Когда Ад стал домом...

Пробирающий до костей холод обступал со всех сторон. Негостеприимный загробный полумрак, в котором сновали безвольные тени, стал как-то особенно ближе и роднее, чем при жизни. Ей не было места в заветной Вальгалле — судьбой, рождением предначертано прийти после смерти в Хельхейм. Последнее воспоминание из жизни, прежде чем наступила темнота и она оказалась здесь: горящий неприкрытой яростью взгляд Вандала Сэвиджа; его крепкая жёсткая рука, что за горло высоко держит над землёй, как безвольную бледную куклу; мутные очертания происходящего вокруг пиздеца; тщетные попытки вдохнуть полной грудью и бесповоротная, осколком стекла врезающаяся в подкорку сознания мысль — вот и всё, это конец. А финал каждой захватывающей истории должен быть эпичным: она прекрасно знала, что смерть уже в затылок дышит и только беспощадный тиран Сэвидж способен отвратить неизбежное. Да вот только пресмыкаться перед этим мерзавцем она не собиралась — лишь противно, по-константиновски презрительно усмехнулась, пытаясь вложить в эту усмешку всю себя; лишь яростно прохрипела, глядя своему палачу в перекошенное злостью лицо: «Катись к Сурту». Хруст шейных позвонков — и тьма. Знакомый золотой мост Гьялларбру уже не бренчит цепями, уже не режет клинками ноги, как при жизни. Вечно шепчущиеся Тени умолкают, заинтересованно наблюдая за той, которую они не единожды видели здесь при жизни — словно не ожидали, что она рано или поздно придёт сюда на ПМЖ, будто не знали, что жизнь смертных скоротечна для таких, как они; даже жизнь полубога скоротечна. Ещё не дойдя до того края бесконечно-золотого моста, она замечает знакомую фигуру в бежевом тренчкоте — знакомое волнение разливается в груди, но привычного бешеного перестука сердца неслышно, только призрачная пустота и тишина. Каждый шаг приближает её к Берегу Мертвеца — слышно, как рычит Гарм, не пуская особо буйные души обратно в мир живых. Отчётливей улавливается сверкание знакомых с юности голубых глаз, в которых через край отцовой гордости вперемешку с бесконечной скорбью — Джон знал, что рано или поздно и она здесь окажется, но не ожидал, что уже так скоро. Она неслышимо ступает на чёрную безжизненно-сухую почву земель Хельхейма — отчего-то вздох облегчения вырывается из глотки. Все приобретённые при жизни шрамы и раны зажили — нет болезненной хромоты в левой ступне; глаза искрятся знакомым синим, левое око не застилает белёсое бельмо слепоты. Давняя схватка с демоном Андрасом, которого послал Люцифер в качестве личного киллера для отмщения жалкой полукровке в отместку за украденную из Ада в Хель душу отца, кажется давно забытым кошмаром. Неестественно изломанная беспощадной рукой Сэвиджа шея цела и невредима — всё-таки и в смерти есть свои плюсы. Мама давно говорила, что люди попадают в Хельхейм в том возрасте, который запомнился им самым счастливым, в котором было больше прекрасных воспоминаний, добра и тепла. Ей всегда казалось, что счастливее юности периода не будет — но она попала в земли смерти в образе женщины среднего возраста. Сейчас она решила не зацикливаться на этой странности — у неё будет целая вечность, чтобы разгадать эту тайну. Знакомый аромат дешёвых сигарет вперемешку с алкогольным перегаром заботливо окутывает, возвращая воспоминания давно минувших дней. Тихий шелест бежевого тренчкота — стоит открыть глаза, как отец уже стоит рядом. Немой диалог взглядами одинаковых голубых глаз — они и при жизни порой понимали друг друга без слов. — Ты серьёзно, Эш? Умереть в сорок пять? — Я давно говорила, что такие, как я, долго не живут, — невесело усмехается она, неловко пожимая острыми плечами. Джон сожалеет — видно и ощутимо. Боль во взгляде сквозит. — Так или иначе, я дома… — Даже не жалеешь, что не попала в Вальгаллу? Вообще? Ни капли? — На что мне Вальгалла, если там нет никого из вас? Я родилась здесь, здесь же и проведу посмертие — как предрекли норны. Тяжело вздохнув и отрешённо покачав головой, Константин без лишних слов обнимает дочь — и плевать, что она уже взрослая; для него она навсегда останется той юной и бойкой семнадцатилетней девчонкой, что явилась на порог Дома Тайн и заявила, что она его дочь. От былой тоски не осталось и следа, хотя от молчаливой скорби и сожаления не так-то просто избавиться. Она молча утыкается носом в воротник отцова плаща, жадно вдыхая аромат тяжёлых сигарет и виски. С каждой секундой осознания всё легче воспринять собственную смерть — легче смириться с посмертием в языческом Аду. Её дом там, где семья. Её рай там, где семья. И плевать, что вся семья в Хеле — важно лишь то, что собственную смерть легче воспринять, когда тебя на другом берегу реки мёртвых встречает отец. Свет и шум пиршеств Вальгаллы теперь превратились в ничего не значащий звук. И надо было умереть, прийти последней, чтобы, наконец, это понять.