня… - догнав ее почти у самых перил, граф порывисто прижал ее к себе и поцеловал, потом еще и еще. - У меня кружится голова… На мгновение они вновь стали одним целым – единым, великолепным, переливающимся на солнце существом, сильным, способным все перенести. Только на одно мгновение. - Он тебя пахнет этим докторишкой! – де Армель с силой оттолкнул жену от себя. В его глазах искрилось безумие. Не то безумие страсти, какое жена вызывает у мужа, а самое настоящее помешательство – темное, вязкое и опасное. - Яков! Вместо того, чтобы испугаться, Ариада бросилась к графу, раскрывая объятия. Но тот не обнял в ответ, лишь с силой толкнул ее в грудь, от чего она, не удержавшись, кубарем рухнула вниз. Несколько часов спустя, сидя у подножия злосчастной лестницы, граф Яков де Армель все думал-думал, но никак не мог понять, как же так можно – убить то существо, которое любишь больше всего на свете, единственную женщину, не побоявшуюся пойти за тобой. Как это просто взять и толкнуть ее вниз, прямо в разверзшуюся пасть ада. Доктор Лиам Джордж, его давний воинский приятель и психиатр, сказал, что все это всего лишь обострение наследственной заразы, передавшейся Якову от матери, что его, конечно, не вздернут за такую мелочь, и что со временем все наладится. Это было до безумия смешно. Яков смеялся от души, правда. А ровно через два года, вконец измучавшись, сам себя наказал, повесившись на старой яблоне в саду. Той самой, у которой когда-то нашли его бедную мать.