В озёрном тумане сокрыто совершенство

Осколки воспоминаний с острыми, колкими краями, с которых стекает кровь. У Дейла слишком мало воспоминаний о семье, и ему приходится довольствоваться очень немногим. Среди тех картин и образов, которые остались от его семьи, больше половины из окрашено в черный цвет засохшей крови. Все истерзано пулями дробовика. Все изорвано клыками диких зверей. Нет ни единого целого кусочка, никакой улики, по которой Дейл смог бы выйти на след убийцы. Да и искать, в общем, некого. Когда маленький мальчик рассказал полицейским, что его семью убил кролик в костюме, его, конечно, отправили к психотерапевту, полагая, что Дейл повредился умом от шока. Но Дейл помнит красные глаза-бусинки, налитые бешенством неистовым, яростью искрящейся; оглушительные выстрелы и кровавые остатки изуродованных тел на стенах. Грязно, душно и противно. Дейл надеялся на полицейских, но результаты были неутешительные — никто не мог ни найти улик, ни выбить каких-нибудь ценных показаний из перепуганного ребенка, который нес бред про кролика-фокусника. Не добившись от взрослых ничего, Дейл решил сам стать детективом и раскрыть это дело. Его детское сердце горело решимостью и тоской, нещадно жгло все внутри. Он остался один. Ему пришлось учиться выживать без поддержки родителей. *** Кошмары прошлого забываются. Боль от потери близких — тоже. Все зарастает новыми проблемами и заботами. — Мистер Вандермер, там срочный вызов. Труп женщины. Если пресса туда доберется первой, будет скандал. — Это еще почему? — Местные маленькие газетенки прыткие. А там зрелище хоть куда. Весь дом в крови. Женщина с перерезанным горлом. — Понятно. И кофе выпить не дадут? — Надо торопиться. — Ла-а-адно. Дейл бросает последний взгляд в сторону кухни и мысленно прощается с кофе. Утренняя прохлада окутывает его. Он ежится недовольно, поправляет пиджак на плечах, садится в машину рядом с напарником. — Адрес знаешь? — Ага. — Ну так трогай. Леви Джексон для Дейла Вандермера — некто вроде друга. Они вместе работают и иногда вместе отдыхают. Но чтобы друг другу поверять тайны или рассказывать о чем-то личном и сокровенном — никогда. Не в то время живут, да и не такие сентиментальные они люди. Пока за окнами проносятся деревья и домишки, Дейл невольно, сам не зная, почему же, мыслями и сердцем возвращается к женщине с перерезанным горлом. Какая она? Брюнетка или блондинка? Почему так случилось? Что произошло? Убийство или самоубийство? Острый краешек какого-то забытого воспоминания задевает что-то в Дейле. Укол в самое сердце выводит его из полузабытья, он дергается, и Леви за рулем это замечает. — Задремал, что ли? — Есть немного. Носом клюю. — Не бережешь свой сон. — Как раз берегу, как зеницу ока берегу… Оставшийся путь Дейл смотрит в окно, все отрывая себя от мыслей о женщине с перерезанным горлом. Но когда они приезжают, когда закрывают двери машины, когда Дейл видит дом этой женщины, что-то в нем начинает дрожать, подрагивать. Вовсе не из страха или отвращения. Что-то тянет его в этот дом, словно за руку хватая и насилу втаскивая. — Отсюда кровавый след, — говорит Леви. — Господи, она что, ползла с перерезанным горлом так долго? Ужасно… Дейл видит, что ужасно. Засохшая кровь, змеей мертвой тянущаяся из одной комнаты в другую, выглядит отвратительно. Цветом она такая же, какой была кровавая россыпь на стенах в доме Дейла несколько лет назад. — Тут тело, — Джексон закрывает рот рукой. Уже не женщина — простое тело с ножевым ранением, задевшим артерию. Дейл проходит по следу кровавому к трупу. — Я осмотрю кухню. Может, орудие убийства осталось. Дейл смотрит на тело в каком-то немом исступлении. Волосы перемазаны кровью. Платье целое, только так же перепачкано. Волосы цвета лимонного по плечам разливаются. Будь она жива, она бы точно игриво повела плечом, чтобы локон скользнул по обнаженной коже золотым лучом, думает Дейл. Если бы только она была жива… Вандермер пальцами убирает волосы с холодного плеча и поворачивает тело к себе лицом. Один только взгляд его скользит по щеке, и… …и сознание Дейла кричит «это она». Это она. И ее шею уродует широкий разрез с кровавыми засохшими каплями. На щеках красные брызги, губы бледны, обескровлены совсем. Это она. И ее руки сейчас безжизненно лежат на ковре, будто ее пригвоздили к полу. Это она, и ее не вернуть. Дейл поднимает глаза, полные слез. Но видит все равно вместо старых фамильных часов ее лицо, в котором застыла вечная, неизмеримая печаль. В голове снова звучит очередь пулеметная. Все расплывается черно-белым, мир распадается по частям и проваливается в пропасть нескончаемую. Она, взгляд ее серых, выцветших глаз, изгиб чуть ли не белых, искусанных губ… Смотрит так, будто разбила кому-то сердце. Будто разбила кому-то жизнь. Капля крови сползает с ее глаза бесцветного, стекает по щеке, изгибаясь, как кровавая змея на полу ее дома, разбивается тысячью осколков прошлого. Они летят на Дейла и едва не ранят его, а потом растворяются снова в окружающей его пустоте. Пустота эта то твердеет и давит на Вандермера, то разлетается, вовсе ничего не оставляя. И вдруг собою заполняет легкие, словно водой, и в воде этой покачиваются размеренно два тела. Она смотрит на Дейла так, будто готова отобрать его жизнь. Или отдать свою. В самой глубине ее глаз Вандермер видит золотой проблеск, тянет к ней руки, но она скрывается за ворохом черных перьев. В ушах слышится и множится вороний крик, пронзительный и звонкий. Дейл тянет руки, он не может снова потерять ее, но справедливая Судьба жестока. Она по рукам Вандермера ударяет, и он снова проваливается, падает, тонет в глубине непроглядно-черного озера. Мимо проплывают кубы, наполненные радостью иль горем. Черные поглощают свет белых, чтобы равновесие озера было вечным и незыблемым. Так и манят прикоснуться. Но Дейл словно знает, что трогать их нельзя. Они — чужие, могут ранить. Он видит нечто другое — куб синий, словно поглотивший воду озера. И он сам движется к Дейлу, словно в его руках оказаться желает. Она смотрит на это безучастно. Не дышит, но моргает. Там, куда унесут Дейла воспоминания, ее уже не будет, но они встретятся где-то на границе миров, когда Дейл вернется из своего путешествия. Молча, под водой, они прощаются, чтобы однажды, то ли в прошлом, то ли в будущем, сойтись снова и создать нечто, превосходящее натуру жадного Ржавого озера.