Солнце, забытое тобой в моем сердце

«Есть дары, которые нельзя принимать, если ты не в состоянии ответить… чем-то, столь же ценным. В противном случае такой дар протечет сквозь пальцы, растает, словно осколок льда, зажатый в кулаке».

Это чертово дежа вю, только увеличенное будто бы. Здравствуйте, матрица сделала новый скачок в развитии, теперь у нас полигоны просторней, а зомби в несколько раз больше. Впрочем, Леону ли осуждать вселенную за повторения? У него одна миссия с другой сливаются, как и промежутки между ними — одинаковые необжитые квартиры, одинаковые ужины на вынос из круглосуточных забегаловок и даже фильмы, на которые натыкается, ночами бездумно перещелкивая каналы, кажется, одни и те же. Каковы шансы, что случайно подброшенные таблички с буквами раз за разом будут в одно и то же слово складываться? В его случае чуть ли не стопроцентная, и слово, скорее всего, будет начинаться на «з» и кончаться на «омби». Теория вероятности та еще сука, как оказалось. Он привыкает к своеобразной рутине, из которой каждый раз можно не вернуться, он приучает себя к удобным схемам, которые позволяют избежать лишних жертв — или лишней боли. И, черт же возьми, Клэр Редфилд ни в одну из этих схем не вписана. Она не должна здесь быть, как, впрочем, их обоих не должно было быть и в Раккун-Сити, проклятой точке отсчета. Ее не должно тут быть, а Леон не должен позволять себе подобные мысли — но он охрененно рад видеть Клэр. Пусть даже при таких обстоятельствах. Бросьте, мистер Кеннеди. Как будто вам могут быть интересны девушки в обычных обстоятельствах. Или вы обычно знакомитесь в барах, а с мисс Редфилд невероятным образом встретились в библиотеке, у полки с мануалами по борьбе со злобными корпорациями? Леон посылает внутренний голос куда подальше, чтобы заняться тем, что умеет лучше всего: выживать, попутно отстреливая блядских зомби. Отлаженный механизм не начинает работать хуже, никаких песчинок меж шестерней, но где-то за сосредоточенным гулом в голове, в котором нет места лишним мыслям (не здесь и не сейчас, Кеннеди) тревога за Клэр проступает, незабытой мелодией сквозь урбанистический шум пробивается. Хочется взять судьбу за грудки и потребовать ответов: это второй шанс, с щедрот предоставленный или злая насмешка, тот же ужасающий сценарий в новых декорациях? Леону несвойственно верить в совпадения, тем более — в совпадения счастливые. Но в улыбке Клэр столько тепла, что можно растопить ледники. Не будь у нее бесконечно доброго сердца, и Редфилд стоило бы объявить угрозой государственного масштаба. Потому что такую готовность сквозь ад пройти ради близких людей — стоит опасаться. В их первую встречу Леону становится ясно — девушка перед ним не просто выживать готова, она готова быть воином, с пистолетом, из чужого бардачка вытащенным, в коротких шортах из потертой джинсы, не прячущих ссадины на ногах и, конечно, надписью во всю спину, объясняющую откуда она такая свалилась на грешный Раккун-Сити. Сейчас он видит уже не ту девчонку, бравадой неловко страх маскирующую (тот же, что его самого чуть ли не парализует), время ее обточило, крепче, тоньше и острее сделав. А вот искра во взгляде все та же, неугасимая, и Леону кажется вдруг, будто и не было всех этих одинаковых (от слова «одинок», верно?) лет. И снова его выстрел чуть ли не по ее макушке, рыжим отливающей; снова он протягивает ей руку, предлагая выжить, выжить им обоим. Это ведь уже не просто издержки фантазии судьбы, не так ли? Признайтесь, мистер Кеннеди, вам х о ч е т с я, чтоб та ночь повторилась. Настолько, что готовы наплевать на все сопутствующие обстоятельства. Какой город разрушите на этот раз во имя своего не-свидания? Леон почти соглашается: пускай жизнь водит их кругами, он рад, что в этой точке те пересекаются вновь. И кто бы знал, как ему хочется в плечи Клэр вцепиться, к себе притянуть и, вместо всех сдержанных напутствий, прорычать, чтоб не смела, не думала даже умирать, ни по неосторожности, ни в приступе геройства. У них ведь есть готовый сценарий, черт возьми, не утративший актуальности за годы. — Она знает об этих исчадиях ада больше, чем любой из вас, — раздраженно бросает он вместо всего того, что с языка рвется, не Клэр даже, а тем, кто презрительно на нее косится. В ответ получая удивленно-благодарный взгляд, и все, оставшееся несказанным тогда, опять оседает во рту вкусом гари от стертого с лица земли Раккун-Сити. Как объяснить, что он так пытается старый долг вернуть, хоть как-то дать знать, чего она стоит? Мол, знаешь, Клэр, если уж продаешь себя с потрохами, убедись, что цена сделки по-настоящему стоящая. Он смотрит на нее, живую и все такую же человечную, и понимает: не продешевил. *** У человека, по другую сторону стола сидящего, классический серый костюм, не дорогой и не дешевый, и лицо под стать наряду — невыразительное и незапоминающееся, будто собранное из десятка среднестатистических фотороботов. Только голос из всего образа выпадает: поставленный, как у того утреннего радиоведущего, в меру вкрадчивый, достаточно дружелюбный, фальшиво жизнерадостный. Впрочем, это ведь не он только что выбрался из города, кишащего живыми мертвецами, будто один из тех третьесортных ужастиков, мрачно думает Леон. Он сквозь адскую усталость (кажется, лет семь нужно будет проваляться в постели, чтоб та отпустила) подмечает и всю наигранность моноспектакля, который перед ним старательно разыгрывают, и отблески камер под потолком, и крепления для наручников на том самом столе. — Итак, мистер Кеннеди… — человек заглядывает в блокнот (коричневая плотная обложка без рисунков и надписей), что-то там отмечая карандашом, и Леону до ужаса хочется спросить с издевкой: вы и правда что-то безумно важное пишите сейчас или просто новичка-полицейского впечатлить пытаетесь? — Мы находим проявленные вами навыки выживания крайне впечатляющими. В подобной, м-м, ситуации многим бы отказало самообладание и возможность трезво мыслить. Впрочем, статистика Раккун-Сити говорит сама за себя… — Спасибо, — практически перебивает его Леон, сдерживая звенящие холодом нотки. Ему важно понять, к чему ведут болотисто-мягкие речи, чем они грозят ему и Клэр. Может быть, он неопытный юнец, но не совсем идиот же. Сомнительно, что из троицы чудом выживших только он заинтересовал этих ребят в шкурах типичных клерков. — О, думаю, вы можете придержать благодарности до окончания нашей беседы, — в последовавшей улыбке мерещится нечто змеиное. — Видите ли, Амбрелла уже вызывала проблемы своей деятельностью, однако ваша ситуация остается по-своему уникальной. Не хочу принижать ваш опыт обучения в академии, но вряд ли любой вчерашний кадет на вашем месте смог бы действовать столь эффективно. Вы заинтересовали нас, мистер Кеннеди. Так и тянет ответить чем-то в духе «извините, но мое сердце занято», но по правде, от безликих приторных фраз тянет разве что блевать. Да и в конце концов, он ведь знает, какой реакции от него ждут. Вопреки словам о «высокой оценке», подобные люди, как правило, наоборот, привыкли недооценивать других. Особенно тех, кто по их мнению все еще шокирован и напуган. — Я слушаю вас, — выдавить из себя в нужных пропорциях смущение с любопытством, получается на удивление правдоподобно. — Не буду ходить вокруг и около, — как будто вы не занимаетесь этим последние минут десять, — Из вас бы получился прекрасный полевой агент. Разумеется, дополнительное повышение квалификации за нами, как и многие другие приятные бонусы. Можете считать это чуть более ответственной формой полицейской службы… с некоторыми издержками. — Издержками какого рода? — у него перед внутренним взором Клэр стоит, перепачканная кровью и грязью, но с горящим все еще взглядом и живая-живая-живая (не сравнивай с Адой, не смей). Они ведь не просто уцелеть друг другу пообещали, хочется верить. Или все случившееся в Раккун-Сити остается под горой выгоревших обломков? Мужчина в сером позволяет себе короткую заминку, идеально рассчитанную настолько, что Леон сразу готовит себя не ко лжи — но к умелым недоговоренностям. — На первое время вам придется ограничить свои контакты и перемещения, координируя их с непосредственным руководством. Ну и прочие стандартные процедуры, вроде подписания документов о неразглашении. Сами понимаете, информация как вирус — ни в коем случае нельзя допускать утечек. Мистер я-выгляжу-так-словно-автомат-для-клонирования-у-нас-этажом-ниже даже шутит будто бы по четко прописанной инструкции, и Леона мутит, то ли от происходящего, то ли от недосыпа, зашлифованного кофе в пластиковых хрустких стаканчиках. Он кивает механически, а в затекшей шее что-то щелкает, как у не до конца отлаженной марионетки. Погодите-погодите, еще не время ломаться, мистер Кеннеди, впереди ведь еще столько шансов для этого. Кончик карандаша скребет по бумаге крысиными коготками, но отчего-то именно тишина после этого звука отдается в голове тревогой. — К слову, мистер Кеннеди. Что вы можете сказать о мисс Редфилд? В конце концов, если вас не устраивает выбор предложенной нами карьеры, она также проявила себя достойно. Не так ли? Центрифуга мыслей судорожно раскручивается все быстрее и быстрее, неумолимо рождая чувство перегрузки. Заточенный карандаш хищно замирает над бумагой, и тень на стене кажется тенью стервятника, кружащего над без пяти минут добычей. Нет времени взвесить все за и против, прикидывать, на что он имеет право, а на что нет. Просто Леон помнит, с каким пылом Клэр рвется брата отыскать и знает — у нее впереди настоящая жизнь, со свиданиями, фисташковым мороженым, походами в кино и без зомби за спиной. Знает он, что от вкрадчивых предложений поработать на правительство или тех, кто за правительством в тени стоит — не отказаться так просто. А если он ошибается, то готов потом получить заслуженную пощечину от мисс Редфилд. Лишь бы они /оба/ к тому моменту оказались как можно дальше от всего этого затянувшегося кошмара. Леон натягивает выражение доброжелательной снисходительности, мол, конечно, сильные женщины существуют, но эту милую девчонку с веснушками по носу зачем записывать в ряды вашей армии. Он лжет уже самим этим выражением, но надеется лишь, что лжет достаточно убедительно. — Что ж, могу сказать, что мисс Редфилд повезло… То есть, любой человек на ее месте был бы рад встретить копа. Пусть даже новичка, вроде меня, — смущенная улыбка и не слишком тщательно скрываемое чувство собственного превосходства, в тон тем похвалам, что на него только что выливали. — Она держалась достойно, но… Он еще тянет звуки этого «но», когда карандаш резко царапает по листу, словно что-то зачеркивая. — Спасибо за то, что поделились мнением. А что касается вас… Вам нужно время на размышление? Хорошо играть в свободу выбора, когда человек зажат в углу, и единственный путь, по которому он может рвануть — именно тот (вот ведь неожиданность), который вам нужен. Просто беспроигрышная лотерея. Мистер Кеннеди, вы ведь сейчас не пытаетесь подменить билетики с названиями призов, не так ли? Потому что, в конечном итоге, единственным проигравшим окажетесь вы сами. — Думаю, я могу считать это повышением после первого же дня на службе? — шутит Леон едва ли менее натужно, чем его собеседник. Впрочем, его ведь и не за чувство юмора собрались нанимать (не думай «купить»). Вскоре он отправится на первое задание, которое незаметно перерастет в бесконечно-следующее, а Клэр отправится искать брата. И все будет так, как должно быть. Получается убедить себя, что вам ни капли не жаль, мистер Кеннеди? *** Они выбираются из очередной передряги живыми и относительно целыми: Клэр прихрамывает, но мужественно старается не морщиться, наступая на пораненную ногу, а Леон не в силах облегченно выдохнуть сквозь сцепленные зубы. Хватка адреналина постепенно отпускает, и мир выцветает, блекнет, лишенный неонового ореола ежесекундного риска. К серости можно привыкнуть, и ему хочется только закрыть глаза, утопив в пустой черноте все пережитое. Но Клэр излучает что-то теплое и настоящее, не собирающееся угасать даже теперь, когда пульс ровный и возможностей не умирать прямо здесь и сейчас чуть больше пары процентов. Ей не нужно алое платье, чтобы выделяться на фоне всего его тусклого, словно кадры из старого шпионского фильма, мира. Нечестно просить ее стать частью того, что нужно забыть, похоронить и известью присыпать, чтоб не воскресло ни в коем случае. Леон должен из подмерзшего сердца наскрести сострадания, раз уж их судьба не удосуживается этого сделать сама. — Единственное, что важно… — у него в легких — зима, все правильные слова про «только ты важна» леденеют и летят на дно какой-то бездны не имеющей названия. — Что ты будешь делать дальше? — Сяду в лимузин и просплю на его сидении всю дорогу до дома. Или ты имеешь в виду что-то более глобальное, вроде «стереть с лица земли филиал очередной злобной корпорации»? Такие дела я предпочитаю откладывать на вторую половину дня. — Целиться в зомби проще, когда солнце клонится к закату? — хмыкает он нарочито беззаботно, у нее учась, но расстояние в пару шагов между ними кажется критичным, случись что прямо сейчас — успеет ли шагнуть вперед и поймать? Клэр чувствует все тонко, и в ее улыбке теперь оттенки еле уловимой печали, а пальцы тянутся к его плечу, так осторожно, будто оно вновь окровавлено и затянуто наспех сделанной из обрывков их же одежды повязкой. Тепло невесомого прикосновения сквозь толстую кожу куртки пробивается, и Леону стоит признать, хотя бы перед самим собой — это почти больно. — Ты мне скажи, мистер эксперт, — шепчет она. — В нашу следующую встречу. Надеюсь, она пройдет в обстановке поспокойней. Пусть это будет обещанием. Пусть это будет сказанным хотя бы. Клэр руку убирает, ворот водолазки натягивает повыше, зябко плечами поводит, словно ее тепла на всех может хватить, кроме нее самой. Не усложняйте, мистер Кеннеди, просто ветер сегодня промозглый. Она — та девочка, что сквозь восставший ад в поисках брата проходит, но вопреки законам сказки ледяной осколок кое-кому другому в сердце достается вместо финального приза. Может, у них и вовсе истории разные, своя у каждого, и вот очередное пересечение орбит заканчивается, пора всем расходиться в свои стороны. Он ничего не может сделать, чтоб этот момент зафиксировать, да и вряд ли право имеет делать. Но оборачивается зачем-то, ускользающее тепло что ли поймать пытаясь напоследок. Клэр все еще там, все еще смотрит на него с какой-то нерасшифровываемой смесью счастья и тоски, как и в глазах ее родной серый с отражением голубого неба мешается. — Леон? Не пропадай еще на семь лет, ладно? Он не находит в себе сил даже кивнуть в ответ, позвонки в шее сводит знакомой болью сломанной марионетки. *** Кто бы объяснил, чем все происходящее является — их общей историей, сплетенной тесно, или историей лишь его, в тугих узлах которой он вслепую знаки пытается нащупать? Клэр полна тепла, что может пламенем вспыхнуть в любой момент, в остальное время мягко озаряя ее лицо изнутри. Но разве огонь выбирает, кому светить и кого греть? Не будьте человеком, который видит целый мир в танце теней и свечных отблесков, мистер Кеннеди. Он не имеет права свои иллюзии навешивать на Клэр. Ступай легко, ведь свои грезы я бросаю под ноги тебе, не так ли? Нет, черт возьми, не так. Может, Леон сейчас теряет последнее свое право остаться благородным, оставаясь в стороне. Может, сейчас стоя на чужом пороге, он себе выписывает путевку в ад… Леон криво усмехается, изнутри в щеку зубами вцепляясь. Будто бы его обычная жизнь так уж далека от ада. Окунувшись с головой в бурю, от которой кровь в жилах стынет, не отыщешь богатого ассортимента выборов. Посмотрите налево, там возможность заледенеть до самой глубины души, чтобы ничто больше с сердца наживую не отслаивалось при виде очередного «не спас», «не успел», «не вытащил». Ах, вас не устраивает (впрочем, уже поздно, лед расползается метастазами, какая жалость, мистер Кеннеди), что ж есть еще один вариант. Посмотрите направо, да, туда, где от растекающегося красным зарева глаза слепит. Там все, за что уцепиться возможно, что из безразличия-бесчувственности-бессмысленности закольцованных выбивается. Хватайтесь крепче, срывая ногти и подушечки пальцев обдирая — на поворотах тут заносит. Потому что жизнь, да, ничего нового, так любит круги чертить на полях ваших личных дел. Он не знает, как долго верит, что Ада — та точка к которой возвращаешься вновь и вновь, не опоры, но фиксации себя в безумном мире. Эти их пляски на грани самоубийства, путаница взаимных одолжений, обмана и почти предательств, укол адреналина прямо в сердце, от которого отступает ненадолго серое омертвение. Отступает, но подобно вирусу — вот ведь ирония — лишь затаиваясь, засыпая в клетках тела, чтобы позже вновь о себе напомнить. Ада никогда не была панацеей, экспериментальной вакциной разве что, от которой снова и снова он наивно ждет иного эффекта. Как вам наш препарат, мистер Кеннеди, какие побочные успели обнаружить? Не вызывает ли привыкания, не отдает ли сладковатой гнильцой на языке? Может ли он сейчас выдохнуть, выпустить боль из треснувших ребер, чтобы признать: это всегда была Клэр. За ее тенью он несется, прорываясь сквозь толпы мертвых, потому что Клэр — все еще — живая-живая-живая; не осмеливаясь приблизиться, потому что сам себя уже зараженным чем-то неправильным, что ее коснуться не должно, считает. И сквозь это ощущение пробивается сейчас, как сквозь буран, наледью на внутренние органы при каждом вдохе оседающий. Не так уж сложно отыскать одного конкретного человека в большом городе, когда у тебя доступ к правительственной базе данных имеется. Ханниган, его извечный информатор, хмурится в ответ на не типичную совсем просьбу, не видя в ней ничего общего с очередным заданием. Но потом, видимо, находит пункт «побег из Раккун-Сити» в биографии Клэр Редфилд и успокаивается, для себя решив, что интерес агента Кеннеди и на этот раз исключительно профессиональный. Переубеждать ее он не собирается. Сухо щелкает пустота на месте мыслей, пистолетом с разряженной обоймой. Кнопка дверного звонка горит под озябшими пальцами, чтобы в морозной тишине его головы вот-вот зазвучала охрипшая мелодия. Леон невольно задается вопросом: как часто вообще кто-то в эту дверь звонит? И какое же процентное соотношение в качестве ответа вас устроит, мистер Кеннеди? Воздух еще гудит, когда придушенное «Леон» бьет ему точнехонько в солнечное сплетение. Он делает шаг через порог навстречу, чтобы скорее самому себе пути к отступлению отрезать, чем ей, подспудно множество мелких деталей отмечая. У Клэр волосы влажные распущены вместо привычного, слегка небрежного «хвоста», а чернота расширенных зрачков превращает светлые обычно глаза в два окна, распахнутых прямо в грозовое небо. Она одновременно по-домашнему мягкой выглядит и встревоженной, за что он уже готов себе по лицу врезать. Пистолет ставится на предохранитель, перекочевывает из ее рук в верхний ящик коридорной тумбочки, и никаких объяснений или извинений за этими отлаженными до автоматизма жестами не следует. Потому что перед ним не нужно за такое просить прощения, потому что Леону чертовски жаль, что именно в этом вопросе они друг друга так хорошо понимают. Но Клэр улыбается так искренне, солнцем, вспыхнувшем в эпицентре бури, и любые сожаления кажутся фальшивыми и пустыми. — Если за тобой не гонится толпа оживших мертвецов, проходи на кухню. Я как раз закончила с ужином, должно хватить на двоих. — А если все же гонится? — решает спросить он, хотя воздуха на это еле-еле хватает. Пальцы, что вот только-только рукоять оружия стискивали решительно, невесомо проходятся по его запястью, напоминая о теплых касаниях лучей. — Тогда не забудь запереть за собой дверь, мистер эксперт, — и от ее смеха ледяной осколок в его сердце перестает ныть. *** На кухне пахнет бергамотом, специями и чем-то, что Леон не может идентифицировать, но хочет отчего-то назвать запахом тепла. Клубится пар над зеленым и блестящим, как крылышки жука, чайником, а сквозь шторы пробиваются неоновые отблески от вывески соседнего круглосуточного магазинчика. Клэр раскладывает еду (что-то мексиканское, кажется) по тарелкам, ставит их на стол и сама садится рядом с гостем, подспудно волосы в привычную прическу собирая. Леон честно старается не смотреть на ее голые ноги, но, видит бог, коротенькие шорты Клэр не облегчают задачу. Что он вообще тут делает, в черной футболке, шею прячущей, пропахшей запахами крови и пороха навеки-вечные? Рядом с девушкой из другой жизни, другого мира, пересекшегося с его миром дважды (не лучшим образом), что не задает вопросов, беззаботно ковыряет вилкой тушеное мясо и в серых глазах огонь прячет. Вам напомнить, мистер Кеннеди, что эта девушка готова встречать гостей не только домашним фахитосом, но и хорошей порцией свинца? — Значит, продолжаешь бороться с клонами Амбреллы мирными методами? — Разными методами, — поправляет она. — То есть, да, Террасейв в какой-то степени Гринпис в мире биоугроз, но… Ты ведь и сам знаешь, что гуманитарной помощи и переговоров не всегда достаточно. Леон кивает. Он-то сам и вовсе временами не уверен, что мирные пути ведут хоть к чему-то. Старый-добрый Desert Eagle куда как действенней, за исключением тех случаев, когда требуется калибр побольше. — Думал, после истории в Раккун-Сити ты заживешь жизнью, далекой от всего связанного с вирусами и зомби. Надеялся на это, — добавляет он мягче, наблюдая за тем, как Клэр в мгновение ока будто бы старше и печальней делается. Ничего не прошло бесследно для нее, как бы ни хотелось верить в обратное. Как бы ни было легко поверить. А он со своими играми в благородство и спасение утопающих — утопающими, просто проебался по всем фронтам. — Леон, кого ты сейчас обмануть пытаешься? Меня или себя самого? Хороший вопрос, мистер Кеннеди. Думаете, только вам кошмары снятся, а милая двадцатилетняя девочка отряхнулась, пережив апокалипсис, и отправилась дальше гонять на мотоцикле и пить газировку? Он волосы отбрасывает со лба, вымученным каким-то жестом, словно пытается хаос мыслей так упорядочить. — Себя, по всей видимости. Клэр кивает, удовлетворенная таким ответом, но тут же его ладонь накрывает своей, примиряюще, как раненого зверя успокоить пытается. — Было бы нечестно делать вид, что ничего этого не существует. Не после того, что мы пережили. К тому же… — она прикусывает губу, сдерживая усмешку, но тон разговора все равно меняется в очередной раз — от полного беспомощной тоски по упущенному к напоминанию, что им все еще есть чему радоваться. — Я рада тебя видеть. И если за знакомство с Леоном Кеннеди мне нужно сказать спасибо толпе зараженных — пусть так. — Аналогично, мисс Редфилд, — салютует он кружкой чая, но внутри разливается волна тепла, будто все же жадный глоток бурбона сделал. Откуда-то приходит ощущение необоснованной, из мерзлой пустоты прорастающей надежды. Знакомое, закрой глаза, вернешься на семь лет назад, воскресишь образы, как вы за руки держались, вглядываясь в рассвет, пока за спинами разрушенный город догорал. И ведь верили тогда: самое кошмарное позади, а будущее размыто, но светит как-то розовым и золотым. Черт, наивность в полушаге стоит от занесения в список смертных грехов. Впрочем, вряд ли они даже тогда и правда отказывались понимать все масштабы случившегося, понимать, что ни мир, ни они сами прежними не станут. Всего лишь хотели надеяться: исполненные чудом, не иначе, обещания выжить, вдвоем непременно, вселенная обязана будет учесть. Что ж, она учла, не поспоришь. И принялась с садистским энтузиазмом выживших швырять из одного огня в следующее полымя. Не поймешь уже, ад ли, кроличья нора, дна все равно не предвидится в обозримом будущем. Но странными окольными путями жизнь их сводит снова, выдавая похожие декорации и /не/смертельную усталость в качестве бонусов. Только в лица не рассветные лучи лезут, а розовый неон с соседнего фасада. Леон прикрывает глаза, а Клэр не исчезает никуда, не холодеет, превращаясь в бесповоротно неживую. Старые кошмары не оказываются вещими и, кажется, пора уже их захоронить, пару контрольных в голову пустив предварительно. Даже внутренний голос помалкивает с несвойственной ему деликатностью, и этот вечер, споря с нормальным течением времени, становится продолжением той самой осенней ночи из девяносто восьмого. Грустным сказкам обычно не положены вторые части, а то, что происходит сейчас — пусть останется записками на полях, тайным шифром между строк, который никто больше не прочтет. Ледяной осколок в сердце проворачивается, вспышкой боли напоминая о себе, и вновь застывает, будто бы чуточку меньше делаясь. Может, Леону не место здесь, в стеклянном пузыре спокойствия, среди запахов остывающего чая и домашней еды. Но Клэр держит его за руку, напоминая, что хрупкость эта обманчива, что за нее пришлось сражаться, право на мирные мгновения жизни отвоевывая у смерти. Что они оба заслужили это. *** Просыпается он под жаром пледа из зеленой шерсти — клетчатый узор расплывается перед глазами, изображая калейдоскоп. Тело, разморенное теплом, отказывается подскакивать по первой же команде мозга, предпочитая неспешно потягиваться и не ощущать ничего опаснее покалываний в затекших мышцах. Из череды ленивых мыслей получается извлечь более-менее оформленное воспоминание: как его выключает где-то на середине истории о спасении президентской дочери, и сквозь дремоту уже он ощущает собственную свинцовую усталость вперемешку с коричным запахом чьих-то мягких волос. Леона вряд ли получится назвать сведущим в том, как нормальные люди себя в гостях ведут, но что-то ему подсказывает, что вот так отрубаться на диване девушки, с которой ни знакомство, ни предыдущие встречи мирными не назвать — не очень-то вписывается в норму. Несмотря на это, Клэр его не только за дверь не выставила, а еще и позаботилась, чтобы незваный (право, не считать же полноценным приглашением брошенное вслед «не пропадай так надолго) гость не замерз. И почему-то ему кажется, она это умудрилась сделать и без всякого пледа. Наслаждайтесь теплом с осторожностью, мистер Кеннеди. Вы ведь знаете, что случается с материалами при перепаде температур? О, разумеется, он знает. И невольно вспоминает Аду, ледяную скульптуру ему под стать, только облаченную в обманчиво-живой и яркий цвет. Холод тоже умеет обжигать, и Леон не собирается путать огонь, с закатным заревом, отразившемся на снегу. Он не знает, за кого принимает — хочет принять — Клэр, и почему в ее доме мысли о другой женщине кажутся вдруг неправильными, кощунственными почти. Наверное, потому что Ада принадлежит целиком и полностью иному миру — тому, где мертвых вокруг всегда больше живых; где, чтобы с ума не сойти, проще все за игру в некоторой мере принимать, что с оружием, что с чувствами. Ады не может быть тут, среди мягкой мебели, книжных полок и той формы спокойствия, что не обрести в коротких перерывах между заданиями. Леон почти воочию может видеть, как эта женщина кривит губы в идеальной копии человеческой улыбки, чтобы сообщить с толикой наигранного сожаления: он ведь и сам существует так, словно за пределами миссий жизни нет, да ее и правда нет — для таких, как они. Но есть Клэр, которая умудряется жить в обоих мирах, и руку Леону протягивает, мол, смотри, вот же мостик между ними. Шум воды, доносящийся из ванной, окончательно будит его и отгоняет воспоминания об Аде, словно подброшенная монета, до того упорно крутящаяся на ребре удосуживается-таки упасть на одну из граней. И не имеет значение, на какую именно, ведь решение принимается еще в тот момент, пока монета в воздухе замирает. У Леона есть немного времени осмотреть квартиру Клэр, и не только в поиске подходящих точек, чтобы в случае чего держать оборону. Подобные привычки он готов к профессиональной деформации отнести, но храбрая девушка со светлым взглядом тоже держит пистолет под рукой, и уж не выбирала она жилье этажом повыше, чтоб не вздрагивать каждый раз, когда за окном силуэт промелькивает? Ему искренне хочется знать, как она выживает, зная, насколько безумен и зол мир снаружи, но… Леон не уверен, что хочет спрашивать. Свет косыми лучами чертит диагонали от запыленных гардин (похоже, кто-то не дотягивается до них) до нижних полок книжного шкафа без дверц, раскинувшегося на стене, как мифическое дерево. Леон пробегается взглядом по разноцветным корешкам обложек. Классическая фантастика и несколько томов по биологии и генетике, угодившие сюда то ли из личных, то ли, более вероятно, из рабочих интересов. Одна книга выступает из ровного ряда, кажется, и Леон предполагает, что ее читали последней или читают чаще остальных. Причин сопротивляться любопытству не обнаружено, и он снимает легкий том с полки. Под голубым переплетом кроется сборник сказок и засушенное меж страниц соцветие. Отчего-то хочется улыбнуться этой мелочи, мысленно вписанной в портрет девушки, что умеет стрелять и водить мотоцикл и, похоже, все еще умеет мечтать. — Не думала, что твое утро начинается с книг. Леон замирает, чувствуя непривычную неловкость и желание рассмеяться одновременно — тоже довольно непривычное, надо отметить. Он возвращает чужие сказки на место и оборачивается к Клэр, на которой те же джинсовые шорты и свободная футболка с каким-то мультяшным персонажем. Женщины вроде Ады никому и никогда бы не показались на глаза в таком непритязательном наряде, и Леон понятия не имеет, какие выводы из этого должен сделать. Но в голове вспыхивает короткая мысль: Клэр с порозовевшими щеками и каплями воды, бисером запутавшимися в медных волосах, красива и без коктейльного платья. О том, какое именно значение его подсознание вкладывает в коротенькое «без», лучше не задумываться прямо сейчас. — Если мое утро начинается не в очередном окопе — день автоматически можно считать задавшимся. Клэр кивает, будто знает, что в каждой шутке в их случае кроется частичка личной травмы. Впрочем, она ведь действительно знает и протягивает кружку с кофе без молока и непрошеной жалости. — Не знала, как ты пьешь, но решила, что кофе в любом виде не повредит, — говорит она, наблюдая за тем, как Кеннеди к чашке припадает. — Обычно — с виски. И спасибо, — добавляет он, запоздало вспоминая о том, как вежливость у людей работает. Не только вопросами про количество оставшихся патронов и напоминаниями в голову целиться, оказывается. — Не за что. И извини, что не устроила на ночь в место поудобней — побоялась, что появление мужчины в моей спальне заставит сработать Крис-сигнализацию, и брат примчится сюда с другого конца света. Ладно, на самом деле просто не была уверена, что дотащу тебя до спальни, — Клэр заправляет прядь за ухо, выдавая этим движением не вовремя проснувшуюся нервозность и вызывая у Леона немотивированное желание самому коснуться ее волос. — Когда ты вообще нормально спал последний раз? Он возводит глаза к потолку, изображая активное копание в архивах памяти. — Считая время, что провел без сознания? — Ты такой ребенок, Кеннеди, — укоряет его Клэр (но глаза искрятся лукаво). — И как тебя только взяли в… кем-бы-ты-ни-работал? — Правительственным агентом, — услужливо напоминает он. Вы серьезно пытаетесь впечатлить эту девушку своей должностью, мистер Кеннеди? А если раскрыть ей тот факт, что и она сама вполне могла эту должность получить? Сомнительно, что в числе талантов у Редфилд чтение мыслей значится, но нос она морщит, посмеиваясь, будто бы всю внутреннюю перепалку Леона на коротких волнах передают. — Правительственный агент Леон Кеннеди, — тянет она, изо всех сил пытаясь вернуть себе серьезное выражение лица. — После этих слов все женщины к твоим ногам падают? — Только неживые и только после выстрелов по коленям. — Сам же учил — в голову целиться, — у нее голос отчего-то срывается до еле слышного, и ладонь, со сказанным споря, вспархивает к сердцу, пониже ключиц замирая на секунду. О борьбе ли с зомби говорят они теперь? И если нет, стоит ли пытаться разобраться в не произнесенном в открытую, с кончиков языка рвущемся? Леону плевать должно быть, у него в преисподнюю налажены регулярные визиты, и внутривенную анестезию организм сам вырабатывает, способность чувствовать на живую в качестве расходного материала используя. А Клэр… чего Клэр заслуживает больше — честности, из путаницы сомнений выгрызенной, или права оставаться как можно дальше от Леона и еще одной череды смертей? Если все ее теплые чувства адресованы тому пареньку-полицейскому, который верил, что нужно пытаться всех спасти, то мужчина из настоящего с ним крайне мало общего имеет. Он знает, что всех спасти невозможно и никогда не станет возможно, но эта девушка вне заверенных свыше списков, ее не запишешь в побочный ущерб и сотни (тысячи, мистер Кеннеди, не кривите тем, что у вас вместо души) безликих тел, расфасованных по пластиковым мешкам. К ней, солнечной, тянуться из темноты, ища напоминания, зачем он ныряет в это снова и снова. — Ты совсем не удивлена моему появлению? — кружка из-под кофе отставлена в сторону, освобождая руки, шаг навстречу и застыть, словно прося о помощи преодолеть последний невидимый рубеж. У Клэр в глазах снова черноты больше чем серого, несмотря на свет, заливающий все вокруг, и дыхание — Леон готов поклясться — сбивается. Но у нее твердая почва под ногами, и потерянное на долю мгновения самообладание возвращается вместе с новой порцией коротких улыбок-вспышек. — Удивлена, — она глядит задумчиво, как будто силится время назад — для них обоих — отмотать, вернуть к той точке, когда после простого «мы выживем» не шли миллионы диссонирующих «но», — что ты не пришел раньше. Пойми правильно, я не призываю посещать собрания анонимных выживших, просто… Как ты справляешься? Хочется усмехнуться недоверчиво, но времени на это нет, оно вместе с расстоянием сводится к нулю и сворачивается в кольцо осторожных объятий. Бережные, как много лет назад, в грохочущем поезде, уносящем их от разрушающегося города. Тогда прикосновения Клэр отдавались в перебинтованном плече, теперь ноют отбитые полетом в очередную стену ребра, хотя мерещится, что это изнутри что-то норовит их выломать. В голове логическая цепочка выстраивается (немного же вам нужно для закрепления условных рефлексов, мистер Кеннеди) — за право обнимать Клэр нужно болью платить. Леон считает, что цена более чем справедливая. Может, ему следует соврать-отшутиться-отмолчаться на вопрос, раскаленным лезвием прижатый к коже (в том самом месте пониже ключиц). Не плавить лед, давно в экзоскелет превратившийся, ведь солнце, он знает, ласково и беспощадно в одинаковой степени. Но он выдыхает Клэр в затылок (мерещится, ее волосы должно инеем покрыться) правду, в которой ни грамма тепла: — Я не справляюсь. Леон прикасается к ее щеке, и на пальцах остается влага — растаявший лед.