Синестезия

      Я, кажется, начала понимать, что нужно делать, пусть и с трудом. Снова оказавшись в теле пятнадцатилетней девочки, снова вернувшись во времени назад и переродившись, я вспомнила все предыдущие жизни практически сразу. Беда была только в одном: пропал дар. Раньше я легко определяла Джинёна, стоило ему просто оказаться в пределах десяти метров от меня, сейчас же я уже не могла ощущать его на сенсорном уровне.       Радость была в том, что самого Джинёна я знала с самого детства, ведь он был сыном папиного близкого друга. Наши семьи совместно управляли благотворительным фондом, потому искать повод сблизиться с Паком мне не понадобилось. Мы дружили с пелёнок и были повязаны по рукам и ногам дружбою, длиною более чем в десять лет.       Но отсутствие привычной способности различать эмоции других людей напрягало меня больше оттого, что если эта наша жизнь закончится провалом, то в следующей жизни мне может повезти меньше. Если в следующей жизни дар так же не проявит себя, то я попросту могла не встретить Джинёна, не заметить его, пусть даже он пройдёт в считаных сантиметрах от меня. А что будет, если и воспоминания решат не возвращаться, как в прошлый раз? Тогда шансы на встречу с любимым человеком падают ещё ниже, а вместе с ними и шансы на то, что я смогу предостеречь судьбу и спасти нас обоих от гибели.       Да, именно так я решила: держаться в стороне не имеет смысла, ведь я могу попросту защитить нас двоих, но для этого нам нужно быть вместе. И я держалась так близко, как только могла, стараясь не пересекать границы «дружбы», подавляя любовь в себе. Ведь если эти чувства прорвутся наружу, то не было вероятности, что наши отношения закончатся хорошо. Потому статус «лучшие друзья» был идеальным вариантом для меня.       Было только утро осеннего денька, а мы вдвоём вновь прогуливали школьные уроки, наслаждаясь тишиной, царившей в отдалённом городском парке. Я подставляла солнышку лицо, сидя на лавочке и наслаждаясь последним теплом, что оно отдавало, а на моих коленях лежал Джинён, мирно посапывая. Высокие клёны откидывали на нас тень, а с их веток слетали пожелтевшие листочки, медленно танцуя в воздухе одним им известный танец.       Я откинулась назад на деревянную спинку, поднимая голову вверх и стараясь не думать ни о чём плохом, но последнее время моя интуиция обострилась и не давала покоя. Я буквально осязала утаившуюся опасность, что ходила за нами по пятам, бродила следом, куда бы мы с Джинёном не пошли, даже сейчас я чувствовала, как она холодком пробиралась под мой вязаный свитер и оставляла свои следы на моей коже.       — Джису, ты как? — словно почувствовав мой страх, Джинён открыл свои глаза, вытягивая руку вверх и осторожно убирая прядки моих волос за уши. — Ты не простыла? Выглядишь бледной…       В его глазах стояли вопрос и обеспокоенность, и как бы я хотела рассказать ему всё о своей — о нашей — истории, но не могла. Именно в этой жизни наша связь была намного сильнее, чем в предыдущих, мы были словно повязаны невидимыми лентами друг с другом, потому сердце не слушалось меня и открывало все свои секреты. Но тайну, которая соединяла наши беспокойные души, я должна была хранить под сотнями кованых замков — решение, которое я приняла слишком давно и придерживалась его.       — Всё хорошо, наверное, протянуло на сквозняке, когда мы вчера фильм у тебя смотрели, — я пыталась вложить в голос больше уверенных ноток, но врать как парню, так и самой себе больше не хотелось. Хотя эта необходимость всё ещё существовала.       — Ну вот, а я говорил, что лучше было прикрыть дверь на балкон, — если бы я сейчас могла увидеть ауру Джинёна, она была бы бирюзовой от волнения. Последнее время он слишком часто переживал: не только за меня, но и по другим пустякам, и я никак не могла отгородить его от этого чувства, так ещё и сама забот добавляла.       Осень, как и всегда, слишком резко сменила лето, принеся с собой ночной холод и голые ветви деревьев, а ещё неопределённость в моём сердце: тяжело было поддерживать чистую дружбу, если человек напротив начинал выходить за рамки этой самой дружбы. Время шло, неустанно и непрерывно, а мы вдвоём взрослели, наши взгляды менялись, но привязанность всё усиливалась, и нам уже не хватало таких простых вещей, как совместные просмотры кино и прогулки.       Пусть я лишилась дара, но я научилась читать чувства и эмоции других людей более реальным методом, более человеческим, и вложенный ещё при рождении интерес к языку человеческого тела мне помог. Так я смогла возместить утрату дара, я даже стала представлять, как вокруг людей появлялась дымка, соответствующая их эмоциям — довела это до автоматизма, чтобы не забывать, кто я и какое моё призвание.       — Джинён, у тебя ведь сегодня тренировка? Ты заканчиваешь, как и всегда, в девять вечера? — я посмотрела вниз на вновь прикрывшего глаза парня, которого так и тянуло опять провалиться в мир снов. Эта неделя была изматывающей для нас обоих: у него скоро соревнования по плаванию, у меня — олимпиада по литературе. Такая жизнь радовала меня, ведь она была простой, обычной, без драмы, такой нормальной, что я бы с удовольствием прожила сотни таких. Нашим цветом бы стал небесно-голубой — цвет беззаботности и юности, чистоты и расцвета.       — У тебя ведь клубные сборы в восемь заканчиваются, может, тогда встретимся? — я кивнула, уже предвкушая весёлую вечернюю прогулку до дома в компании горячего кофе и уличных закусок — наше привычное времяпрепровождение.       — Я тогда за тобой зайду в бассейн, — то, что было будничным, казалось таким приятным и естественным, что мы хотели перенести это всё в наше будущее — ближайшее и ожидающее нас через десятки лет. Семья и друзья, работа и учёба, каждодневные обряды и ежегодные праздники, привычки и убеждения — всё так сильно отличалось от предыдущих наших жизней. Сейчас мы были вместе, и в этом была наша сила, которую тяжело было поколебать.       Занятия в литературном клубе всегда были захватывающими, потому часы в компании таких же любителей книг и статей пролетали незаметно и увлечённо. Наш дух, который наверняка был окрашен в малахитовый, во время таких встреч мелькал тысячами искорок, выдавая то, что мы занимались любимым делом. Каждая страничка с напечатанным на ней текстом была на вес золота, перенасыщена информацией и любима нами, и я ценила каждое слово, которое могла только затянуть в свою голову, что жаждала новых интересных знаний.       Но у меня были и другие увлечения, одним из которых стало наблюдение за Джинёном: казалось, я знала его наизусть, могла предугадать каждое его слово, каждую мысль и каждое действие, и это заставляло испытывать меня небывалое счастье. Мы были едины не потому, что нас заставили, а потому что мы сами того хотели. Именно поэтому я тогда наблюдала за ним в расщелье между мирами, когда я ещё была богом: я чувствовала то невероятное притяжение, окрашенное всеми оттенками любви, и жаждала познать эту связь сполна, изучить и рассказать о ней всем. Но нельзя было, и я в который раз готова была поплатиться за нарушение давнего божественного закона.       Уже стемнело, когда я вышла из школьного корпуса, направляясь в отдельный — спортивный, а фонари так неуклюже мелькали надо мной, отбрасывая короткие тени на дорогу. Путь к спорткомплексу лежал через небольшой парк с высокими старыми дубами, длинными виляющими тропками и дорожками и редко встречающимися прохожими. Я пила апельсиновый сок, медленно потягивая его через трубочку, а потому привычные, но не знакомые мне в этой жизни вкусы чужих эмоций было тяжело распознать, как только они вновь проявились не только в виде чужого поведения. Первый укол чего-то горького я почувствовала, когда слизнула с губ капельку сока — сладкого и приторного, характерного цитрусового, но совсем не горького.       Я замерла на месте, откидывая баночку с напитком в урну и оглядываясь по сторонам, а вокруг меня всё затягивалось дымкой цвета бордоского вина — красно-фиолетового, насыщенного, пестрящего стариной и пьянящим духом. Так выглядел адреналин в чистом виде — чужой животный выброс взрывного гормона, направленный сейчас на меня. Вся моя сенсорная система кричала мне бежать, как можно скорее убегать от угрозы, но я не могла понять, в какую сторону двигаться, а потому оставалась стоять на месте.       Руки с силой сжались в кулаки, а перед глазами всё расплывалось, укутываясь красной пеленой, я дрожала изнутри, а кожу заволокло жаром — я готова была отбиваться, если понадобилось бы, даже если мои шансы были бы невелики. А так и оказалось. Их было четверо — больших, угрюмых и решительных, окруживших меня со всех сторон, как зверя, загнанного в ловушку, и я приняла свою кару.       Мы с Джинёном были сильными вместе и слабыми поодиночке: нас снова поймали тогда, когда мы меньше всего того ожидали. Чужое липкое прикосновение к моей руке и шее заставило меня затравленно вскрикнуть и предпринять первую попытку побега, тут же оказываясь сбитой с ног и поваленной на грязную, пыльную землю, присыпанную опавшей листвой.       Сердцу словно не давали биться, сжав в тиски, а в голове по вискам била с усилием кровь — решения проблемы не было, нужно лишь принять наказание, возможно, оно не станет летальным. И я расслабилась, а вместе с этим развеялась и фиолетово-красная дымка, сменяясь жемчужно-серой — цвета принятой неизбежности, покаяния и преклонённых колен. Я сдалась, прекращая сопротивление, тут же чувствуя на себе скрещённые взгляды ненавистных мне чужаков, которые не по своей воле стали теми, кто вершил жестокую расправу богов над той, кто нарушил правила Верхнего мира. Эти четверо тоже будут наказаны, но позже — за то, что поддались искушению опробовать вкус людского страха — горьковато-терпкий вкус восточного аира, а ведь у этих мужчин могло быть совершенно другое предназначение, просто они оказались не в том месте и не в то время.       Боль отходила вместе с грубыми мужскими объятиями и усиливающимися ударами, холод, что дотронулся до обнажённой кожи, помогал уснуть поскорее, чего я и желала. Одни касания сменялись другими, одна грубость — другой, удары были нацелены на доставление наибольшего удовольствия насильникам и наименьшего — жертве. Но нужно было признать, что вся эта боль стоила того, что я познала за прошедшие года, за все радость и счастье, за каждую минуту рядом с тем, кого любила.       Глаза закрывались, осенняя земля помогала унять жар во всём теле, я осталась одна в небольшом парке с извилистыми дорожками и редкими прохожими, ожидая того, кто скоро забьёт тревогу о моей пропаже. Тело чувствовало боль физическую, но душа была спокойна и умиротворена, я думала о самом дорогом мне человеке, ради которого вынесла бы всё — и вкус молочного шоколада появился на кончике языка. Темнота обволакивала меня, затягивая в свои сети — в вечную пропасть, и я приготовилась к следующей жизни и к следующим разочарованиям, что, несомненно, останутся грубыми шрамами под моей кожей и бесценным опытом, не дающим мне сделать повторных ошибок.