Хирургически точная дружба

      Да уж, шуточка вышла в стиле прежних образчиков издевательского юмора принцессы Селестии. Давно ведь ходили слухи, что под Кантерлотским Замком чего только нет, от бездонного колодца прямо в иные Планы Бытия и до тайных темниц.       Последнее принцесса не особо и скрывала. И вторая тоже.       Самая же гадкая, но смешная вещь, которую слышал Смоки Браш, ныне дрожащий от нервов в этом самом подземелье, рассказывала, что в подвалах Замка смонтирован трудом алмазных псов и чуть ли не перевертышей огромный канализационный коллектор с запасными задвижками от Понивильской гидростанции. И когда единороги Кантерлота окончательно обнаглеют, то Селестия самолично монаршими копытами дернет рычаг, и творение сталлионградских ненормальных инженеров выпустит из нечистой чаши на усадьбы и особняки единорожьей знати потоки венценосного навоза. Смоки был земным пони, и шуточка, при всем ее дурном запахе, была ему классово и расово понятна. Жеребец нервно усмехнулся. Фыркнул и мотнул головой. Собственно, за этим его и застал… Застала…       Смоки Браш чуть было не закричал.       — Подойдите. Вы Смоки Браш? — от твари несло холодом, могильным тленом и ванилью.       «Зачем спрашивает, если и так знает?» — несколько истерично подумал жеребец. Поднялся и, прихрамывая, подошел к… Сено, как это назвать-то? С трудом разлепил пересохшие губы:       — Да, это я. Мне сказали, что…       Тварь протянула лапу. Пальцы были как мерзлые хвосты дохлых крыс. Мерзкие и твердые. Смоки тогда был совсем еще жеребенком, когда перед Днем Согревающего Очага его дед купил это замечательное снадобье, избавляющее подвалы от грызунов. О, оно избавило! Крысы ошалело выползали на мороз, жрали снег, но только распухали и страшно выгибались, коченея и подергиваясь. Нельзя сказать, что именно тогда маленький Браш и встретился с таким явлением, как смерть. Но вот мерзкую смерть он точно видел впервые. И, по малости лет, не понял. А тут вдруг вспомнилось, когда гадкое создание больно мяло переднюю ногу Смоки.       — Мы беремся. Если что-то пойдет не так, вернем все как было, — сказала гадина, глядя в глаза пони своими буркалами почти без белков. — Но должна предупредить: как только вы согласитесь, обратной дороги не будет. Решение об окончании операции примет брат Эллиот.       — Как это будет происходить? Я буду спать? Это не будет очень больно?       — Я бы не советовала вам произносить это слово, — покачала головой (Сестры, сколько же шрамов!) самка непонятно какого вида. — И спать вы не будете. Транс обеспечим, но не сон. Принцип Ордена. Вы должны увидеть. Познать.       — А…       — Это терпимо, иначе не имело бы смысла.       Смоки Браш, талантливый художник-акварелист, вспомнил, как пытался держать кисти ртом. Затекала шея, а шарм исчезал из работ. Именно дрожащая в копытокинезе кисть и проявляла его талант. Но он не мог… Дискордов перелом и Дискордова же местечковая сельская больничка. Впрочем, к персоналу он несправедлив. И так сделали что могли, собирая раздробленные кости.       — Я согласен.       — Тогда приступим. Кстати, потом уберите из дома все бирюзовое.       Дверь плавно отъехала в сторону. Там был коридор. Серое свечение новомодной нержавеющей стали, белый режущий глаза свет от трубок на потолке. Орнаментальная картина на стене, на которую было неприятно смотреть, ибо казалось, что отдельные детали картины копошатся. И цепи. Страшные черные цепи.       — Древо классификации перевозбуждения нервных окончаний, — пояснила тварь, махнув на картину лапой. — Возможно, сегодня тут добавится и ваш лист.       Кожаные одежды шелестели, звякали крюки и ножи на поясе. Хлюпали разрезы.       Потом Смоки Браш трясся на хирургическом столе, не в силах пошевелиться, а «киновиты», без своих чудовищных нарядов, облаченные в нечто пушистое и практически не оставляющее нитей, словно бирюзовое облако из этого нового «пластика», плавно шли к нему, толкая затянутыми в резиноподобный материал лапами тележки с…       К своей чести, Смоки Браш закричал уже после первого разреза.       Потом он закричал, когда вывернули из разверстой железками раны кость. И когда заработала дисковая пила.

***

      — Хорошо держался.       Браш не ответил, только всхлипнул. Нога была туго замотана бинтом. Проступила пара красных капель, но и только. Вздрогнул, когда ледяная конечность погладила гриву.       — Зачем так? — еле слышно прошептал пони.       — Ты должен был узнать. Мы должны были узнать, — на гадине снова был ее чудовищный наряд, пришитый прямо к телу. Каждый раз приштопывает заново в те же дырки? Еще пахло тленом и ванилью. И горько приплеталась нотка пепла.       — Что теперь?       — Вставай и иди, коняшка Лазаря, — чудовище усмехнулось.       — Не называйте пони лошадьми, это очень невежливо, — сказал Смоки Браш.       Тварь ничего не ответила, просто странно посмотрела на пони и помогла подняться.       Шаг принес незабываемые ощущения. Боль была интересной. И, заешь вас, тварей, сама Найтмер Мун, Браш теперь хорошо различал «оттенки». О, он научился различать, когда его ногу изощренно кромсали, тут же «откатывая» время назад на краткий миг. Ткани сплавлялись обратно, но уже правильно. А уж когда правильно срастались нервы…

***

      Смоки Браш не стал исключением, появившись в «приемной» в назначенный день не просто так, а с подарками. Коробка верблюжьих сладостей на меду с какой-то дрянью, вроде засахаренных сушеных кузнечиков и семян наркотических растений, дорогие несъедобные цветы, пряности, полная булавок тканевая подушечка. Говорили, что уроды охотно принимают подношения в виде куриных голов, но это уж совсем бред. Кто будет делать такое с курицей, когда она несет яйца? Разве что, облегчить страдания умирающей от старости птицы?       Дары приняли благосклонно. «Вижу, все в порядке?» — мерзко облизнулся Ласло, «глядя» сквозь слепые очки на уже почти не хромающего Смоки. А главный, утыканный булавками размером со строительный гвоздь, посоветовал обращаться, если что.       Ага, сейчас. Особенно, когда до сих пор не можешь смотреть, как синее небо отражается от зеленых листьев. Смоки Браш твердо решил, что второго раза не будет.       «Он придет. Он видел», — сказал брат Эллиот. Известный ранее как Эллиот Спенсер. И как Пинхед.

***

      — Ты знаешь, что там происходит?! — Селестия была очень расстроена. Очень.       — Догадываюсь, — Луна странно посмотрела на сестру.       — И?       — Количество кошмаров, в которые требуется мое вмешательство, устойчиво сокращается, — Ночная Принцесса зевнула, элегантно прикрыв рот маховыми перьями крыла. — Тревожных снов стало ожидаемо больше, но кошмары… О нет, побывавшие в твоих, сестрица, подвалах перестают бояться обычных вещей.       — Н-да? И каких же?       — Боли, хотя бы.       — Все равно, это была крайне опрометчивая идея, — решила Селестия после короткой ледяной паузы.       — Тия… Во-первых, это была твоя идея, — тихо сказала Луна. — Ты же захотела приобщить иерофантов к магии дружбы…       — Горько сознавать, что не все могут дружить! — Селестия словно и вправду была опечалена тем, что пришельцы так и сидели в своем подвале, не особо с кем-то там общаясь, хотя после их первой же прогулки по Кантерлоту сама и предложила им местечко поглубже. — Стоит ли и дальше тратить свое гостеприимство?..       — Теперь уже так просто от них не избавишься, — сказала Луна.       — Элементы Гармонии…       — …Могут не помочь. Вспомни, кто привел Орден Раны в наш мир! Одна из хранительниц Элементов!       — Я верю в силу Гармонии, — убежденно ответила Солнечная Принцесса.       — А пони? — прошептала Луна. — Пони верят?       — И пони верят.       — Особенно те, кто прошел через «экстремальное хирургическое восстановление способностей»! Они ж это так называли? — Луна по-птичьи передернула крыльями. — Подумай сама. Эти пони очень огорчатся, если сенобиты уйдут.       — Я думаю, они смирятся с этой «потерей», — нахмурилась Селестия.       — Их уже больше сотни. Вылеченных внешне и измененных внутренне. Получивших доказательство того, что целебная магия и сила Гармонии — не для всех. Но вот Тьма готова принять каждую и каждого, — Луна немного исподлобья посмотрела на сестру. — И ничего с этим поделать уже нельзя.       — Думаю, ты заблуждаешься, — пугающе спокойно ответила Селестия.       Ночная Принцесса что-то хотела ответить, но передумала. И уже собираясь в свои покои, напоследок решила предостеречь Селестию от опрометчивых шагов:       — Тия, ты же в курсе, что Найтмер Мун не совсем изгнана?       — Что ты хочешь этим сказать? — в голосе Солнечной Принцессы проскользнули опасные нотки.       — Я слышу ее, — Луна, которая знала, что может сделать ее сестрица ради сохранения власти, откровенно играла с огнем, но остановиться не могла. — Но она теперь почти не разговаривает со мной. А вот когда видит их главного… то просто кричит: «Научи меня, о великий мастер!» Шутка, не смотри на меня так! Но в шутке намек: не дави на них. Более того, помогай им. И, возможно, все образуется. Или Гармония проявляется только теми способами, которые понятны и приятны тебе?       Луна подмигнула сестре и скрылась за дверью.       Селестия вздохнула. Сотворила заклинание, позволяющее слышать эмоции. Направила свое внимание вниз.       Страх. Неуверенность. Отчаяние. И огонек безнадежной надежды. А дальше — стены с антимагическим покрытием. Глухо. А ведь раньше, когда не справлялись зелья, обычно шла в ход магия единорога. Когда не хватало магии единорога, мог помочь аликорн. Сильнее были только Элементы. Но Элементы нельзя задействовать постоянно и для всего подряд. И тогда у пони появляется соблазн позвать на помощь Хирургов С Той Стороны. У всех пони, включая принцесс. Или что? Сказать всем страждущим, чтоб так и оставались калеками, но ради Гармонии не ходили в уютный филиал Ада под Кантерлотским Замком? Селестия развеяла заклинание и снова вздохнула. Они подловили принцессу на желании защитить ее маленьких пони. «Пожалуй, стоило бы вызвать ко двору Флаттершай и надавать ей по крупу в приватной обстановке. Чтоб всякие шкатулки не хватала».       Стыдно признаться, но Селестия, за которой числилось собственное кладбище врагов, боялась смотреть воспоминания излечившихся в подвалах. Так и не решилась до сих пор. Но разговор с Луной требовал продолжения и аргументов. «А что там может быть такого?» — подумала Солнечная Принцесса, решаясь, и дотянулась до сразу же встретившихся ярких жеребячьих мыслей. Единорожка. Нет, проблема была не с рогом. Так, ей больно и страшно, но она шагает, старательно так вышагивает. На фоне страха и страданий инородно пульсирует радость, ведь раньше задние ноги были парализованы из-за перелома позвоночника. Там еще куча всего была, что до крайности затрудняло применение лечебных заклинаний. Да уж, магия неудачно упавшего со штабеля бревна оказалась сильнее магии рогатых пони. А магии пони земных хватило на тележку с двумя колесами. Ладно, попробуем заглянуть, как ее лечили…       Селестию вырвало на том моменте, когда она увидела в затуманенной памяти юной единорожки Флаффи Пич, как ту просто разъяли пополам. Мягкие глянцевые лотки для внутренних органов, орошение каким-то бесцветным раствором, перистальтика пустого кишечника, непонятные провода и гибкие прозрачные трубки с бурым или ярко-алым содержимым… И бирюза невесомых одежд. Кровь кажется черной на этом фоне. Кровь отражается в изогнутом зеркале, ведь юная Флаффи должна знать, как ее собирают заново. Должна видеть и чувствовать.       — Я должна это остановить, — прошептала Селестия. И она уже знала, что не остановит. Потребует блокировать воспоминания у пациентов, но и только. Ад требовал оплаты за исправление несчастий и поломанных судеб и был в своем праве.

***

      Неприятный сюрприз ждал Селестию на входе в… Ну, не называть же это операционной? Ряды комнат для ожидающих или восстанавливающихся после… после всей жути, что творилась ныне под Замком, переделанных из камер древней темницы, заканчивались проходом словно в какое-то зазеркалье. Солнечная Принцесса помотала головой. Тихо, только изредка доносится чей-то всхлип. О, они говорили, что в заброшенных подземельях, до которых у Сестер все никак не доходило копыто, будет больше порядка и слез. Не соврали. Коридоры чисты настолько, что хоть ешь с пола. Но принцессе надо было дальше, а тут начались странности. Она словно топталась на месте. Это не было магией в понимании пони, что-то происходило с самим временем. Селестия зажгла рог, еще не сообразив, что следует применить, как сзади раздался голос:       — Какой смысл ломиться в дверь, когда достаточно проверить, не открывается ли она в другую сторону? И уж тем более, в чем проблема для имеющей ключ?       Принцесса медленно обернулась.       Черная кожа с алыми вставками — Дискорд вас забери, это же раны! — мягкий шаг тяжелой обуви. Проволока и крючки. Скобки по круговым разрезам на верхних лапах, как будто с лап содрали кожу и надели заново. Черный с золотыми нотками взгляд.       — Вы! Монстры!       — Мы? Скорее, ангелы для одних и демоны для других.       — Ангелы? После того, как вы разрываете моих пони на куски и склеиваете обратно, — Селестии изменил голос, — вы еще смеете называть себя ангелами?       — Ваших пони? О эта иллюзия, что тебе принадлежит чья-то жизнь! — раздался еще один голос, но уже со стороны того прохода, что так не давался монаршим ногам. — И, конечно же, желание познать! Но что вас удивило, принцесса? То, что ваши подданные выходят отсюда своими ногами, заново касаются магии или воспаряют к небесам? Или нечто другое?       — Я не могу позволить вам так мучить…       — Принцесса, при всем уважении к вам, — новоприбывший, кажется, Пинхед, если судить по вбитым в голову не то гвоздям, не то огромным булавкам, говорил серьезно, — вы, пони, и понятия не имеете, что такое настоящие мучения. Ваши подданные, оказавшись на наших столах, кричат больше от страха и нового знания, чем от боли!       — Мы аккуратны, предупредительны и нежны с ними, — добавило первое чудовище. — И еще. Инженер берется разработать городскую транспортную систему, которую так коряво представила себе ваша ученица. Как и предполагалось, испытаем в Сталлионграде и Мэйнхеттене, а уж затем — в Метрополии. Новые рабочие места, новые знания. Новые возможности, в конце концов. Так стоит ли утверждать, что мы монстры и здесь только для того, чтобы «мучить пони»?       Инженера Селестия боялась. Измазанная машинным маслом и графитом тварь в когда-то белом платье имела вместо головы сгусток режущего глаза пламени над срезом шеи. Какое-то не совсем материальное создание, вызывающее не оторопь, как остальные иерофанты, а мистический ужас. Именно Инженер, по слухам, и выдумывал способы и механизмы… Лечения? Да, все-таки, лечения.       — Я прошу вас, — Селестия чуть не плакала. — Если можно… Так ведь и с ума сойти недолго!       — Мы подумаем, — пообещал Пинхед. — Но заклинаю вас, принцесса, не подсматривать более без нужды чужих воспоминаний. Если не хотите как-нибудь неожиданно для самой себя принять решение записаться в теологи Ордена Раны.

***

      — А как тебя зовут? — тонконогая и какая-то бесцветная пегасочка с перьевым облаком на марке пугающе смотрела на молодого жеребца.       — Смоки Браш.       — А я Физер Фог, — пегаска странно улыбнулась и кивнула на ногу Смоки. — Специально оставили?       — А?       — Шрам в виде кисти.       — Да, а я и не был против… Тем более, мой талант — акварели. Но я теперь редко рисую.       — А что так? — Физер даже не навязывалась. Просто присела рядом на скамейку. Почему крылатой вдруг оказался интересен «грязедав», Смоки не знал и знать не хотел. Вспомнила, что видела его там, в подвалах?       — Я больше пейзажи рисовал, а теперь на них слишком много багровых тонов. Ничего не могу с собой поделать.       — А лиственный лес в туманной дымке нарисуешь? — пегаска просяще улыбнулась.       — Не нарисую, — спокойно отказал Смоки Браш. — Слишком много бирюзового.       Помолчали.       — Хочешь мороженого? — невпопад перевела тему Физер. — Я слетаю. Я теперь могу летать даже без нашей пегасьей магии. Недолго, но могу. Теперь.       — Что у тебя было? — земнопони был не рад внезапному знакомству, но и прогонять пегаску не хотел. Как-то теплее было, когда она рядом. Вот, даже можно подумать о мороженом без ощущения озноба.       — Порванные в подростковом возрасте мышцы. Срослось плохо, быстро уставала, да еще с потерей чувствительности на левом крыле. Валилась в крен, как тот неудачный сталлионградский аэроплан.       — Я слышал, будто пегасы смеются над аэропланами…       — Это мы от страха и обиды, что небо станет не только нашим.       — Так говоришь, словно самой не обидно. И словно у Селестии нет Собственного Ее Высочества Бело-золотых Знамен пушечного дирижабля «Слава Аликорна».       — Видишь ли, — Физер усмехнулась, — я теперь и сама в каком-то смысле аэроплан, если судить по количеству оставленных во мне проволочин и химических ниток. Так что теперь, плакать и извиняться перед «настоящими» пегасами? И ты не ответил про мороженое.       — Давай просто посидим. Я бы, если честно, лучше чашку кофе выпил.       — Я знаю, где подают черный кофе с цветочной пыльцой.       — Черное и золотое? — Смоки покосился на Физер. — Веди, покажешь.       Шли сначала молча. Пару раз были облиты презрением со стороны единорогов.       — Ты ведь на осмотр в Кантерлот приехал? — нарушила молчание пегаска.       — Угу. Второй.       — И у меня второй.       — Готов поспорить, что на первом ты им что-нибудь подарила.       Ага. Им. Физер поежилась.       — Собственные паленые перья в коробочке и шоколадные конфеты. Кстати, ты не знаешь, зачем им столько обычных куриных яиц?       — Не обычных. Оплодотворенных. Они убивают эмбрионы болезнями, а потом делают из этого какое-то мерзкое зелье для пони.       — Фу! Не знаю, о чём и чем принцессы думали, когда разрешали этим так издеваться над нами!       — Тебе-то их «издевательство» помогло, — на ходу пожал плечами Смоки. Еще недавно он так сделать не мог. Одним плечом, по крайней мере. Вернее, мог, но не на ходу, если не хотел, чтоб нога подвернулась.       — Помогло, как ни удивительно. Вообще, я только про один побочный случай и слышала. Единорожка Флаффи Пич, если память мне не изменяет, — Физер говорила безэмоционально, что Смоки Брашу все больше и больше нравилось. — Какая-то сволочь колданула на нее хрень для обновления воспоминаний или что-то подобное. А сам понимаешь, вспоминать лучше постепенно. Как результат — нервный срыв, истерика…       — Меня дома в Додж-Cити накрыло…       — А я раньше в Тэйлборо жила.       — Никогда не слышал.       — Радом с Вайт-Тэйл-Вудс. Якобы город.       — Я думал, — нахмурился Смоки, — ты с Клаудсдейла.       — Для Клаудсдейла, — с застарелой горечью ответила Физер, — моя семья рылом не вышла.       — Дай угадаю, — Смоки остановился у двери заведения, куда его и вела Фог, — Желание всем что-то доказать, тренировки, травма, начала интересоваться аэропланами.       — Не угадал, — Физер со смешком открыла тяжелую звякнувшую колокольчиком дверь. — Аэропланами я начала интересоваться до травмы. Прошу!

***

      — Еще немного, и Орден можно будет расформировывать, — серьезно пошутил Пинхед. — Мы приблизились к теоретическому пределу нормированных интенсивностей. Теперь только фрактальные ощущения.       — Вот даже знать не хочу, о чем ты, — покосилась Луна.       — Я о восторге Ада. Знаешь, какое в Аду сейчас самое действенное испытание?       «Испытание». Говорил бы уж, что пытка. Ночная Принцесса снова глянула на сенобита. Неприязненно.       — Показываете им кинокадры из Эквестрии?       — Почти. Показываем, как пони обнимают своих мучителей, — Пинхед позволил себе намек на улыбку. — О! Какие яркие сочетания эмоций! От злобы и до нежелания существовать через изгибы зависти и непонимания!       — Рада за вас, — Луна похлопала копытом по краю постели. — Присядь.       «Не натекло бы с него гнилья и химикатов», — мелькнула мысль в голове Ночной Принцессы.       — Слушаю вас, ваше высочество, — по тону того, чья башка напоминала сшитую кривоногим жеребенком подушечку для булавок, нельзя было понять, издевается он или серьезен. Эмоции же Луна не читала. Попробовала уже как-то, хватило. Какая-то похотливая тяга к исследованию мучительных мерзостей и усталость на грани равнодушия. Несочетаемо, как тухлая болотная вода с керосином.       — Чего вы добиваетесь на самом деле? Ведь не от широты душевной ты решил помогать пони?       — Мы исследуем запредельное. И стоит отметить, именно помощь всем нуждающимся пони и именно нашими способами продвинула эти исследования.       — Это единственная причина вашего пребывания здесь?       — Нет. Есть еще несколько.       — Назови их, — потребовала Луна.       — Мы хотим испытать на эквестрийцах нечто новое. Тоску по оставленной планете на фоне нежелания возвращаться навсегда. Клаустрофобию и агорафобию внутри зависшего в межзвездной пустоте конструкта. Тесноту собственного мира.       — С учетом того, что пони верят, будто я поднимаю и опускаю луну, а моя сестра ворочает солнце, могу сказать, что вы, ребята, выбрали неудачное место и время.       — На людей надежды не было. Впрочем, в последнее время кое-что наметилось и там. Но мы бы хотели посмотреть динамику страха от постепенного обретения черного неба.       — А почему не зебры? Эти звезд просто боятся до ненависти.       — Зебры недостаточно дружелюбны, — улыбка Пинхеда с кровоточащими деснами сказала Луне, что тварь задумала какую-то гадость. Например, засунуть излишне социальных пони в железное нутро заатмосферного корабля. В голове сенобита явно созрела идея пытки одиночеством и ощущением собственной ничтожности посреди бескрайней пустоты. Профессиональные недуги моряков, перенесенные на новый уровень.       — Сделаю вид, что поверила, — аликорны немного крупнее среднего человека, и Луна встала, пытаясь компенсировать собственную неуверенность. — Другие причины?       — Кое-кто открыл Шкатулку еще раз. И должен узнать, — Пинхед повернулся к принцессе. — Предлагаю компромисс.       — И какой же? — тон Луны не предвещал Принцу Боли ничего хорошего, но, Небо, как же было страшно!       — Ложитесь спать, ваше высочество. Мы покажем вам, что люди не настолько плохи, как накрутила себе ваша сестрица. А то она уже начинает мечтать, чтоб мой вид тихо и безболезненно исчез. А такие мечты приводят к нам. Если же вам удастся удержать Селестию от опрометчивых даже не шагов, а только еще мыслей… О! Мы будем великодушны и щедры.       — И в чем ваша щедрость обычно заключается?       — Мы не станем разрывать вашу душу на куски.       — Смелое заявление. А получится ли? Одно время меня считали богиней!       — Ложитесь спать, принцесса, — с заботой в голосе сказал сенобит. — И позвольте нам проникнуть в ваш сон. Никаких придуманных мерзостей, только память, обещаю. Моя память. Память людей.       На миг Луне показалось, что вместо утыканной гвоздями башки твари она видит лицо человека среднего возраста. И пахнет от потусторонней гадости не ванилью и тленом, а жеребцовым парфюмом, табаком и порохом.

***

      «Надо предупредить, что все пошло не так!» — билась мысль в голове у лейтенанта Л. Эквестри. Разрывы снарядов тяжелых орудий небось корабельных калибров больно били по ушам. Визг осколков на высоте птичьего полета превращался в шорох. Луна видела, что некоторые роты даже не дошли до линии соприкосновения с противником, германские орудия просто перемешали их с землей. Неизвестно, было ли какое-то наблюдение, или просто так пристрелялись заранее. Вот еще один отряд. Луна стала снижаться. Солдаты задергались, но увидели опознавательные круги на боках летного комбинезона «летающей лошади» и опустили винтовки.       — Сэр, дальше за поворотом будет участок, накрываемый немецкой артиллерией. Прикажите изменить маршрут.       — Je ne comprend rien. Parlez-vous français?       — Артиллерия, говорю! — все французские слова вылетели у Луны из головы.       Свист. Шелестящий свист идущего на околозвуковой скорости тяжелого снаряда. Луна хотела что-то крикнуть, но поток сжатого до каменной твердости воздуха и всякой всячины, от осколков до камешков, просто убил ее на месте.

***

      — Ко всему был готов, вот те крест, — солдат, тем не менее, не перекрестился, а сплюнул на дно окопа. — Вот даже к смертушке своей готов, а штобы лошадь вашбродием называть, энто как-то совсем уж того.       — С той «лошадью» мы уж третье укрепление у германца берем! А она на разведку летает, да под пулями! Мало ли, пушки там! Иначе пойдем в атаку, а немец только того и ждет!       — Вона, и без пушек пулеметами всех покосит!       — А мы в обход! Эта Лунька германцу жестянку с дымом кинет, а то и гранатой угостит, а мы тут как тут, пока он слеподырничает!       — Ну, дай-то Бог!

***

      Вольноопределяющаяся пилот-девица Луна Эквестрийская не услышала, как, прибрав газ, немецкий «Альбатрос» свалился сверху. По крылу как оглоблей ударили. Вспарывая очередью изрытую землю, аэроплан дал полный газ, выходя из пике на опасно малой высоте. И был удар о землю на нейтральной полосе, у самых германских окопов. Лающие команды на незнакомом языке, клацанье затворов и лязг повешенных на проволоку консервных банок. Луна смотрела, как вода в луже в центре воронки окрашивается в красный. Темнело в глазах. Переделанный какими-то умельцами «парабеллум» выскользнул из копыта в мутную воду. «Сделай, штоб ребятенок в варежках пальнуть мог!» — вспомнила Луна разговор в мастерской, свидетелем которого она стала. Пальнуть не вышло. Луна дотянулась до подсумка, достала эту забавную гранату, зажала длинную клавишу на ручке. Что там дальше, кольцо повернуть? Или еще что? Сознание туманилось.       Взрыв нашпиговал Луну железом, заодно оторвав переднюю ногу и тяжело ранив двоих подошедших германцев. Что еще веселее, так это детонация зарядов в других гранатах, из которых пошел раздирающий глаза и горло непроглядный белый дым.       Так Луна умерла.

***

      Она умирала, срезанная пулеметной очередью в атаке. Она сгорала в липкой струе огнемета, когда сама перетаскивала пулемет на новую позицию. Она уводила от отряда облако флешет, но пропускала глупые мелкие авиабомбы, вручную выкинутые из кабины. Она травилась горчичным газом, страшно облезала в госпитале, ослепшая и мечущаяся в бреду. Она получала штыком в бок, когда разрубала лопаткой чей-то противогаз вместе с рожей. Она проигрывала снайперскую дуэль, перед этим наколотив врагу пару отделений увечных и трупов. Она умирала.       Она пресекала мародерство, добивала раненых лошадей, бежала десяток верст за священником, с ней делили хлеб и глоток водки перед наступлением. Она закидывала на дерево проволоку беспроволочного телеграфа (такой вот каламбур). Она… Она умирала многократно, страшно или банально, разнообразно или как все.

***

      — Вы теперь знаете, принцесса, — Пинхед был спокоен и торжественен, как обычно.       Луна всхлипнула и покивала. День клонился к вечеру, скоро идти на обязательный ритуал «подъема луны». Особенности атмосферы и разлитой в воздухе магии проявляли спутник как-то «рывком», а на Земле, если верить снам, луну чуть ли не днем было видно.       — Это даже не ужасно. Это чудовищно.       — Чувствуете себя монстром, ваше высочество?       — Нет. Солдатом, убийцей, да кем угодно, но не монстром. Монстры те, — Луна зло усмехнулась, — кто это затеял. Теперь я понимаю, зачем моей сестрице эта возня с «красным проектом». Лучше отработать все заранее и на добровольцах, чем потом, кроваво ошибаясь, исправлять прогнившую ситуацию в стране, кромсая по-живому и не успевая. Впрочем, в предпоследнем можно проконсультироваться у вас.       — Несомненно, — шпильку сенобит не заметил, одной больше, одной меньше. И так вся башка утыкана.       — Ты тогда обратился?       — Нет. Тогда я разочаровался в человечестве. Решил прожечь жизнь в наслаждениях и развлечениях. Но все быстро приелось, а извращения и наркотики показались отвратительными. Не хватало изысканности и некой «чистоты» наслаждений, чтоб заполнить внутреннюю пустоту. И мне попалась Шкатулка.       — А потом?       — Потом я закричал терзавшим меня силам, что они действуют неправильно и бессистемно. Пришлось показывать на себе, как правильно. Исследование боли, творившееся в Адских Измерениях, перешло из этапа накопления премудрости и опыта в новый этап систематизации. А потом и в теорию с привлечением математического аппарата и знаний из других дисциплин. Боль, знаете ли, это проявление божественного. Своеобразная магия, открывающая тайны пространства и времени.       — Знаешь, мы как-то склонны к другим аспектам магии, — нервно ответила Ночная Принцесса. — А теперь, покинь же НАС, ибо МЫ должны подготовиться к действу сакральному, принимая омовение и облачаясь в наряд потребный! Ожидаем видеть тебя после церемонии!       — Как скажете, ваше высочество, — Пинхед просто шагнул в тень и исчез.       «Ну и на какой конский хрен мне сдалась стража у дверей?» — подумала Луна.

***

      — Привет, Чатти! Так рада тебя видеть!       — Привет, — не голос, а тень голоса, выдох. Ну а поговори-ка с отрезанными губами!       — Я скучала.       — А я — нет. Прости, но обязанности перед Орденом не дают заскучать. Но я очень часто тебя вспоминал, — Чаттерер почти коснулся крыла Флаттершай затянутыми в черную кожу пальцами.       — Хорошо, что вы здесь. Я еще тогда хотела сказать, что хотела подружиться с тобой… Но, — желтая пегаска вздохнула, запутавшись в том, сколько раз она «хотела», — мне показалось, что пони дружат неправильно. Что это не дружба, а… Попытка спрятать свои комплексы на фоне дурости подруг. Я, наверно, не должна так говорить?       — Это не мой мир. Твой. Нет совета, — сенобит щелкнул зубами.       — А каким ты был в своем мире? Ну, до того, как…       — Калекой! — Чаттерер с хрустом и скрипом сжал лапы.       Флаттершай хотела сказать что-то утешающее, но увидела, что потусторонняя тварь вдруг на секунду обрела лицо. «Сестры, да он еще почти жеребенок!» — лицо человеческого подростка было неимоверно милым даже не по сравнению с изрезанной безгубой рожей, а само по себе. Так милым кажется почти каждое молодое по-настоящему разумное существо.       — Ты… Ты можешь принимать другой облик?       — Полчаса в месяц. Почти все в Ордене могут. Ни ран, ни цепей, ни крюков. Никаких болезней. Только холод.       — Секундочку, — Флаттершай достала зеркальце из дорожной сумки и использовала Взгляд.       — Что ты делаешь?       — Заставляю себя быть решительной. Лучше сделать и сожалеть, чем сожалеть, что не сделала. Я знаю гостиницу, где не задают вопросов. Идем. За полчаса, думаю, управимся.       — А твои подруги?       — Пусть и дальше практикуют однополые отношения или размышляют, какого размера член у очередного уведенного у них из-под носа жеребца. А мне пора побыть нехорошей пони. А то чокнусь скоро, на медведя заглядываться начну.

***

      — Если честно, не понимаю, чего вы добиваетесь, — Лира устала и запуталась. — Вроде бы, помогаете пони, но какими методами? И не несет ли это для нас новых страданий?       — Несет, — ответила сестра Николетта. — Но, видишь ли, страдать может только живое существо. Или группа живых. Вид. Сейчас мы как раз добрались до исследования видовых экстремальных чувств. И, как ты понимаешь, этот вид должен как-то существовать, а иначе исчезает сам предмет исследований.       — Вы хотите, чтобы пони жили только ради боли?       — Лира! — Николетта посмотрела на единорожку. — Ты была на столе в операционной? Нет? Тогда избегай слова «боль».       — Прости. Но, возвращаясь к вопросу о цели существования…       — Да живите ради чего угодно! — тварь поправила в себе один из многочисленных крюков. — Мы найдем тему и материал для исследований. Но — живите!       — Разве мы и так не живем?       — Лира, золотце мое зеленое, ты чем тут вообще занимаешься, да еще за деньги Селестии?       — Помогаю пони пережить первую встречу с Орденом Раны, — ухмыльнулась Лира Хартстрингс и показала сестре Николетте язык. — А если серьезно, морально готовлю пони к тому, что им придется испытать. Ну и все эти конфеты, иголки и плюшевые игрушки как-то сортировать надо. Кстати, куда вам столько?       — Изготовление инструментов и препаратов, ритуалы с сожжением даров, просто что-то съедается… Но, возвращаясь к твоему вопросу: а почему ты этим занимаешься?       — Но кто-то должен… Тем более, я давно уже искала свидетельства существования людей, а тут такое!       — Такое. И еще всякое. Но какова причина того, что вдруг стала нужна пони для встречи и проводов всех калек, что готовы переступить черту ради избавления от недуга?       — Но… Но ведь в любой больнице есть администратор! — Лира все еще не понимала.       — Обозвать филиал Ада больницей… Вот обратное я еще слышала! — жутко улыбнулась Николетта и притянула Лиру к себе. Та пискнула, но сопротивляться не стала.       — Тогда что? — Лира сжалась, но и не подумала вырываться. Сейчас будет больно до перехватывания дыхания и белого свечения в глазах, но усталость уйдет, а ноющие мышцы позабудут очередной сумасшедший денек с беготней по подземельям.       — Ты нужна здесь… Не дергайся! Ты нужна для того же, для чего и Орден понадобился всем пони. Мы делаем то, на что неспособна ваша магия…       — А Селестия говорит… Ай! Она говорит… Ох, сено! Что магия может все…       — Магия? Может, она и может, — тварь сосредоточенно рассматривала плечо Лиры, потом сняла с пояса какую-то страшную и тупую штуку. — Вдохни. Ага, и не ори, как будто тебя режут. Но вот вопрос: а почему всемогущая магия не помогает всем? Почему у нас уже дошло до записи на следующий месяц?       — Ну… Я не знаю, если честно. Такова жизнь?       — Или такова смерть? — демоница оставила Лиру в покое, напоследок коснувшись носа единорожки сухими воспаленными губами. — Или просто вы, пони, не способны организовать помощь для всех и каждого? Люди здесь выглядят не лучше, не обижайся заранее, но у людей нет магии. Зато есть алчность, злоба, наплевательство на ближнего.       — Вы не умеете дружить?       — О, нет! Умеем. Особенно, против кого-нибудь. Но мне кажется, что дружить не умеете как раз вы!       — Не поняла? — Лира недоверчиво отклонилась назад и в сторону.       Такие посиделки на собранных в один ряд стульях были уже чем-то привычным. И даже сопутствующие мучения, как выяснилось, являлись элементом повседневной заботы. Но к образу мыслей сенобитов Лира привыкнуть не могла. Они не просто меняли местами добро и зло. Они делали добро именно при помощи зла. И никак иначе. Мир трещал и перекашивался в голове Лиры. Вот и сейчас.       — Вы имеете мощнейший инструмент познания и преобразования мира. Но используете его из рук вон плохо. Впрочем, не будем о твоей больной теме. Нет, что-то делается. Так, у вас, к нашей людской зависти, побежден голод. Нет признаков разрушения окружающей среды. Но как? Все пони собрались и решили действовать сообща? Нет. Вы бы никогда не сделали этого. Милая история из местных газет. Какой-то пони признался друзьям, что сделал что-то, что находится на самой границе законного. А «друзья» мало того, что сдали его Гвардии, так еще и хором наврали о том, что этот бедолага закон преступил. Типа, они ж друзья и должны помочь заблудшему поступать правильно! Помогли, так сказать. Потом все выяснилось, поняху пожурили и отпустили. Естественно, общаться с уже бывшими друзьями он перестал, особенно, после прощенного на его глазах законом лжесвидетельства, пусть и в такой малости. Так эти наивные кобыльи дети опять катают на него жалобу, что, дескать, ведет он себя недружелюбно, переходит на другую сторону улицы, на вопросы не отвечает, а на попытку загородить дорогу вообще грозится набить морду.       — Ну, я даже не знаю, что сказать. Сама знаешь, навоза везде хватает! Чем мы, пони, должны быть лучше, кроме статистики?       — А я уж думала, что будешь мяться и мямлить, как Твайлайт Спаркл, что «я уверена, это какая-то ошибка». Растешь.       — Ну, Твайлайт — ученица Селестии, существо несколько оторванное от реальности, — подмигнула Лира. — Не верю, что говорю это, но ты не могла бы мне и второе плечо…       — Повернись. Угу. Вдохни, — мучительница мечтательно послушала разлетающееся по коридору эхо вопля Лиры и продолжила. — Так вот, складывается впечатление, что дружить вас заставляют Принцессы, которых вы откровенно боитесь. Причем делают они это топорно, несмотря на всю свою магическую изощренность. И дружба ваша — хе-хе! — с некоторой гнильцой, что и подтверждается появлением здесь Конфигурации Плача. Я-то была человеком, знаю, о чем говорю.       — И как дружба выглядит по-твоему?       — Друг не тот, кто поможет спрятаться. А тот, кто поможет спрятать тело. А настоящий друг поможет не попасть в такую ситуацию, когда надо это тело прятать. Впрочем, пример неудачный.       — Я так и поняла, — Лира покосилась на Николетту.       — Пойдем, накидаем тебе сладостей, — в движениях встающей самки человека была какая-то странная угловатая грация. — А я попытаюсь объяснить тебе собственные соображения.       К концу разговора Лире стало страшно. Николетта прошлась сначала по музыке Гармонии, обозвав ее психотропным оружием, а потом принялась за Элементы и их Хранительниц.       Доброта, выглядящая неуверенностью. Доброта, проявляющаяся в асоциальности и заботе о животных, а не о пони. Доброта, скрывающая под собой мерзейший и труднооборимый вид гипноза, разрушающий мозг жертвы. Даже такие твари, как сенобиты, побрезговали бы таким, драть его Дискордом, талантом.       Верность. Верность, заключающаяся в постоянстве насмешек над окружающими. Верность своим упоротым мечтам на грани нарциссизма. Один лишь дух Хаоса случайно, как и все у него, проявил какое-то подобие настоящей верности, да и то… Что такое верность банде перед разовой верностью народу?       Честность. Точнее, жестокое выворачивание наружу того, что другие хотели бы скрыть, причем, не в ущерб кому-то. Правда деревенского подглядывания в чужие окна. И абсолютное непонимание, что правда может быть частью огромной лжи. Ах да, еще и неприятие чужой правды. Органическое неприятие. Правда только одна, как у Тутанхамона. А окончательная правда от него стала исходить, к слову, когда он оскалился в виде мумии.       Щедрость. Обратная сторона алчности и стяжательства. «Посмотри, я так богата, что могу тратить как угодно и сколько угодно!» Щедрость изливаемого на окружающих презрения. Щедро раздаваемые завуалированные издевательства и неприязнь.       Смех. Назойливость несмешного клоуна в захудалом цирке. Искусственное веселье под препаратами. Лира не знала, что такое «скорость», «кислота», «снежок», но догадалась, что какая-то нелегально продаваемая гадость, которой место в сейфе психбольницы, но никак не на вечеринках. Иногда бывает, что смех неуместен. Но кое-кто готов обозвать всех глупыми и тут же глупо ржать и подпрыгивать, например, на похоронах.       И, наконец, Магия. Суть насилие над природой. То, чего не должно быть. Лира бы поспорила (единорог же!), но да, магия почти не проявляется где попало и сама по себе. Скорее, исключение, чем правило. И исключение физики мира записывают в Элементы Гармонии. Не понимание, не готовность простить, не жертвенность, будь она неладна! Магия! Все равно, что учебник по дуэльному кодексу грифонов будет элементом чувственной любви для новобрачных пони! Ага, разве что, под ножку кровати его…       И вот, сестра Николетта подвела Лиру к выводу, что дружить для пони не свойственно, иначе не требовалось бы удерживать общество от распада такими нагромождениями колдовских костылей.       — Но ведь есть еще Магия Дружбы? — со слезами на глазах прошептала Лира.       — Есть, — согласилась Николетта. — Но настоящая дружба в моем понимании неотличима от долга. Она должна быть хирургически точна и иметь четкие границы. Только тогда раскрывается ее истинная магия.       Хирургически точная дружба. Лира повертела это в голове так и этак.       — Думаю, принцесса с тобой не согласится.       — Думаю, не одинокому бессмертному существу рассуждать о более недоступных ему вещах. Ты же не будешь по-настоящему дружить с тем же хомячком? С учетом срока его жизни?       — А вы тоже бессмертны?       — Как сказать… В каком-то смысле, да.       — Но тогда…       — Тогда, Лира Хартстрингс, — Николетта стала холодна, а мир вокруг словно выцвел, — будь готова к тому, что тебе предложат справиться с одной интересной головоломкой. Не сегодня, и даже не завтра, но это произойдет. Не разочаруй нас.       — Но почему? — Лира дрожала. Еще бы, когда знаешь, что ждет собравшего головоломку, и что не сможешь отказаться. Теперь не сможешь.       — Мы привязались к тебе. Взрослей, найди жеребца, притащи к нему свою подруженцию, роди парочку жеребят, оставь им свое дело. Но потом, будь так добра, собери Конфигурацию, хоть вслепую и трясущимися копытами. Орден Раны не может позволить тебе просто исчезнуть в потоке времени.       — Я польщена, но… Почему именно я?       — Да просто по дружбе! — тварь взлохматила гриву Лиры.       — Можно тебя обнять? — смущаясь, попросила единорожка.       Пинхед был прав, когда говорил принцессе Луне, что пони искренне обнимают своих мучителей. Боль вообще честна, а Ад не обманывает и всегда выполняет обещания. А еще дарит свои страшные невыносимые дары неким избранным. Так, по дружбе.